Бату слушал гонца молча, не выражая никаких эмоций. Да и что говорить? Нашелся хитрый урус, обманувший даже Субедея, которого, казалось, обмануть нельзя. Железные урусы маленького города взяли неимоверно высокую плату за него, при этом умудрившись спастись сами. Хан мгновенно понял одно: никто не должен знать, что в действительности произошло в городе, монголы должны забыть о нем! Бату хорошо помнил наставления Субедея: если хочешь, чтобы о твоей неудаче скорее забыли, забудь о ней сам. Выводы сделай, но забудь.
Но сейчас Бату-хана больше интересовало поведение наставника, неужели Субедей все же предал его? Или багатура покинула удача? И то и другое плохо, старый полководец в любом случае становился опасным. Если он попытался обмануть Бату, то сделает это еще не раз. А если Субедею больше не видать удачи, то к чему хану полководец-неудачник, таких слишком много в монгольском войске и без старого Субедея.
Бату почувствовал, что внутренне готов проститься с наставником и даже… жаждет этого. От понимания вот такой готовности стало не по себе, все же джихангиром Бату стал благодаря Субедею, никто не выбрал бы главой похода именно этого внука Потрясателя Вселенной, если бы не старый пес Чингисхана. Но всему свое время, Субедей выполнил свою роль, он может уйти. Оставалось только найти способ удалить полководца как можно дальше, не обидев его, чтобы не завести сильного и опасного врага в его лице.
Для себя хан решил, что сначала выслушает погубившего столько воинов и потерявшего столько времени багатура, а потом даст понять, что тому пора на покой. Субедей не глуп, он сам догадается, что лучше уйти добровольно, чтобы не быть казненным за неудачу. Бату не собирался наказывать багатура за Козелле-секе, прекрасно понимая, что любой другой на его месте оказался бы в таком же положении. Просто эти урусы так хитры, как никто другой. Но он ждал, что полководец приползет на брюхе вымаливать прощение.
Однако произошло все не так.
Первым в ставку примчался не Субедей, которому было бы положено уже ползать у ног хана, а царевич Гуюк. Он тоже был виновен, потому что и его воины стояли у Козелле-секе, только по другую сторону реки. Они не успели переправиться на помощь тем, кто упустил дружину, уходящую из города. Но с Гуюка спрос маленький, он отвечал за северную и западную стены города, а там ничего плохого не произошло. Урусы прорвались с южной и восточной сторон.
Царевич Гуюк примчался не столько виниться, он вообще не собирался делать этого перед Бату, сколько чтобы не пропустить миг, когда будет повержен всесильный Субедей, чьи воины держали восточную и южную стены сожженного города. Внутри погибло немало и кешиктенов самого багатура.
Гуюк подошел к стоявшему безмолвно Батыю и едва склонил голову в знак повиновения, никакого ползания у ног. Сегодня под джихангиром так основательно закачался его трон, что можно и не ползать. Для себя царевич уже решил, что завтра же потребует созыва всех участников похода и настоит на том, чтобы Субедея казнили как виновника в провале у Козелле-секе, а также, чтобы Бату больше не был джихангиром похода, слишком много неудач случилось в последние месяцы, а сожженные города хотя и дали огромную добычу, но потребовали большую плату за это. Монгольское войско впору восстанавливать после таких «успехов».
Бату, конечно, понял все мысли своего двоюродного брата, догадался, что тот задумал. Теперь главным стало не дать себя утопить, даже если для этого потребуется принести в жертву Субедея. Конечно, удаление из войска багатура неизбежно, только сделать это надо так, чтобы не пала тень на самого джихангира, еще один повод для нападок царевичей ему не нужен. Голос Бату был тих и строг, он не позволил Гуюку самому начать говорить:
– Где был ты, когда конница урусов прорывалась из города?
Царевич даже на мгновение потерял дар речи. Бату собирается обвинять его в неудаче, вернее, полном провале Субедея?! Но почти сразу взгляд Гуюка стал насмешливым:
– Мои воины держали свою сторону крепости, и они не допустили, чтобы урусы прорвались там.
Знай Бату расположение Козелле-секе, он мог бы сказать, что там и невозможно прорваться, но Гуюк не сам выбирал расположение своего тумена, Субедей встал с южной стороны, оставив царевича с запада, это было сделано для того, чтобы первому ворваться в город и захватить больше других добычи. Вот и получил, верно говорят: не думай, что ты лучше других, это плохо кончится.
Бату молчал, потому Гуюк решился чуть поиздеваться над багатуром, едва ли он рискнул бы это сделать, стой Субедей рядом, но полководец еще не прибыл, а у царевича было хорошее настроение. Ничто не радует так, как неприятности соперника.
– Помыслы багатура кручены, как шерсть молодого барашка, он не хотел чужой помощи и не просил ее. Когда мы сами решили прийти, было уже поздно. Урусы прорвались быстро, воины Субедея не успели оказать им сопротивление. – Царевич даже сокрушенно развел руками. – Нет ничего переменчивее воинского счастья, оно как погода, с утра светит солнце, а к вечеру затянет тучами.
Можно бы посмеяться и дальше, но Гуюк побоялся, что это уже слишком и может вызвать взрыв негодования самого Бату, у хана и так ходуном ходили желваки, но взгляд по-прежнему был бесстрастным. Ишь как его выучил Субедей.
Гуюк ненавидел Субедея за многое, за удачливость, за презрение к любой слабости, но больше всего за то, что верный пес Чингисхана предпочел ему Бату. Одной из причин постоянного пьянства царевича была и вот эта зависть к выбранному Субедеем Бату-хану и нежелание багатура считаться с ним, Гуюком. Но теперь ненавистный полководец повержен, как завтра будет повержен и его хан. Царевич твердо решил на совете добиваться устранения ставшего неудачником полководца.
Бату больше разговаривать не стал, круто развернувшись, ушел в свой шатер, не зовя с собой. Гуюк на всякий случай чуть постоял, ожидая, но ничего не выждал и отправился к себе. Ничего, ему сообщат, когда багатур приедет, тогда можно будет, словно по делу, снова зайти к хану и полюбоваться на то, как он унижает своего наставника. А если вдруг Бату не решится на это, то завтра на совете Гуюк во всеуслышание объявит, что хан прощает даже такие провалы и не способен спросить со своих полководцев…
Бату слишком вознес своего наставника в благодарность за избрание джихангиром. Но излишне острый клинок опасен тем, что часто режет собственные ножны. Об этом не стоило бы забывать избранному джихангиру, которого можно и переизбрать. Ничего, что Каракорум далеко, обойдутся присланным согласием, только сначала нужно убрать единственного способного помешать человека – Субедей-багатура. Старшего брата хана Орду Гуюк в расчет не принимал, тот не рискнет сказать против, а если и рискнет, то что значит голос одного царевича против многих?
Твердо уверовав, что Бату не решится наказать Субедея за провал в Козелле-секе, а значит, даст повод потребовать созыва всех царевичей, Гуюк заметно повеселел. Этим провалом Бату загонялся в угол. Наказать Субедея значило поссориться с ним, а не наказать – поставить себя против всех сразу.
Но у Гуюка была еще одна задумка – он торопился в степь. Хитрый Бату, несомненно, по совету своего наставника Субедея разлучил Гуюка с царевичем Мунке, отправив того на юг. Туда мог пойти любой другой, но Бату выбрал именно Мунке, хорошо зная, что это главная поддержка Гуюка, ведь Мунке всегда поддерживал брата и поддакивал ему. Гуюк остался один. Конечно, вокруг полно царевичей, но ни на кого положиться нельзя, любой способен предать и продать, слова следовало держать при себе невысказанными, взгляды бросать осторожно, каждый шаг продумывать. Такого ли достоин сын правящего Великого хана Угедея?! Кто такой Бату? Внук Потрясателя Вселенной, но не старший внук и сын нелюбимого сына. Его пора скидывать. И теперь Гуюк знал, какой силой он воспользуется. Он был готов действовать, слишком долго и терпеливо сносил обиды от хана, получал худшие куски, худшие города.
Монгольское войско не просто устало, оно смертельно устало, и многие готовы кинуться в степь, забыв о повиновении. Если бы не боялись гнева Бату, давно бы так и сделали. Конечно, у хана Золотая пайцза, но когда речь пойдет о жизни или смерти, слишком многие царевичи предпочтут жизнь, забыв о Бату. Это кешиктены или кебтеулы могут бездумно отдавать свои жизни по одному взгляду или слову джихангира, царевичи уже давно готовы лучше сменить такового.
Гуюку была нужна ссора с Бату-ханом, чтобы иметь повод и возможность уйти на юг в степь. И тогда пусть глупый верблюд Бату сидит под каждым маленьким городишком хоть по полгода, царевичи побегут вслед за Гуюком. А что касается гонцов с требованием вернуться или подчиниться, то можно сделать вид, что таковых не было.
Об этом же размышлял и Бату в ожидании, когда приедет Субедей. Он решил предложить багатуру самому повиниться перед царевичами и этим выбить у его противников оружие из рук. Субедей хитер, он придумает, как сделать так, чтобы наказание выглядело весомым, таковым не являясь. Бату-хан не хуже Гуюка помнил о переменчивом воинском счастье, но на наставника, потерявшего столько времени под маленькой крепостью и провалившего все, был зол.
Хан прекрасно представлял себе, какую угрозу представляет для него создавшееся положение. Но он достойный ученик своего учителя, а потому сможет извлечь выгоду даже из него!
Субедей сидел, прикрыв глаз и растирая изувеченную руку, именно ею умудрился швырнуть плеть в темника, теперь болела. На не знающего поражений багатура надвигалась старость, и вот с ней-то он поспорить не мог никак. Но Субедея беспокоило не это, полководец пытался понять, что происходит вот уже несколько месяцев.
Настоящему воину бог войны Сульдэ дает новое тело, но ведь этого бога не почитают урусы! Зато его почитают монголы и сам Субедей. Пусть твердят, что багатур полагается на помощь богов погибшего племени чжурчжэней, Субедей поддерживал эту уверенность в остальных ради того, чтобы боялись. Сам он почитал прежде всего Сульдэ, и бог всегда помогал, Субедей потому и был назван багатуром, что не проиграл ни одного сражения. Ни единого!
Но теперь оказывалось, что Сульдэ поддерживал его врага, эмира Урмана. Или это был все тот же Еупат? Или у урусов просто есть такой багатур, находящийся не на небе, а оставленный на Земле для защиты своих соплеменников? Сколь же должен быть силен этот багатур, если ему помогает даже монгольский бог войны! Но бог возвращал жизнь не одному эмиру Урману даже после отрубленной головы, он словно поднимал из мертвых сотни урусов, их разбивали, но они вставали и снова шли в бой все эти месяцы.
Из земли, где монгольские боги помогали врагам монголов, надо было уходить как можно скорее.
Но у Субедея был еще один шанс, вернее, не шанс, а маленький человечек, обратиться к которому он имел право всего один раз. Этого человечка ему дал Темуджин, сказав, что тот помогает всего трижды. Два шанса багатур уже использовал, остался всего один. Иногда Субедей размышлял, не стоило ли спросить у карлика совета перед тем, как отправляться в земли урусов? Но тогда он решил не тратить эту последнюю возможность, а теперь вдруг пришла мысль, что шанса может и не быть. Батый ни за что не простит такого провала под стенами маленького города. И Субедей решился.
Когда они только решали, идти ли на земли урусов зимой или подождать до весны, Бату, знавший о существовании советчика, настаивал, чтобы Субедей спросил совета, пришлось солгать, багатур чувствовал, что способен разобраться и сам, а совет может пригодиться позже. Потому даже Бату не подозревал, что человечек жив.
Теперь время пришло.
Человечек, кряхтя, выбрался из ящика с отверстиями, в котором сидел. Было заметно, что он с трудом передвигает затекшие ноги, выпрямляет спину, но глаза смотрели на Субедея насмешливо.
– Тебе нужен мой последний совет? Зря ты не спросил его, когда только собирался на эту землю, я сказал бы, что сюда не стоит ходить вовсе.
– Оставь, – поморщился Субедей. – Говори, что делать сейчас, вернее, объясни, неужели бог Сульдэ помогает урусам? И как его умилостивить, чтобы он перестал это делать?
– Ох, ох, ох, как много ты хочешь знать сразу. – Посмеявшись резким, презрительным смехом, советчик сразу стал серьезным, словно стер усмешку со своего личика.
Маленький, всего по колено Субедею, багатур мог бы прихлопнуть такого одним движением, как комара, он, похоже, совсем не боялся грозного полководца. Человечка не пугала жемчужина в глазу, а вернее, он сам и посоветовал Субедею вставить ее вместо вытекшего глаза. Это был первый совет, вторым оказалось имя джихангира похода – Бату, и Субедей ни разу не пожалел ни о первом, ни о втором совете. Что же он скажет теперь?
– Бог Сульдэ помогает всем настоящим воинам, независимо от того, кто они. Но если ты говоришь об урусах, то помощь вовсе не в том, чтобы давать новые тела, а чтобы давать хитрость и отвагу от одних многим. А если ты об Еупате и эмире Урмане, то… – человечек снова рассмеялся и снова вмиг стал серьезным, – никто не давал им нового тела. Еупат действительно погиб, а копье, которое ты отметил отвращающим знаком, просто унес один из оставленных в живых. Он успел добраться до эмира Урмана раньше вас, ползущих на брюхе по урусутским снегам. И эмира Урмана вы не убивали, – человечек поднял ручку, останавливая возмущение Субедея. – Урусы не так глупы, они понимали, что вы станете гоняться за эмиром, и он поменялся одеждой с другим. Он воевал в простой одежде и с копьем Еупата в руках.
– Это… это он убил Кюлькана?!
– А тебе жаль глупого Кюлькана?
Нет, Субедею ничуть не было жаль младшего сына Чингисхана, но… как же он сразу не догадался?!
– Оберегающий знак и у Еупата, и у эмира Урмана сильный. Есть еще у кого-то двоих, женщины и мужчины, но они недоступны, потому что чужие…
Про чужих Субедей уже почти не слушал, теперь ему было ясно все: они гонялись за тенью!
– Ты меня не слушаешь? Я говорю о том, что эмир Урман погиб, потеряв свою защиту. Но его именем будет воевать та, у которой знак защиты. Я могу пробраться к ней и украсть этот знак.
– Да, да, – отмахнулся Субедей, и это была последняя его ошибка. Человечек замолчал, как-то съежившись.
Снаружи раздался голос кебтеула, сообщавшего багатуру, что его зовет хан. Человечек поспешил спрятаться, но не в свою клетку, а ловко юркнув куда-то за ковер. Мгновение Субедей искал его взглядом, потом махнул рукой и отправился к выходу, поправляя свою повязку. Сейчас он расскажет Бату, как их обманули проклятые урусы. Придется признаваться, что человечек был до сих пор жив (интересно, куда он девается после трех советов?). А может, и не стоит признаваться, сделать вид, что сообразил сам? Да, так даже лучше. Субедей отправился к Бату-хану почти бодрым шагом, что как-то не вязалось с полным крахом осады города и поражением пытавшейся догнать урусов тысячи. Ничего, главное, теперь он знал, что бог Сульдэ не возрождает урусских мертвецов, что они смертны и потому их можно разбить!
Человечек пробормотал вслед полководцу:
– Иди, иди, шакал проклятый… Это последний твой день.
В этот миг его ловко схватила крепкая рука:
– Ага, вот ты где!
Кебтеул держал человечка крепко и отпускать не собирался, но тот, похоже, не боялся. Напротив, усмехнулся прямо в лицо:
– Беги и ты, Субедей от хана не вернется.
– О чем ты говоришь? – Кебтеул даже хватку ослабил.
– Бату не простит Субедею такого провала, а тот даже не выслушал, что нужно делать дальше. Беги, если успеешь, или быстро подлижись к Гуюку, у тебя еще есть время.
– Почему я должен тебе верить?
– А ты выйди и понаблюдай за шатром хана. Если Субедей не выйдет оттуда через некоторое время, то его вынесут ночью, завернутым в ковер.
– Почему в ковер?
– Да потому, что хан не рискнет объявлять всем, что убил своего наставника, и похоронит его тайно. Иди, не теряй время.