– А тебя запереть в ящик?
– Э, нет… меня возьми с собой, я тоже хочу посмотреть, прав ли. Если прав, ты меня отпустишь, а если нет, то отдашь Субедею, скажешь, что я пытался бежать, и он тебя наградит.
Бату был не просто раздражен, он был зол. Бог войны Сульдэ отвернулся от них, прежде всего от Субедей-багатура. Собрать больше половины войска вокруг маленького города и так провалить его осаду! Пятьдесят дней непрерывного обстрела и в результате сожженный город, да не просто сожженный, а вместе с несколькими тысячами отборных монгольских воинов! А урусы при этом ушли, причем в разные стороны – по реке и на конях. Хану уже сообщили, что среди конных снова был эмир Урман. Как мог Субедей снова упустить этого эмира? За одно это багатура следовало казнить.
Что будет говорить наставнику, не знал, но сознание все больше застилала злость. Поход грозил превратиться в посмешище, Гуюк и Борте и так каждый день насмехаются. Да, конечно, взяли богатые земли, но сколько же полегло воинов! Это раньше они могли не считать потери, в степи каждый день войско пополнялось куда сильнее, чем убывало, урусы же вступать в его ряды не собирались, даже Еупат, которому было предложено стать темником, презрительно плюнул в сторону хана. После того Бату уже не делал таких глупостей, он не предлагал урусам стать своими воинами. Поэтому пополнения не было, зато потери были.
И каждый город давался с трудом, каждое селение приходилось просто вырезать и сжигать, чтобы не получить удар в спину. Но они были, эти удары, постоянные и ощутимые, от самой Елисани. В войске откровенно говорили, что это бог Сульдэ возрождает Еупата и эмира Урмана. Если так дальше пойдет, то начнут разбегаться свои собственные воины.
Бату поежился, но не столько из-за невеселой мысли, сколько от того, что по спине гуляла какая-то настырная вошь, выловить которую самому не удавалось, а жен или наложниц Бату подпускать к себе после того страшного сна просто боялся. Войску было холодно, голодно, теплилась надежда пополнить запасы в этом Козелле-секе, но проклятые урусы сожгли город. Скоро воины начнут жрать собственных коней, что тогда? Монгол без лошади никто, а менять своих выносливых лошадок на захваченных урусских нельзя, те требуют ухода. Перебить урусских лошадей значит остаться без запасов совсем. Юртаджи без конца мотались по округе, выгребая и выгребая все съедобное из самых закоулков. Но урусы уходили в глубь лесов, куда добраться просто невозможно, сжигая свои дома и запасы, которые не могли унести. Огромное войско быстро распугало всю живность вокруг, и охотиться становилось с каждым днем труднее. А тут еще эта вода повсюду! Даже маленькие речушки превратились в непроходимые болота, в лес нечего и соваться, сколько воинов утонули в болотах, которые захватывали каждого, в них попавшего, но обратно не выпускали.
Все войско стремилось в степь, а тут этот городок. Разведка сообщила, что тот самый неуловимый эмир Урман наконец осел в городе. Бату решил поручить его взятие Субедею, чтобы его и ханский тумены смогли подкормиться, но багатур все провалил. Он не только не взял маленькую крепость, но и умудрился погубить там четыре тысячи отборных кешиктенов! А проклятый эмир Урман снова ушел со своей дружиной. Никто не простит Бату такого провала. А он сам простит Субедею?
Провинившийся багатур должен бы вползти в ханский шатер, не поднимая глаз, даже если это Субедей. Иного Бату и не ждал. Но Субедей не просто не полз, он явно не чувствовал себя виноватым, даже собирался что-то говорить! Как смеет вообще говорить тот, кто сделал хана посмешищем перед остальными царевичами?! Злость захлестнула Бату, если Субедей не смог справиться с небольшой дружиной эмира Урмана, не смог взять небольшой город, то к чему и нужен такой багатур? Царевичей смешить? Небось Угедею уже отправили сообщение о провале наставника Бату-хана, Гуюк и Борту не упустят своего…
Субедей действительно хотел рассказать Бату о том, что услышал от человечка, правда, выдав все за собственные догадки, сказать, что эмир Урман не бессмертен, что нужно просто быстро двинуться вперед за этим небольшим войском, и оно будет разбито, а другого у урусов просто нет… Много что хотел сказать, но встретился глазами с Бату и понял, что не скажет ничего. Не потому, что скроет от ученика свои знания, а потому, что его время вышло.
Хан медленно поднял глаза от богато накрытого стола на Субедея и тихо спросил:
– Что бывает с тем, кто не выполняет приказ джихангира?
Субедей усмехнулся, но не его вопросу, а тому, что Бату сам отрезает себе возможность узнать много нужного. Возражать или уговаривать выслушать не стал, устало вздохнул:
– Я готов ответить, хан.
Бату захлебнулся злостью окончательно, он даже слюной подавился, засипел:
– Он… готов… а меня посмешищем сделать…
Сказать больше ничего не смог и не хотел, только сделал всем понятное движение и отвернулся, ломая рукоять любимой плетки. Субедей не издал ни звука, только к ногам хана подкатилась черная жемчужина, выпавшая из глаза багатура. Бату вздрогнул, вдруг осознав, что остался вообще один. Он, может, и поменял бы решение, но было поздно.
Вдруг хана пронзило осознание, что он только что казнил не просто полководца, не просто багатура, а того, кто был главной движущей силой этого похода! Это не темник, которого можно прирезать за проступок, это даже не царевич, которых много в войске, это глава похода, во всяком случае, Субедей был таким вначале, сам Бату только звался джихангиром. Бату замер, не зная, как теперь быть.
Замер и выполнивший его приказ кебтеул, с ужасом пытаясь понять, правильно ли понял желание хана. Бедолага просто почувствовал, как, ломаясь, трещат его позвонки. Но Бату-хан не спешил приказывать схватить кебтеула, но и выбросить прочь тело убитого Субедей-багатура тоже не велел.
Вдруг послышался голос хана Гуюка, он явно направлялся к Бату-хану. Не пускать невозможно, но и пустить тоже… Бату сделал жест кебтеулу, и тот, подтянув тело убитого Субедея к стене, быстро накрыл его ковром и встал рядом. Хан кивнул, показывая, что кебтеул все сделал верно.
Так и есть, к шатру подошел Гуюк, предупрежденный доносчиком о том, что Субедей уже у Бату-хана. Не пустить царевича кебтеулы у входа не могли, ведь Бату не запрещал этого. Гуюк-хан шагнул внутрь, старательно переступая порог и наклоняясь, чтобы не задеть головой верх. После солнечного дня внутри казалось темно, несмотря на горевшие светильники. Бату сидел перед столиком с едой, старательно обгрызая мясо с кости. Ближе к углу, у стены, стоял кебтеул. И все, никакого Субедей-багатура в шатре не было. Позади хана согнулся в готовности услужить раб.
Бату медленно поднял глаза на вошедшего царевича:
– Я тебя звал?
– Где Субедей?
– Я тебя звал?! – повторил хан, отшвыривая кость в сторону.
Гуюк смутился, он готов был разорвать обманувшего его доносчика своими руками, опустив голову, царевич уже сделал шаг назад, готовый почти уползти прочь, и тут ему на глаза попалось нечто, заставившее замереть. На ковре валялась черная жемчужина! Гуюк вскинул глаза и встретился с таким жестким взглядом Бату, что обомлел окончательно. Мгновенно осознав опасность для себя лично, царевич согнулся снова:
– Не звал, хан. Прости, что потревожил твой покой.
Делал шаг назад и гадал, успеет ли добраться до своего собственного шатра. Остановил его голос хана:
– Что ты хотел спросить?
И снова встретились две пары узких глаз, и пересеклись взгляды, словно два клинка. Бедолаге кебтеулу, стоявшему на страже убитого Субедея, показалось, что в стороны даже полетели искры. Нет, недаром Субедей столько лет учил своего воспитанника, Бату-хан оказался сильнее, Гуюк опустил глаза, пробормотав:
– Хотел спросить, куда идти дальше, хан…
– Придет время, скажу. Иди.
Стоило Гуюку перешагнуть порог, как кебтеул по знаку Бату-хана потащил бездыханное тело Субедея подальше за занавес. Он прекрасно понимал, чем рискует сам, едва ли хан оставит его в живых, но кебтеул настолько привык, что его жизнь без остатка принадлежит джихангиру, даже мысли не мелькнуло бежать.
С того дня Субедей-багатур словно пропал, от его имени отдавались приказы, в кибитке кто-то ехал, но сам полководец не появлялся. Ходили нехорошие слухи, что он казнен, но кто посмел бы говорить вслух? Даже те, кто что-то подозревал, стойко молчали. Ближе всех к багатуру теперь был бывший кебтеул самого Бату-хана, которому хан явно благоволил. В конце концов решили, что багатур слишком тяжело перенес поражение в Козелле-секе и теперь болен.
Бату не стал дожидаться прибытия Кадана и Бури, повелев им уходить в степь самим. В степь было пора всем, но сам хан выехал в Козелле-секе посмотреть, что там. И без объяснений хан понимал, что взять эту крепость невозможно, особенно тогда, когда разлились реки. Но позволить сжечь в ней столько воинов…
Он сидел на коне, глядя на обгорелые останки крепости на холме на той стороне реки. Сейчас были построены мост и переправа, но хан не торопился к городу, погубившему не только множество воинов, но и его наставника, багатура, не проигравшего до проклятого Козелле-секе ни единого сражения. Они взяли просто немыслимую цену за свой город, причем сами заплатив не так уж много. И дело не в отсутствии добычи, не в том, что урусы снова сожгли свой город, а в том, как это сделано! Заманить внутрь стен столько воинов и сжечь… И снова там был эмир Урман. Этот неуловимый урусский багатур не давал покоя Субедею от самой Коломны, полководец убеждал Бату, что бог Сульдэ возродил багатура, дав ему после смерти новое тело.
Хан вдруг усмехнулся: получается, что эмир Урман, если он все же был причастен к свершившемуся в Козелле-секе, сумел победить Субедея. Пусть руками кебтеулов самого хана, но он лишил полководца жизни и при этом сохранил своих людей, уведя их дальше на юг. У Бату сжались кулаки, заходили желваки на лице. Поддавшись первому порыву, он казнил Субедея и теперь остался совсем один. Кроме Орду, рассчитывать ни на кого нельзя. Теперь к эмиру Урману у него свой счет, теперь кто кого. Теперь у Бату-хана был главный враг – эмир Урман!
Эмир уходит в степь, рассчитывая, что и монголы отправятся туда же? Верно, но только совсем не за Урманом. В степь пора и без урусов. Но Бату найдет в степи проклятого багатура урусов и на сей раз выйдет против него в бою, чего не стал делать против Еупата, и снесет ненавистному урусу голову, как тот снес Хостоврулу! Степь не лес, там он не сможет уйти в леса и спрятаться.
Но никто не должен вмешаться в это противостояние, Бату желал сам уничтожить того, кто заставил его уничтожить Субедея. Для этого Кадан и Бури пойдут другим путем, да и Гуюку рядом делать нечего, эмира должен взять сам Бату.
К хану подъехал верный старший брат Орду.
– Воины обнаружили в лесу женщин и детей урусов.
– Много?
– Немного.
– Казнить на месте гибели наших воинов. Всех и безжалостно, утопить в крови!
Татары действительно вывели из леса женщин с одной из лодок во главе с княгиней Ириной, те упустили два весла, княгиню укачивало и пришлось приставать к берегу. Но вместо того, чтобы уходить хотя бы берегом, женщины с этой лодки зачем-то остановились. А когда немного погодя увидели в небе черный дым, и вовсе потеряли способность что-то делать. Это было большой ошибкой Анеи – посадить в одну лодку княгиню Ирину и ее ближних холопок и приживалок, не способных ни к чему. Но княгиня отказывалась разлучаться не только с маленьким князем, но и со своими девками. И вместо того, чтобы всеми силами догонять остальных, они принялись молиться за спасение душ погибших. Так и попались татарам, прочесывающим лес.
Женщин во главе с маленьким князем Василием (хотя сами татары об этом не знали) притащили обратно в сгоревший Козельск. И действительно попросту зарезали, окропив их кровью сгоревшие останки своих воинов. Татары все же взяли плату за гибель огромного числа штурмовавших город. Правда, заплатили как раз те, кто ни сопротивляться, ни даже бежать не сумел. Глупая плата…
Тело убитого Субедей-багатура тайно вынесли из ханского шатра ночью и так же тайно еще через день сожгли вдали от приходивших в себя туменов. Для верности делавшие это кебтеулы даже перебрались на другой берег реки, где явно не так давно останавливались урусы. Для костра багатуру собрали немного валежника и использовали чей-то большой деревянный крест, свежеструганный. Такие урусы вбивают в землю, когда закапывают своих покойников. Видно, кого-то недавно хоронили. На кресте что-то было выцарапано, но кто же умеет читать, да еще и по-урусски? Крест был свежим и горел плохо, напитавшиеся влагой ветки тоже, долго не удавалось развести достойный костер. Да разве можно тайно соорудить достойный багатура костер, кебтеулы ежились от одной мысли, что Потрясатель Вселенной наблюдает за ними с Неба, осуждая за то, что так обошлись с его любимым Верным псом. Один из кебтеулов даже прощения попросил, мол, не наша вина, исполняем волю хана. При этом им не пришло в голову просить прощения у неведомого уруса, могилу которого они осквернили.
Боялись ли они? Боялись только одного – что неверно поймут повеления хана и не так выполнят.
А боялись не зря, следующий за тайной ночью рассвет был для них последним. Хан не собирался оставлять в живых столь опасных свидетелей. Но никто из кебтеулов не удивился столь жестокому приказу, они спокойно приняли свою собственную смерть, ведь воин должен быть к ней готовым в любую минуту.
Хан постарался, чтобы правда о действительных потерях у этого Козельска не стала известна никому, но среди воинов все равно ходили слухи о множестве погибших. С этим надо было что-то делать, и Бату нашел выход, он сам объявил о потерях, чего никогда не делал раньше, конечно, уменьшив их раз в десять. И вообще, Батый вознамерился выкорчевать саму память о городе.
Повеление хана гласило: никто впредь не должен упоминать имени Козелле-секе, его называть только Злым городом. Разрушить все, что осталось, до основания, чтобы даже место расположения города и его название забылись.
Кешиктенов Субедея Бату взял под свое командование, а остальных отправил несколькими путями в степь. Ушедших из Злого города под предводительством эмира Урмана железных урусов стал преследовать только сам хан.
Позади оставался сожженный, но не сдавшийся город, сумевший взять огромную плату с ордынцев. Хан вел своих воинов в степь подальше от урусских лесов и болот, а главное, от урусских непокорных городов и багатуров, кажется, имеющих сотни жизней про запас.
Ошибся хан, Козельск не только не забыли, но память о мужестве небольшого города, почти два месяца державшего осаду ордынского войска, осталась в веках. И город тоже возродился, и о прошлом ужасе говорит только название речки – Арденка. И вовсе он никакой не Злой, вернее, Злой, но только к врагам, а к тем, кто с добром приходит, очень даже добрый.
Глава 10
Конечно, я не знала, что мысленно Батый объявил мне войну так же, как давным-давно ему объявила я. Главного мы достигли – продержали монгольское войско возле Козельска так долго, что они оказались связаны половодьем. А теперь татары уходили в степь, и им было даже не до грабежа других, пусть и маленьких городов по пути. Остались целыми Кром, Мценск, Дедославль, Домагощ, Курск…
Почти не останавливаясь, мы уходили вдоль Жиздры, правда, спрямляя путь, стараясь не перебирать все ее повороты. Дошли почти до впадения Лукосны, об этом сказал Картач, объяснивший, что сейчас на Жиздре будет остров, можно переправиться и идти по другому берегу, это безопаснее. Говорил это дружинник мне, потому что на моих плечах все еще лежал княжеский плащ. Я кивнула, уйти на другой берег не мешало. Нужно остановиться и все осмыслить.
Посреди реки действительно был большой остров, вернее, Жиздра просто обтекала холм двумя рукавами. У меня привычно мелькнула мысль, что он очень удобен для крепости, хотя и маленькой. Вот воительница стала! Не о пикнике на полянке подумала, а о крепостных стенах.