Олена подала мне гребень:
– Прочеши.
Пока я чесала, девчоночка стояла, чуть не плача. Заметив в ее глазах слезинки, я удивилась:
– Маня, больно? Я вроде осторожно…
Олена махнула мне рукой:
– Чеши, чеши, потом объясню.
Я поняла и без объяснений, когда всех усадили за стол. Мужское население Степановой избы представлял только хозяин и пришедший со мной дед Ефрем, а потому вокруг стола собрались Олена, я, младшая сестра Степана Надея и девчонки. Мать и Прасковья лежали, им Олена отнесла еду прямо на лавки. Девчонки ели спокойно, а вот Маняша словно боялась лишний раз хлеб откусить. Олена кивнула мне, чтобы покормила девочку. Я предложила Мане:
– Давай есть из одной чашки, чтоб тетке Олене не мыть лишнего.
Та только кивнула. Она осторожно выбирала юшку и хлеб лизала, а не кусала.
– Так не пойдет, а ну бери все подряд из варева и кусай побольше! Смотри, какая ты тоненькая, как и ветром не сносит! – это встрял дед Ефрем.
Девочка подняла на него испуганные глазенки и чуть не залилась слезами.
– Ты чего, Ефрем Савич, пугаешь? Маня и сама умеет есть как надо, да? У нее просто ложка неудобная. Давай, я помогу тебе черпать из миски.
Поев, девочка прошептала «спасибо» и стала собираться домой. Нам было пора тоже, пообещав завтра прийти еще и рассказать новые сказки, я оделась и позвала:
– Маня, одевайся, мы тебя по пути домой заведем.
– Я оделась.
Ребенок был просто закутан в большой старый плат. На ногах такие же старые лапоточки с едва живыми онучами. И это в мороз!
Олена вздохнула:
– Давайте, я вас провожу и Маняшу тоже. Иди сюда, Маня.
Она укутала девочку еще одним платом, но ноги-то оставались полуголыми… Я подхватила малышку на руки:
– Прячь ножки ко мне под шубу!
Когда мы выпустили ребенка на крыльце, я предложила:
– Завтра приходи, я еще сказку расскажу.
Маня кивнула и юркнула в дверь.
– Олена, кто она им? Не родная?
– Да родня, только дальняя и сирота. Отец, считай, и не видел ее, от лихоманки помер, а они с матерью после пожара вот у Терентия со Сварой живут… жили, мать тоже померла, застудилась и померла. Девонька сирота, а сиротская доля сама знаешь какая – кусок достается последним, одежонка вон тоже… К нам ходит, мы подкармливаем.
– Терентий же тароватый мужик, – усомнился Ефрем.
– Ну и что? У его Свары снега зимой не выпросишь.
– А если девоньке принести одежду?
– Чью? С наших мала, а новую и самим не на что… Один Степан за нас всех трудится.
– Олена, ты не обидишься, если я и вам денег дам и Мане что-то куплю?
– С чего вдруг?
– У меня есть деньги.
– Анеины? Не возьму! – взвилась тетка, как я и ожидала.
– Нет, отцовы.
– Врешь?
Конечно, я врала, в нашем доме все деньги были у Анеи, но пришлось поклясться:
– Клянусь.
Господи, прости мне невольную ложь.
– Если Федора, так возьму.
Вот дуреха! И чего они с Анеей не поделили, разве что действительно когда-то Михаила, так ведь того уже на свете нет. Вот бабская дурь, ей-богу!
Пообещав завтра посетить сей уголок снова, мы с Ефремом отправились восвояси. Но сразу за воротами пришлось задержаться и даже отступить в тень. Дело в том, что неподалеку от нашего, вернее, Николиного двора позади Успенского собора происходило интересное действие. Стоял епископский возок, в который с кряхтением умащивался сам священник, явно собираясь уезжать.
– Куда это он на ночь глядя? – шепотом поинтересовался Ефрем.
– Удирает, – усмехнулась я, заметив еще одну значимую фигуру. В возок следом за епископом ловко запрыгнул… Михалка! Никакого намека на хромоту или увечье я не заметила, а ведь днем так хромал, так хромал! Да, и восемьсот лет назад были те, кто мог плачущим голосом тянуть: «Сами мы не местные-е… документы потеря-а-ли…» Ах ты ж гад! Мне стало смешно, едва сумела удержаться от гомерического хохота.
Возок рванул с места и живенько так скрылся в воротах. Во драпает христианская надежа…
Дома нас встретили с беспокойством, Авдотья даже принялась высказывать:
– Где вы допоздна шлялись? Ворота ж могли закрыть!
– Ну, остались бы ночевать у Степана…
Авдотья фыркнула:
– У Олены у самой семеро по лавкам!
Вступать в спор не хотелось, я усмехнулась:
– Наблюдали, как удирает из Рязани епископ.
– Как удирает? Куда удирает?
– Это ты у него спроси, а еще у Михалки, что вовсе не хромой! – заявил Ефрем.
– Чего?!
– Ага, он столько лет прикидывался калечным, а ноне вон как сиганул в возок, так и я не смогу, а уж ты и подавно.
Ефрем знал о чем говорил, у Николы вместо одной ноги – деревянная культя. Но сейчас его возмутило не это.
– С чего взяли, что удирал? Может, поехал по делам?
– В ночь-то? И тайно…
– А Михалка куда, он же вонючий, как… – Авдотья даже не смогла подобрать слово для характеристики вони от юродивого.
– Знать, у епископа насморк.
– Чего?
Я опомнилась:
– Нос вони не чует!
Нам не поверили, но на следующий день ни Михалки на соборной площади, ни епископа в соборе не было. Недоверчивый Никола вздохнул:
– И впрямь удрали…
– Никола, это что значит? Надо и вам уносить ноги, как епископ. Поехали в Козельск, там разберемся. У Анеи такие хоромы, что половина Рязани поместится.
– Вот еще! – фыркнула Авдотья. – Мы здесь пересидим.
– Ну и глупо, – пожала я плечами, отправляясь на торг.
Меня куда меньше заботила судьба удравшего епископа и фальшивого юродивого, чем Маняшина. Я набрала девчонкам пряников, потом разыскала одежонку, хотя это оказалось нелегко, здесь не было бутиков с детским барахлом, ассортимент одежды, да еще и детской, оказался крайне скудным. Да, маркетинг у них поставлен из рук вон плохо… Ефрем, сообразив, что меня просто надуют при первой же покупке, увязался со мной и неимоверно торговался, действительно сбив цену вполовину. Средства у меня были, Анея оставила немало, да и украшения можно продать в крайнем случае, но переплачивать ни за что тоже не хотелось, люблю честную торговлю (интересно, такая вообще бывает?).
Когда мы к обеду явились в дом Степана, нагруженные гостинцами и подарками, визгу было… Тут же отправили девчонок за Маняшей, потом долго мерили все всё, я купила обновки и племянницам Олены, чтоб не было обидно. Маня надевала новые вещицы, накидывала плат, но взять себе отказалась. Олена объяснила:
– Свара не позволит.
– Я объясню, что это я подарила.
Степан хохотнул:
– Ну, объясняй.
– И объясню! Маня, посиди здесь, я поговорю со Сварой сама. – И тут до меня дошло: – Слушайте, Свара это прозвище, что ли?
– А то!
В тот день я рассказывала сказок особенно много и детские стихи читала тоже. Выручила хорошая память (ну как не похвалить себя, любимую?) и наличие у соседей в Москве маленькой дочери, которая обожала, чтобы ей читали книжки, а по сему таскала оную с собой под мышкой всюду. Пушкинскую «Руслана и Людмилу» я помнила не дальше вступления про Лукоморье и кота на цепи (подозреваю, что многие и того не помнят), а вот Чуковский «выполз» из закоулков памяти довольно быстро. Правда, тут же обнаружились сложности с комариками на воздушных шариках или медведях на велосипеде, приходилось прямо по ходу заменять чем попало, но неискушенные слушатели не замечали явных провалов в рифме и внимали, раскрыв рты. Столь благодарной ауди тории у меня никогда не было, еще чуть – и начали бы собираться соседи, чтобы и самим обмирать от того, что в избушку вернулись три медведя, а Маша, ничего не ведая, спокойно спала в кроватке маленького Мишутки.
Дед Ефрем тоже слушал, время от времени качая головой и крякая:
– Вон оно как…
У девчонок особенное веселье вызвали слова, что у меня по усам текло, а в рот не попало. У Насти текло по усам! Как тут не повалиться на лавки от хохота?
Конечно, въедливый Ефрем поинтересовался, откуда я все это знаю. Следом за ним и Олена уточнила, все ли в Козельске такие сказительницы или я одна.
– Только я.
Мои глаза смотрели твердо и почти с вызовом. Если она, как Анея, что-то знает, то усмехнется. Нет, Олена не знала, она только перепуганно кивнула.
Все это время Маня не отходила от меня ни на шаг, она ожидала моего прихода у своего крыльца и, завидев, бежала поскорей в дом Степана. Сваре было все равно, она даже радовалась, что девчонку не приходится сажать с собой за стол.
Так я осознала, что и в тринадцатом веке не все люди добрые и милостивые, есть Михалка и Свара с Терентием. Хотя чему удивляться, люди всегда и везде одинаковы, от внешнего антуража и достижений науки и техники это не зависит.
Вообще, я словно вылезла из шкуры пятнадцатилетней девчонки, как змея из шкуры при линьке, и снова стала взрослой женщиной. Даже Олена заметила:
– Ты, Настена, точно повзрослела…
С этого дня началась моя немного странная дружба с Маняшей. Я жалела только об одном – что девочка не попалась мне на глаза, пока в Рязани еще была Анея, они забрали бы Маняшу с собой. А я уже не смогу, ребенка не увезешь верхом. Тем более чуть позже выяснилось, что и Терентий со Сварой тоже собрались уезжать.
Бегство
И все же до Рязани докатились слухи о появлении на южной границе степняков…
Только услышав о появлении татар на Воронеже, Рязань привычно сдвинулась с места. Я смотрела на их сборы и понимала, насколько это привычно, вот так вдруг при первом сообщении о набеге враз подхватить самое необходимое и скрыться в лесу. Посад мигом поделился надвое – одни готовились уйти за реку и дальше по им одним известным заимкам, другие ладились в саму Рязань к родственникам. Олена со Степаном тоже решили поделиться, Степан с матерью, двумя невестками и детьми уводил скотину и уносил всевозможный скарб к дальним родственникам в затерянную в лесах весь, как и говорила Анея, а Олена отправлялась за стену к Авдотье.
Я наблюдала за сборами, помогала и успокаивала себя: летописцы ошиблись, вон сколько народу бежит из Рязани, значит, не погибнет город, значит, мне, а вернее, князю Роману удастся изменить историю, Батый пройдет мимо. Но сама все же решила идти со Степаном до Михайловки, как обещала Анее.
В посаде были забыты нормальные занятия, если и пекли хлеба, то лишь в дорогу. Все грузилось, увязывалось, укрывалось… Наши тоже увязались, взяли только самое необходимое, но сани все равно гружены с верхом, а ведь еще нужно уложить Прасковью и усадить детей. Бедный Пегий, как он все вообще сдвинет с места, не то что потянет. Придется конику помогать в каждом сугробе, а ведь наезженной дороги не ждать, иначе что толку прятаться. Я впервые задумалась о том, как Степан вообще собирается пережить с минимумом скарба и максимумом нахлебников эту зиму. Мать старая, невестка только что родила, три девчонки, а дома оставалась Олена почти на сносях.
Степан дома отдавал последние указания Олене. Он хозяин толковый и кузнец хороший, как жалко, что ему пришлось погасить огонь в его кузне и уезжать. Он решил тащить невестку, ее мать и троих детей к родственникам в дальней веси, а сам попытаться вернуться в Рязань, если успеет. Я понимала, что в каждом из них, да и у меня тоже, жила надежда, что все обойдется. Уезжать людям уж очень не хотелось, ведь одно дело пересиживать напасть на заимке весной или летом, и совсем другое – зимой. Скотину с собой не уведешь, лошадь по сугробам и то с трудом пройдет, а что делать с коровой, с овцами, со свиньями? На санях места и детям не хватало, не говоря уже о поросятах… К тому же на заимке сена для коровы не припасено, не рассчитано на нее… Оставалась одна надежда – на князей с их дружинами и на то, что набег будет недолгим.
На соседнем дворе тоже заканчивали сборы, Терентий зычным голосом распоряжался тремя подмастерьями, носившими и носившими скарб из дома кто к саням, кто в сарай. Суетились женщины, бегом бегали, то и дело попадая под ноги и получая подзатыльники, дети. Я подошла ближе к плетню, разделявшему наши дворы, и стояла, пытаясь выглядеть Маняшу, хотелось попрощаться с девочкой. Ее не было видно, зато меня заметил сам хозяин:
– Ты чего? Чего надо?
Назвать тон вежливым не поворачивался язык. Странно, я не сделала ничего плохого, разве что стояла и смотрела. Надо было помогать, что ли?
– Ничего, просто смотрю.
– А неча глазеть, иди себе!
Вот тебе и на! Нормальный же мужик, чего это он?
От плетня меня оттащила Олена:
– Ты на Терентия не глазей, они же добро прячут, а ты вроде подсматриваешь.
Вот оно что, Терентий испугался, что я пойду откапывать их добро, как только они выедут за ворота? Олена на такие слова сокрушенно покачала головой:
– А думаешь, редко такое бывает? Свои же схроны потрошат, родичи, соседи…
– Я хотела попрощаться с Маняшей.
Олена как-то странно покосилась на меня и помотала головой:
– Чего прощаться, не возьмут они ее, небось.
– Как не возьмут, а где же девочка останется?
– Мыслю, оставят они ее с бабкой Матреной, слепая же старуха, надо кому-то воды подать… Ну и еще кого из холопов, чтобы охранять, вон старого Прова, небось…
Я обомлела, оставить маленькую девочку со слепой старухой да еще и зимой?! Пров сам едва ноги волочит. Но самое страшное не это, если татары все же придут, то им даже деваться будет некуда! Получалось, что Терентий попросту оставлял тех, кто стал обузой, оставлял на верную смерть. Не может быть, чтобы он не сознавал этого. В ту минуту я ненавидела Терентия больше Батыя!
Мое состояние заметил Степан:
– Ты чего?
– Терентий Маняшу и Матрену оставляет?
Степан помрачнел, он с утра был у соседа и, видно, знал, что там творится.
– А что ему делать? Матрена не доедет, слепа и стара уже, сама вызвалась остаться. Пров – тоже.
– А Маняшу?! Если татары придут, девочка погибнет.
Степан со злостью швырнул в угол ковшик, который держал в руках:
– Ну чего душу-то травишь?! И без тебя тошно.
Секунду я смотрела вслед его широкой спине в дверном проеме, но тут же выскочила во двор. Наши сани были уже загружены, осталось усадить девчонок, уложить только что родившую Прасковью с малышом и запрячь Пегого.
– Степан, давай возьмем Маняшу с собой?
Его лицо было не просто злым, он стал бешеным:
– Куда?! У меня Пегий и так не потянет. Вместо своих детей? – Степан схватил меня за руку и подтащил к стоявшим в ожидании посадки девчонкам Прасковьи. – Вместо кого из них, выбирай?!
Девчонки дружно заревели.
– Вместо меня, я остаюсь.
– Настя, ты взрослая, пойдешь сама и помочь сможешь, а ее куда?! – это уже Олена.
Она права, кроме того, каждый лишний рот – это опасность для остальных. Большую часть дороги Пегий не потянет, значит, надо будет нести девчонок на руках, и делать это придется Степану, больше некому. Мало того, они ехали почти в неизвестность, к родичам Прасковьи, где могли и не принять. Как тогда – непонятно.
Из меня помощница плохая – только выехать за пределы Рязани, а там мне в другую сторону – на запад к Козельску, а они по Оке. Моих уговоров поехать тоже в Козельск не послушали, далеко, мол, не дойдут. Да и возвращаться как? Правда, на Козельске я тоже не настаивала, помня о судьбе самого города. Может, где-нибудь в дальней веси выживут?..
– Я все равно остаюсь…
Степан пожал плечами:
– Как знаешь.
Глядя им вслед, Олена сокрушенно покачала головой:
– Прасковью не растрясли бы, ведь едва жива.
Вот кому надо было остаться, переждать у Авдотьи, но молодая женщина заупрямилась, ей казалось, что если девочки уедут без нее, то непременно погибнут.
У соседей тоже двинулись, но там семья еще больше и саней трое. Им что, тоже места для старухи с девчонкой не хватило?
Наконец сани выбрались на улицу, двинулись по ней за другими такими же санями с беженцами. А сзади пристроились следующие. Рязанский посад потянулся кто куда…