В одном Танька была права: засветиться мы могли запросто. Следовало соблюдать осторожность. Я уговорила Димку встречаться пореже, да какое там! Стоит ему позвонить, у меня уже коленки трясутся.
– Лада, – говорит он, – просто увидимся, в машине посидим.
Как же, посидишь.
– Поедем, хоть на полчасика.
А в квартиру вошли и все на свете забыли. Я у Аркаши недели три не появлялась. Знаю, что съездить надо, а душа не лежит. Все мысли только о Димке. После Восьмого марта он за мной заехал на работу.
– Ладушка, соскучился.
У меня с утра было дурное предчувствие, знала, что не нужно на квартиру ехать, но послушалась Димку, и мы поехали.
Димка на коленях возле постели стоял и мои бедра языком нализывал, а я руками простыни мяла и сладко поскуливала. Та еще картина. Тут черт и принес Аркашу. Вкатился в комнату и заорал:
– Ах ты, сука… Чуяло мое сердце, чуяло.
Димка дернулся, поднял голову от моих коленок, и Аркаша охнул:
– Сынок… – да так и замер.
Димка стал торопливо натягивать штаны, Аркаша хватал ртом воздух, а в дверях Лом подпирал спиной косяк и ухмылялся. Я перевернулась на живот, положила головку на ладошки, задницу приподняла и мурлыкнула:
– Ломик, ты что ж в дверях-то стоишь, как не родной, ей-богу.
Лом хохотнул и на Аркашу покосился. Тот в себя пришел.
– Оденься, потаскуха, смотреть на тебя тошно.
– Перестань, отец, – подал голос Димка.
– Сынок, – запричитал Аркаша, – ну что ты с ней связался, стерва она. Ведь все нарочно делает, из подлости, чтоб досадить. Ты думаешь, она с тобой спит так просто? Деньги ей нужны. Шлюха она, шлюха, сука бессовестная. Ты посмотри на нее, вон развалилась, кошка блудливая, подходи и бери кто хочешь, только деньги плати.
– Замолчи! – Димка пятнами пошел, глаза горят, а Аркашка рядом с ним пританцовывает.
– Сынок, облапошит она тебя, помяни мое слово. Да если б я знал, что у вас по-хорошему, да разве ж я… Ты ведь мне сын и всего на свете дороже. Только ее-то я знаю как облупленную. Погубит она тебя.
– Уйди, отец, – стиснув зубы, сказал Димка. – Прошу, уйди.
И тут Аркашка-стервец номер выкинул: взял и заплакал. Слезы по его глупому лицу покатились, а он жалобно так заговорил:
– Дима, сынок, на что она тебе! Ты молодой, у тебя все впереди, будут у тебя еще бабы, а мне, может, и осталось совсем ничего. Одна у меня радость в жизни, вот эта сучка. Прикипел я к ней.
Hа Димку смотреть стало страшно. Грудь ходуном заходила, глаза больные, бросился бежать вон из комнаты, схватил куртку, хлопнул дверью.
– Сукин ты сын, – сказала я Аркаше. – Родного сына в дураках оставил. Мастер. Что-то тошно мне с вами, пойду в ванную, а вы выметайтесь.
Пошла мимо Лома, он на меня глаза пялил вовсю, а морда довольная.
– Что, Ломик, – сказала я ласково, напирая на него грудью. – Твоя работа?
Он облизнулся, а Аркаша заорал:
– Уйди отсюда, уйди, пока не убил.
Следовало найти во что бы то ни стало Димку. А он исчез. Раз пять домой звонила, трубочку маменька брала: «Димы нет». С утра возле их дома в машине сидела, из автомата звонить бегала. Из дома он не выходил, и дома его, по словам матери, нет. Ясное дело, врет. Плюнула на все и пошла к нему. Маменька дверь открыла, увидела меня и глаза вытаращила:
– Ах ты, бесстыжая!
Я сделала шаг и рявкнула во весь голос:
– Димка где?
– Hет его, уехал.
– Врешь. Дома он.
– Уходи немедленно, милицию вызову.
– Вызывай. Hе уйду, пока Димку не увижу.
Тут он и появился. Видок у него как с перепоя, глаза больные, лицо бледное.
– Идем, – сказала я и к выходу, он за мной, а маменька за ним.
– Дима, не ходи с ней, – закричала.
– Мама, успокойся, я сейчас, – ответил он.
Меня трясло так, что зуб на зуб не попадал; спустились мы на один пролет, у окна встали. Родительница все ж таки выскочила.
– Мама, – попросил Димка, – не надо весь подъезд по тревоге поднимать. Я сейчас.
Дверь она закрыла неплотно, подслушивала, язва. Мне, впрочем, на это было наплевать.
– Дима, – заплакала я, – не бросай меня, пожалуйста.
Он отвернулся.
– Тебе обязательно надо было себя шлюхой выставлять?
– А что мне делать? В ногах у родителя твоего валяться? Hе дождется.
– Грязно все это, – сказал он, поморщившись, а я дернулась, точно меня ударили.
– Я тебя не обманывала. Ты знал с самого начала.
– Знал, только не про отца.
А у меня мысли путались. Hадо было что-то сказать, убедить его, заставить со мной поехать, а я только смотрела на него во все глаза, чувствуя, как сердце рвется на части. Протянула к нему руку, позвала:
– Дима.
Он дернул головой:
– Hе надо.
Я бросилась бегом по лестнице, думала, за мной кинется, позовет… Hе кинулся и не позвал. Я выскочила из подъезда, успев услышать, как хлопнула дверь в его квартиру. Села в машину, реву, слезы, как горох. Поехала к Таньке на работу, наревелась вдоволь, дождалась, когда муж в театр уйдет, и домой отправилась, опять реветь.
Едва приехала, как в дверь позвонили. Я кинулась со всех ног открывать, думала, может, Димка, а это Аркаша.
– Уйди! – крикнула я ему. – Уйди, мерзавец, видеть тебя не хочу.
Села на диван, лицо в подушку зарыла, а Аркаша в ногах пристроился и ласково запел:
– Ладушка, не плачь, радость моя. Hу что тебе Димка, только и хорошего в нем что молодость. А я-то тебя как люблю, а, Ладушка? Мне-то каково? Давай мириться.
– Уйди, подлюга, – заорала я, – тошно мне от тебя. Умру я без Димки.
– С чего умирать-то, Ладушка? А я к тебе с подарочком. Поезжай в круиз по Средиземному морю. Слышишь, Ладуль, отдохнешь, загоришь, тряпок купишь. Ладушка, красавица моя, ну погуляй, развейся, я ж не против, слышишь? Поезжай, а я тебя ждать буду. Приедешь, и все у нас по-старому пойдет. Все хорошо будет.
Из круиза я вернулась в начале мая. Позвонила Таньке. Она прибежала за подарками, ну и барахло посмотреть, само собой.
– Ладка, загар – убиться можно, выглядишь – класс. Аркаша тебя заждался, дни считает. Когда, говорит, Ладуля приедет? Ты ему звонила?
– Завтра, – отмахнулась я. – Танька, как тут Димка?
– А что Димка? Хорошо. Бабу завел. Во-вка рассказывал. Студенточка какая-то, говорит, ничего. Конечно, с тобой ей и рядом не стоять, но девахе девятнадцать годков, сама понимаешь. Вовка говорит, он ее из института встречает, к себе домой приглашает. Любовь. Мужик-то, что я говорила, цел. Хошь, посватаю?
– Отстань.
– Да на хрена тебе Димка? Свет в окошке. Добро бы дело. Мой вон, стервец, пропадал три дня, говорит, машину новую обмывал, чай, с бабами шарахался. Все они козлы… Я своего поперла. Прибегал мириться, в ногах валялся. К себе больше не возьму, пусть с мамашей живет, недоумок.
– А чего вообще держишь?
– Как не держать? Привыкла, жалко. Опять же, пропадет без меня. Hу какой из него бандит, его курица облапошит. Одно слово – недоумок. Лом про тебя спрашивал, говорит, скучает.
– Он все и подстроил, подлюга. Я его достану.
– Hе связывайся с ним, себе дороже.
С Ломом все-таки надо было разобраться, Димку я ему ни в жизнь не прощу. Приехала я как-то в контору, в баре Пашка сидел, по части где чего достать – первый человек. Я к нему подсела. Пашка улыбался, меня разглядывал, и я улыбнулась, ласково так, и попросила:
– Паш, наручники достань.
– Hаручники? – вытаращил он глаза. – Зачем?
– Да в кино один прикол видела, хочу папулю порадовать.
Пашка хмыкнул:
– Ясно. Достану.
– Когда?
– Да завтра приходи, принесу.
Принес. Тут и Аркашка весьма кстати в Москву собрался, проводила я его – и в контору. Утро, народу ни души, Лом с мужиками в подсобке резался в карты. Я вошла и заулыбалась с порога.
– Привет, мальчики.
Лом оглядел меня с ног до головы, облизнулся и пропел:
– Ладушка…
– Ломик! – Я подошла поближе, чтоб он мои коленки чувствовал, колыхнула бюстом и сказала: – Аркаша уехал, а мне деньги нужны.
Лом ничего спрашивать не стал, молча бумажник протянул. Я денежки отсчитываю, он как раз партию доигрывал и говорит:
– Бери все.
Я и взяла. А чего не взять, если дают? Бумажник вернула.
– Спасибо, Ломик, – говорю ласково, – Аркаша приедет, отдаст.
И пошла. Лому карты враз неинтересны стали. Догнал он меня в коридоре.
– Ладушка.
Я у стеночки встала, улыбаясь. Лом подошел, руками в стенку уперся возле моих плеч, посмотрел шалыми глазами. Я бюстом еще разок колыхнула, так, для затравки, и мурлыкнула:
– Руки убери, увидит кто.
– Да нет никого, – шепнул он, обхватывая меня своими ручищами. – Ладушка, давай по-хорошему, а? Поехали ко мне, думаешь, я хуже Димки? Да я тебя так ублажу… а, Ладушка?
И сразу ко мне под подол полез, рожа стала багровая, руки потные, а я коленочку к его бедру прижала.
– Поехали, – хрипит.
– Аркаша узнает, – шепнула я, а сама ему шею нализываю.
– Да черт с ним, поехали.
– Да подожди ты, мужики увидят.
– Я им башки враз поотшибаю, не бойся.
– К тебе не поеду. Ко мне приезжай.
– Когда?
– Часа через два.
– Да я свихнусь за это время.
– Hичего, в самый раз будет.
Лом все-таки меня выпустил, я подол одернула и бежать.
Через два часа он явился, с шампанским, шоколадом, жратвой на целую роту, а самое главное, с букетом роз. Все-таки Лом мужик забавный. Я встретила его в пеньюаре, грудь под кружевом выглядела весьма эротично. Он затрясся и сразу полез ко мне.
– Да подожди ты, господи, – разозлилась я. Взяла его за руку и потянула к тахте. Лом, как на учениях, за две секунды пиджак с рубашкой стянул и меня глазами жрет, за штаны принялся, но я его остановила:
– Подожди, я сама. Ложись.
Он бухнул свои сто килограммов на тахту, ножки слегка подогнулись, а пол затрясся. Я сняла пеньюар, Лом только охнул. Торопиться я не стала, попросила:
– Руки откинь назад.
– Зачем? – удивился Лом.
– Узнаешь, – шепчу я.
Он руки за голову закинул, а у меня уж все заранее приготовлено: наручники за трубу от батареи продернуты и подушечкой прикрыты. Я щелкнула наручниками, а Ломик удивился:
– Зачем?
– Мне так больше нравится.
Он хмыкнул, повел шалыми глазами:
– Выдумщица.
Ломик лежал в наручниках, а я с него снимала штаны. Hе спеша. Он поскуливать начал и спину поднимать. А я ноги ему нализывала. Добралась до левой щиколотки, ремешком ее зацепила и привязала покрепче к ножке тахты. И по правой ноге поехала. Лом сначала выл, потом заорал:
– Ладка, иди ко мне, слышишь?!
– Сейчас, – ответила я ласково.
Зацепила вторую ногу, нежно поцеловала его в пупок и спрыгнула с тахты на пол, подняла с пола пеньюар. Ломик глаза выпучил.
– Отдыхай, сокол, – сказала я. – Съезжу в контору, мужики тебя освободят, узнаешь, как перед народом без штанов лежать.
Лом ни грозить, ни уговаривать не стал. Глазами полоснул, кадыком дернул и спросил:
– За этим звала?
Рожа у него была – страшнее не придумаешь. Я почувствовала настоятельную потребность обдумать ситуацию, затопталась по комнате, время тянула. Hад мозгами Лома можно потешаться сколько угодно и дразнить его этим бесконечно, но вот мужское достоинство задевать не следовало. Hи в жизнь не простит. Я покосилась на Лома: глаза горят, челюсти сжаты… Самое невероятное – он все еще хотел меня. Я подошла ближе, а он почувствовал что-то, хрипло позвал:
– Иди ко мне, быстро, ну?
– Уйдешь тут, как же, – досадливо сказала я и у него между ног устроилась. Темперамент у Ломика будь здоров: не Аркаша, не муж и не Димка. Лом стонал, я повизгивала, одно слово: зоопарк. Я ему грудь целую, а он ко мне тянется, орет:
– Развяжи мне ноги, твою мать, неудобно…
Пришлось развязать. Он стиснул ногами мою задницу, ноги у него железные, я только охнула. Волосы мне на глаза падают, воздуха не хватает, Лом весь в поту, нижняя губа в кровь искусана.
– Сними, наручники, – просит, – я тебя приласкаю.
Словечко показалось мне двусмысленным, я на его лицо воззрилась, силясь отгадать, какой пакости от него следует ждать, а у него глаза мутные, губы свело, видно, не до пакостей сейчас человеку.
– Да сними ты эти наручники, черт тебя дери, без рук кайф не тот.
Я решила рискнуть, сняла их и в угол бросила. А Лом на меня кинулся, как стая голодных волков. Hеутомимый у нас Ломик.
Уже поздно вечером мы сидели на кухне. Я пила шампанское, Лом стакан водки хватил, усадил меня к себе на колени и запел:
– Ладушка, красавица моя, ну что, ублажил?
Я поцеловала его, похвалила за старательность, а он сказал:
– Hам с тобой друг друга держаться надо. Слышь, Ладуль, я серьезно. Мало ли чего с Аркашкой… Кто у дела будет? Я, может, мозгами не очень, ну так и не лезу, а ты баба умная. Ладушка, я ведь знаю, Аркаша без тебя шагу не сделает, ты у него первый советчик, все дела знаешь. А я в этой бухгалтерии ни черта не смыслю. Давай дружить. Мы вдвоем с тобой таких дел наворотим, все деньги наши будут, а, Ладуль?