– Какой горшок?
– Ну, обыкновенный горшок. Придумай, а?
– Зачем? – Он уже понял, что я нашла выход, но еще не понял какой.
– Вятич, помнишь, дружинники отобрали воз с горшками у двух татей? Его еще поставили в старый сарай, он там и остался. В горшках греческий огонь!
– Нефть? Но ее поджигать надо. Ладно, придумаем. Ты права.
– Нет, ее не надо поджигать.
Я почему-то совершенно не удивилась вопросу про нефть, наверняка сама когда-то говорила или думала, а Вятич услышал мои мысли. Но моя память (спасибо ей!) услужливо вытащила из закоулков статью про таинственный греческий огонь. Его точный состав так и остался неизвестен, но предполагают, что там было кроме нефти и еще много чего (тут память буксовала, но мне это уже неважно), известь, то ли гашеная, то ли нет, которая вступала в реакцию с водой и нагревалась так, что начинала гореть нефть. Во всяком случае, попробовать стоило.
Я попыталась на пальцах объяснить Вятичу принцип действия, он слушал внимательно, кивая головой.
– Молодец, хорошо сообразила. Много там горшков? Не отсырели?
– Если бы отсырели, то не только сарая, но и всего Козельска уже не было бы, горшков много.
К вечеру была готова катапульта. Выбравшись на стену, мы сначала зарядили в нее простой горшок с камнями. С первой попытки камни полетели в нас самих. Изменили кое-что, метнули еще раз. Недолет. Потом перелет. Изведя шесть горшков и перепугав ближних ко рву татар, мы добились своего, «снаряды» стали падать в яблочко.
Теперь в катапульту загрузили опасный горшок, Вятич разогнал со стены всех, включая меня, не помогли никакие призывы к справедливости, ведь это моя идея, даже слушать не стал, просто вышвырнул, как котенка, вниз, и все. Мы с Лушкой, недолго думая, поднялись по другой лестнице, чтобы не пропустить столь важное событие.
– А чего это он нам кулаки показывает? – поинтересовалась сестрица.
Я вовсю делала вид, что этих самых кулаков Вятича не замечаю.
– Не обращай внимания, он всегда так.
Наконец, в ров полетел горшок со смесью, за ним второй. Кажется, попали. Следующие мгновения тянулись вечно. Сначала показалось, что ничего не произошло, но потом ухо уловило легкое шипение и… через несколько минут ров пылал полностью! Все, что с таким трудом стаскивали два дня, сгорело. Видимо нефть из горшков растеклась по льду, потому что огонь появлялся сначала где-то в глубине, а потом охватывал ветки уже с треском.
Татары выбегали из шатров, одни бежали ко рву, другие, наоборот, с криками мчались прочь. Горел лед! Горел снег под ногами! Горело то, что гореть никак не могло.
Мы с Лушкой бросились по стене к Вятичу и его помощникам:
– Победа! Получилось! Ура!
Конечно, сестрица не могла не поинтересоваться:
– А что такое «ура»?
– Это крик радости. По-татарски, кстати.
Теперь потребовалось объяснять слово «кстати». Вятич наклонился к моему уху:
– При чем здесь татарский? Ты когда язык научишься сдерживать?
– Вот Батыя убью и научусь.
– Батый там, между прочим, – сотник кивнул куда-то на северо-запад. – А здесь только Субедей.
– Ничего, и туда доберемся.
На следующий день татары хворост не таскали, Лушка радовалась:
– Что, паразиты, осознали бесполезность своих действий?
Вятич задал мне резонный вопрос:
– Ее кто таким словам научил?
– Ну, я, а что? Ты же тоже так говоришь.
– Ты меня учила? Или я разговариваю так с кем-то, кроме тебя? Просил же, чтобы придержала язык.
– Есть, товарищ начальник, – вздохнула я.
А еще через день дружинники со стены радостно объявили:
– Вода пошла!
Теперь уже я, как Лушка, совершенно идиотски поинтересовалась:
– Куда пошла?
А сестрица мне поясняла:
– Подниматься начала. Через пару дней лед тронется, тогда татары совсем в грязи сидеть будут. Тут Жиздра знаешь как разольется… А потом и Другуска с Малой. А эти дураки еще в ров дряни всякой накидали. Мы всегда его чистили, даже лед мужики рубили перед ледоходом, чтобы мост не подтапливало.
Юртаджи приволокли из деревни выше по течению несколько местных мужиков и баб. Баб тут же разобрали сотники, все же у царевичей в обозе ехали жены и наложницы, а чинам помельче такого не полагалось – и было уже все равно красивая или нет, лишь бы была бабой. Мужики под пытками много чего рассказали, вернее, рассказывал один, трое плевали на него и всячески ругали. Но рассказанное монголам совсем не понравилось.
Выходило, что крепость неприступна, что скоро все вокруг зальет водой и придется долго сидеть и ждать, когда подсохнет. Что воины урусов не только в крепости, но и в лесу. Больше всего допрашивавшего сотника испугало произнесенное им имя: князь Роман Ингваревич!
Пленника доставили к Субедею. Тот посмотрел на уруса своей черной жемчужиной, стараясь напугать, но мужик и без того готов был рассказать все, что знал. Он снова и снова твердил, что в лес ушла дружина князя Романа Ингваревича.
– А кто в крепости?
– Тоже дружина князя Романа.
Субедей махнул рукой, пленника утащили. Полководец не поверил сказанному. Как может быть один и тот же человек сразу и в лесу, и в крепости? Тем более снова эмир Урман. Или у них всех багатуров зовут Еупатами или Урманами? Кебтеулы услышали сухой смех полководца. Впервые за много дней. В последние месяцы у Субедея не было поводов смеяться.
Но на стенах города появились люди с железными лицами, железные урусы! Это было уже неприятным открытием.
Но что без железных урусов, что с ними город нужно было брать, потому багатур ломал голову, как обезопасить штурмующих от такого огня. В отличие от остальных Субедей прекрасно знал, что применили железные урусы, он не зря держал разведку во многих городах и странах, теперь он вспомнил рассказы о хитрых снарядах византийцев, от которых горели корабли тех же урусов. Багатура мало заботила гибель у рва рабов и даже воинов, на то они и воины, чтобы гибнуть. Он боялся другого – как бы урусы не метнули такой же огонь в осадные машины. Прежде чем заваливать ров и строить мост для их перетаскивания, надо придумать, как сделать драгоценные машины недоступными для огня. Полководец думал, а время шло. Но Субедей прекрасно понимал, что лучше взять город на день позже, чем вообще не взять его или погубить осадные машины.
Глава 4
Через день после того, как урусы зажгли ров, в реках и в самом рву начала прибывать вода. Ей было некуда деваться, и вода пошла поверх льда. И снова Субедей дивился хитрости урусов, копая ров, они не просто сбрасывали землю на одну сторону, как делали все, они еще и превратили в настоящую ложбину немаленькое пространство перед самим рвом с внешней стороны. В результате вода легко перехлестнула через внешний край рва и разлилась, основательно подтопив монгольский лагерь. Пришлось отодвигаться так далеко, что ни о каких камнеметных машинах не могло идти речи. Даже самые большие не добросят свои камни не то что до стены, но и вообще до бывшего посада.
Не лучше оказалось и с другой стороны. Река, что побольше, стремительно разливалась, затапливая округу, но и меньшая старалась вовсю, ее вода, не найдя входа в большую реку, принялась затапливать пойму до следующей реки. Одно порадовало Субедей-багатура, там стояли шатры хана Гуюка, и теперь его воины с воплями и руганью спешно отходили повыше, а значит, подальше от берега реки и от города.
Природа словно сговорилась с защитниками города, она старательно заливала все подходы и подъезды, чтобы стало невозможно не только штурмовать стены, но и подтащить камнеметные машины. Те, которые все же приготовили со стороны Гуюка, пришлось с огромным трудом вытаскивать из образовавшегося болота.
Урусы со смехом наблюдали со стены, как маются ордынцы со своими тяжеленными машинами по колено в грязи, что-то орали громовыми голосами, но татарам было не до их криков. К чему обращать внимание, ясно же, что смеются.
Субедей злился как никогда, не сожги эти проклятые ров, уже на следующий день можно было рискнуть перебраться через него, поставить лучников с хорошей защитой и под их прикрытием быстро построить мост. Тогда бы и вот эта вода оказалась не страшна. Вдруг у полководца мелькнула мысль попытаться сделать это сейчас. Вода не столь глубока, чтобы не пройти, пока только по колено. Первыми пойдут рабы, пусть они своими трупами заполнят ров, чтобы можно было переправиться!
Дружинник со стены позвал Вятича. Почувствовав, что что-то случилось, следом тут же побежали мы с Лушкой. Следом с воплем «А я?!» неслась, как и следовало ожидать, Любава. Никакие усилия теперь не помогали отделаться от сестрицы, Любава стала нашим даже не хвостиком, а большим хвостом.
У татар творилось что-то странное, они явно собирались лезть в ледяную воду, вернее, гнать туда рабов!
– Вот фашисты проклятые!
– Кто?
– Уроды!
С этим Лушка была согласна, узнав, что монголы не моются и годами ходят в одном и том же, сестрица твердо решила, что более мерзкого народа на земле не сыскать:
– Правильно Илларион сказал: из Тартары они.
Но откуда бы эта мразь ни была, она собиралась добраться до наших стен даже по воде!
А Вятич уже пристраивал в катапульту горшок. Немного погодя «снаряд» со свистом полетел в сторону рва. Нам-то что, мы на горе, а вот по ту сторону рва перепугались неимоверно, потому что разлившаяся нефть горела роскошно! Молодцы византийцы, что придумали этакую штуку.
Еще через минуту Лушка орала от радости не своим голосом, потому что потянувший ветерок погнал нефтяное пятно прямо на татар, заставив шарахнуться от воды всех. Жаль, что до татар не докричаться, Лушка бы объяснила им, кто они такие.
На стену поднялись многие козляне, кузнец Микула недоуменно качал головой:
– Много чего в жизни видел, но чтобы вода горела…
– Микула, а это горшки из воза, которые в сарае рядом с твоей кузней стояли. Представляешь, что было бы, загорись хоть один?
– Свят, свят! И потушить нельзя?
– А чем, – рассмеялся рядом Петруня, – ежели сама вода и горит?
– Потушить можно только песком.
– Выходит, те тати нам полезную штуку притащили? А мы их ругали по-всякому.
– Только штука не их была, а двух купчишек, которых они убили в лесу.
Но нам было не до убитых купцов и не до сбежавших татей. До вечера козляне с удовольствием наблюдали, как их родные реки и речушки помогают не допустить ордынцев в город.
Анея с удовольствием констатировала:
– Теперь на месяц застрянут. Может, и ждать не будут?
– А куда денутся? Им сейчас и идти некуда, повсюду вода.
– Да… это плохо, лучше бы, чтобы было, глядишь, и Козельск целым остался бы…
А мне вдруг пришло в голову, что не остановись ордынцы под Игнач Крестом, сейчас здесь не сидели бы… Но тогда они дошли бы до Новгорода. Или тоже застряли бы в болотах? Кто знает, как лучше?
В тринадцатом веке был один человек, которому я могла задавать любые вопросы, даже самые дурацкие.
– Вятич, не зря ли мы развернули ордынцев от Игнач Креста? Козельск мог бы уцелеть.
– Козельск да, зато сколько других городов пострадало бы. Но мы-то знаем, что готовы, а они?
Я вздохнула, все верно, не стоит подставлять других, выгадывая себе. Но и в нашем положении были свои плюсы, теперь с месяц татары нас доставать не будут.
Почему-то ледоходы всегда начинаются ночью.
Треск и грохот разбудил не только монголов, но и жителей Козельска. На стены выскочили дружинники, закричали нам вниз:
– Лед пошел!
При полной луне было хорошо видно, как заметались от страха татарские лошади, как забегали сами ордынцы, пытаясь понять, что еще придумали эти русские.
Переполох действительно оказался страшным. После того, как проклятые урусы подожгли лед во рву и выгорело все, что несколько дней в него стаскивали, никто уже не ждал ничего хорошего.
После первых взрывов ломающегося льда шарахнулись кони, заржали, заметались на привязи, а те, что не были спутаны, рванулись с места непонятно куда, только подальше от страшного грохота. Вернуть всех разбежавшихся лошадей не удалось, попировали отощавшие за зиму волки…
Субедей услышал грохот сквозь сон, но едва проснувшись, понял в чем дело, недовольно поморщился и перевернулся на другой бок. В отличие от Бату и других ханов, да и не только ханов, железная кибитка багатура не была украшена внутри золотом или дорогими коврами, в ней все просто, зато по стенам развешано оружие, дорогое не количеством переливающихся камней на рукоятях, а тем, что Субедей лично добыл его в бою, причем у очень сильных противников. Таким оружием стоило гордиться. Субедей давно уже сам не ходил в бой, размахивая саблей, но вспомнить ему было что.
И в халаты, расшитые самыми немыслимыми драконами и цветами, он тоже не наряжался, не любил. Воин должен быть неприхотлив, даже если его воле повинуются сотни тысяч других воинов. Иногда, если была необходимость, он накидывал на плечи драгоценный золотой наряд, но чаще оставался в том, к чему привык. Субедей не любил менять привычек, одной из которых была иметь женщину дважды в неделю. Ему не нужен был гарем со множеством красавиц, у которых кожа гладкая, как у ребенка, тонких, способных извиваться под руками, не нужна была помощь женщины при удовлетворении потребностей, он сам справлялся, достаточно было просто ее присутствия. Обычно после такого, прогнав женщину и больше ею не интересуясь, он спокойно спал до самого утра. А тут вот не удалось.
Вокруг поднялся такой шум, что багатуру пришлось подняться и выйти. К его кибитке никто не смел приблизиться, но по всему остальному стану бегали люди, ловили взбесившихся лошадей, оттаскивали подальше от воды свои шатры, пытались найти друг друга в темноте. Раздавались крики сотников, десятников, созывавших людей, распоряжавшихся переселением еще дальше от берегов рек и рва. Субедей невольно хмыкнул: если так пойдет дальше, то крайним на берегу останется он. Но он-то мог не беспокоиться, лучшее место всегда хану, багатуру и царевичам. Здесь главным был он, потому на лучшем пригорке, конечно, стояла его кибитка. Сюда не доберется вода, даже если все остальные поплывут. И снова Субедей усмехнулся: все уплывут, а он останется в одиночестве осаждать проклятый город.
Еще раз вспомнив, что глупому Гуюку пришлось вообще переселяться из низины подальше наверх, Субедей порадовался, что хоть на время ледохода и пока не спадет большая вода он избавлен от общества этого пьяницы! Немного понаблюдав за суматохой и послушав, как трещат и грохочут льдины, наползая одна на другую, полководец отправился досыпать.
Если бы он остался еще или мог послушать, что говорят его воины, устроившиеся погреться и подсушиться у костров, едва ли он смог бы спать. Или Субедей все знал и без подслушивания?
У одного из костров сидели несколько воинов разного возраста, но одного десятка. Жизнь каждого из них зависела от поведения другого, они все зависели от всех, а потому были связаны крепче, чем кровным родством. Если струсит один, убьют весь десяток, если провинится один, накажут остальных. Потому и мысли друг от дружки не скрывали.
– Мы столько дней в походе, чтобы утонуть среди этих лесов?
– Ох, мало воинов вернется домой из этой лесной страны…
– Да, чем дальше, тем труднее. Вернемся ли в степи?
– И добычи все меньше, проклятые урусы сжигают все, чтобы не досталось нам.
– В этом городе, где такие страшные урусы, едва ли найдется много добычи. Но и ее взять невозможно.
– Мертвым добыча ни к чему, что маленькая, что большая. Не пора ли уходить с тем, что есть?
– А куда уходить? Вокруг лес и вода. Скоро совсем нечего будет есть лошадям, как тогда? У большинства не осталось запасных коней, а те, что есть, еле передвигают ноги.
– Если начнется падеж среди коней, мы все погибнем.
– Нас завели в страшные места, откуда нет выхода…