Она даже не думала теперь о том, что нигде не работает. Сергей пообещал что-нибудь сообразить, а раз пообещал, значит, сделает.
Как-то Сергей бросил: живём один раз, и сколько ты тратишь на себя, столько, выходит, и стоишь.
После этого она уже не замечала пачки денег, которые он швырял направо и налево, не удивлялась безумным подаркам, с которыми не знала, в сущности, что и делать.
Главное — значит, она их стоит.
Единственное, к чему Орыся не могла пока привыкнуть, так это к внезапным исчезновениям и таким же неожиданным появлениям Сергея. Он мог пропадать день, два, а то и неделю, а потом вдруг приехать. Причём в любое время суток. И каждый раз Орысю поражало, что Сергей знает каждый её шаг в его отсутствие. Но ревность этого властного, крутого человека ей даже нравилась. В ней она ощущала залог того, что Сергей все время помнит о ней и для него Орыся — что-то очень серьёзное.
Сама она нервничала, если он не появлялся день-другой, и страх, что Сергей может и вовсе не появиться, нет-нет да и закрадывался в душу.
Расстались они третьего дня, пора бы ему и приехать.
В норковой шубе стало жарко. Орыся с сожалением повесила её в шкаф, накинула халат и села завтракать, делясь с тётей Катей впечатлениями о встрече канадской родственницы (о последнем эпизоде она, естественно, умолчала). Крицяк, обрадованная хорошим настроением хозяйки, слушала в оба уха и подсовывала Орысе самые вкусные вещи.
А Орыся все время прислушивалась, не остановится ли у калитки автомобиль, не раздастся ли звук открываемой двери и такие знакомые шаги.
Прибрав на кухне и сполоснув посуду после Орыси, тётя Катя побежала на свою квартиру — собрать дань с курортников. И только она за порог, как возле дома заглушила двигатель машина. У Орыси радостно ёкнуло в груди: наконец-то Сергей! Она бросилась к окну.
К её огромному разочарованию, во двор вошла Наталка Шалак, семеня своей утиной походкой, держа под мышкой большой свёрток.
— Вот принесла нелёгкая! — вырвалось у Орыси.
Первое побуждение — запереться и не открывать! Но сестра уже обивала на крыльце налипший на сапоги снег и звук запираемого замка наверняка услышала бы.
— Привет, безработная! — зайдя, Наталка потянулась к Орысе с поцелуем.
— Здорово, провокаторша, — Орыся, криво улыбнувшись, подставила щеку.
— Ну и переполошила ты канадскую бабку, — сказала Наталья. — Расстроилась старуха в усмерть… На, держи, — сунула она свёрток хозяйке.
Орыся развернула — злополучная шуба.
— Уф-ф! — вырвалось у неё.
— Возьми, возьми, а то неудобно. Я дала слово Михайлине, что передам.
— А доллары прикарманила? — съязвила Орыся.
— Нужны они мне! — фыркнула Шалак, снимая пальто. — Скажи лучше, какая муха тебя укусила?
Она ещё спрашивает! — возмутилась Орыся. — Осрамила на виду у всех! Ты хоть думай, когда что ляпаешь! Перед своими ещё куда ни шло.
— Так Михайлина, считай, тоже своя, родственница! Я ведь в шутку, и если она поняла по-своему… — Наталья развела руками.
— А этот москвич, Лев Владимирович!
— Он ничего не слышал.
— Ну да, не слышал… — нахмурилась Орыся.
— Ей-богу! Да и все наши ничего не поняли! Удивились, почему ты драпанула как оглашённая, — уверяла сестра. — Уже потом Михайлина мне по секрету рассказала, что там у вас произошло. Попросила тебя не обижаться, если что не так. Говорит, хотела от души.
Орыся недоверчиво смотрела на Шалак.
— Правда, не слышали?
— Факт!
— Тогда ещё ничего, — сказала хозяйка, приглашая гостью в комнату. — Долго ещё сидели?
— Какой там! Михайлина сорвала всех, потащила в село Иван Франко. Правда, называла его по-старому, Колгуевичами.
— А чего ей там надо? — удивилась Орыся.
— Что ты, у неё железный план мероприятий! После посещения Воловичей — осмотр Музея Ивана Франко в селе, где он родился… Съездили в Каменец…
— Господи, вы ещё и в Каменец мотались? — поразилась Орыся.
— Ну а как же! Тётке Михайлине не терпелось взглянуть на дом, где родился дед Остап. Представляешь, у неё фотография сохранилась. Старая-престарая. Хатка под соломенной крышей, вишнёвые деревья у крыльца… Так забавно! Она даже привезла с собой план села, где кружком отмечен отчий дом. Но хатки, естественно, давно уже нет, на том месте школа теперь.
— Представляю, как огорчилась старушка.
— Конечно. Ну а потом все пошли к Марийке, — рассказывала дальше Шалак.
— К агрономше или к доярке? — уточнила Орыся.
— К доярке… Та подготовилась не хуже тёти Ганны. Жратвы полон стол! А мы ещё не очухались после стряпни Ганны Николаевны. Тётка Михайлина, сама понимаешь, ни к чему не притронулась, так что пришлось её песнями угощать. Нашими, народными… Она, знай, только кассеты меняла.
— На магнитофоне, что ли?
— Ага. Страсть у иностранцев — все заснять, записать, зафиксировать. — Наталья хихикнула.
— Довольна, значит?
— Бог её знает, — вздохнула Наталья. — Вышла потом на кухню и расплакалась.
— Они, старые, все такие. Чувствительные, — заметила Орыся.
— Я тоже так подумала, а когда послушала… — Наталья задумчиво покачала головой.
— И что же она рассказала такого? — спросила Орыся.
— Несладко, оказывается, старушка живёт, ой, несладко, — снова вздохнула Шалак.
— Тю-ю, — протянула Орыся. — Объездила весь свет. А такие путешествия небось в копеечку обходятся! Теперь — к нам прилетела. Лев Владимирович говорил, что один только билет сюда и обратно у них стоит, как автомобиль. Не новый, конечно, но машина!
— Э-хе, я сама думала, что она богатая. А оказалось? По разным странам тётя Михайлина ездила по контракту, зарабатывала. Особенно намаялась со вторым мужем. Он так и помер безработным.
— Ты смотри! — все больше удивлялась Орыся.
— Поняла теперь, почему она тебе шубу совала? — Хозяйка кивнула, а Шалак продолжала: — Знаешь, откуда у неё эти шубы? Последний, третий муж тёти Михайлины занимался мелкооптовой продажей верхней одежды… Между прочим, негр, мистер Самюэль.
— Негр? — округлила глаза Орыся.
— Фото показывала. Здорово похож на Баталова, только чёрный. Так вот, закупил как-то мистер Самюэль партию искусственных шуб, а они не пошли. Мода изменилась или ещё что, не знаю, только почти вся партия осталась у него. Словом, погорел её муж. А мы ещё удивлялись: как посылка из Канады, так в ней две, три шубы и все одинаковые. Что же касается приезда сюда — тётке Михайлине денег дал зять да местная украинская община помогла. Сама старуха не осилила бы ни в жизнь.
Наталья замолчала, грустно глядя в окно. Орысе стало не по себе за своё вчерашнее поведение. Но ведь она ничего не знала.
— Я поняла, почему тётя Михайлина расплакалась, — снова заговорила Шалак. — Понимаешь, на кухне увидела, как Марийкина мать пищу с тарелок — прямо в помойное ведро. Ели-то мало… Старушка поразилась: кому это? Мать Марийки тоже удивилась: как кому, кабанчику… Тётя Михайлина тут и расплакалась. Я, говорит, думала, вы здесь живёте впроголодь, покушать, одеть нечего… Ну, так в ихних газетах писали. В магазинах, мол, пусто… Сама перебивалась на пособие по безработице, а слала посылки… Вышивала украинские рубашки для продажи, глаза испортила…
— Как испортила? Читает-пишет без очков.
— Это у неё контактные линзы… Колечко было золотое, ещё от матери осталось, и то продала. А мы, оказывается, целые куски курятины, мяса, пирогов, хлеба — на откорм кабанчика! Задело, видать… Понять её можно. В сущности, старушка душевная. Ехала к нам, подарки везла. Недорогие, сувениры, так сказать. — Шалак снова улыбнулась. — Смех да и только. Бабке Явдохе знаешь что подарила? Микрокалькулятор, вот такой, с карманный календарик.
— А на кой ляд он Явдохе? — прыснула Орыся.
— Чтоб та следила за количеством калорий в своей еде. Не переедала. Пожилым, мол, это особенно вредно.
— Вот даёт! По-моему, у тётки Михайлины бзик на этой почве.
— Это точно, — согласилась Наталья и показала ключи от «Москвича». — Мне тоже достался подарок.
На кольце болтался брелок — изящный никелированный пистолет.
— Надо отблагодарить старушку, — сказала Орыся.
— А как же! Нина Владимировна уже преподнесла ей десятитомник Ивана Франко. Ты бы видела, как она радовалась! Книги у них ужасно дорогие. Ну, а мы, Сторожуки из Воловичей, решили скинуться и купить тётке Михайлине золотое колечко с камушком.
— Взамен того, что она продала? — усмехнулась Орыся.
— Да уж наше, наверное, будет подороже.
В Орысе взыграл размах, к которому приучил её Сергей. Она решительно распахнула дверцу шифоньера и сняла с вешалки новенькую, ни разу не надёванную дублёнку.
— Передай от меня, — сказала Орыся.
— Ух ты! — вырвалось восхищённо у Натальи. Она посмотрела на фирменный знак. — Бельгийская?! И тебе не жалко!
— Тётя Михайлина мне шубу, а я — дублёнку, — засмеялась Орыся.
— Так старушка в ней утонет, — разочарованно произнесла Наталка, приложив к себе дублёнку.
— Действительно, — огорчилась Орыся.
Но отступать не хотелось: сестрица ещё посчитает её жадной. И тут она вспомнила, что Кларе Хорунжей привезли из Ужгорода для дочери дублёный полушубок, весь расшитый национальным гуцульским узором. Сдаётся, он будет тёте Михайлине в самую пору.
Орыся тут же позвонила подруге и предложила обмен — дублёнку на полушубок. Клара даже не поверила в такое везение.
— Сейчас мы к тебе заедем, — сказала Орыся.
Когда они с Натальей вышли за калитку, Орыся опешила: к дому подходил… Лев Владимирович.
— Орысенька, дорогая, здравствуйте, — широко расставил он руки, словно хотел заключить её в объятия.
— Какими судьбами? — сделала Орыся вид, что обрадована.
— К вам, в гости.
«Этого ещё не хватало!» — подумала Орыся и ответила:
— К сожалению, вот, спешим…
— Ну что ж, — улыбнулся переводчик, — тогда в другой раз.
Он посмотрел на её особняк, поцокал языком:
— Прекрасное шале!
Чтобы поскорее увести его от дома, Орыся спросила:
— Куда вам? Можем подкинуть.
— Недалеко, в горисполком.
— Садитесь, садитесь, — настойчиво предложила Орыся, открывая заднюю дверцу.
Лев Владимирович с достоинством устроился на сиденье «Москвича», думая, что Орыся сядет рядом. Но она залезла на переднее сиденье.
— Вы исчезли, как Золушка, — сказал обиженно переводчик. — А я все искал ваш хрустальный башмачок.
— Он вам не понадобился, — с улыбкой ответила Орыся. — Обнаружили меня и без башмачка.
Доехали до горисполкома в считанные минуты. Прощаясь, Лев Владимирович спросил:
— Наш уговор в силе?
— В каком смысле? — не поняла Орыся.
— Жду вас в Москве, чтобы устроить в гостинице «Космос».
— В силе, в силе…
— И все же я вас буду встречать, — пообещал Лев Владимирович, многозначительно задержав руку Орыси в своей руке.
— Вот пристал, — вздохнула она, когда «Москвич» отъехал.
— Замучил меня вчера: куда ты пропала, почему. — Наталья покосилась на сестру. — Сразила, как видно, наповал.
Орыся промолчала.
Клара все ещё не могла прийти в себя от счастья: заполучить такую дублёнку!
— Давай поскорее, — торопила её со смехом Орыся, — а то передумаю.
Полушубок Наталья одобрила — национальный колорит и размер подходящий.
— И теплее старушке будет, чем в искусственной шубе, — добавила Орыся.
— В Воловичи? — спросила Шалак, заводя двигатель.
— Нет, — отказалась Орыся.
— Почему? Не хочешь попрощаться с тёткой Михайлиной? Она ведь завтра уезжает. Очень просила тебя приехать.
— Скажи, что нездорова.
Когда машина завернула в её переулок, сердце у Орыси радостно забилось: возле калитки стояла «Волга» Сергея.
— Слава богу! — невольно проговорила вслух Орыся.
— Что? — недоуменно посмотрела на неё Наталка.
— Так, ничего… — ответила Орыся.
И подумала, как здорово, что она спровадила московского переводчика. Неизвестно, чем бы кончилась их встреча с Сергеем.
Часть третья
Направляясь в такси к Киевскому вокзалу, Валерий Платонович Скворцов-Шанявский вдруг подумал о том, что в суёте и хлопотах последнего времени не заметил, как в город пришла весна. Она обрушилась в этом году внезапно, без подготовки. Ещё десяток дней назад сыпала с серого неба белая крупа, прохожие кутались в зимние пальто, шубы, меховые куртки, а теперь вот разгуливают чуть ли не в пиджаках и кофтах. Бульвары и скверы в центре Москвы покрылись бледно-зеленой кисеёй, а в воздухе, пропитанном бензиново-асфальтовой гарью, все явственнее ощущался тонкий аромат распускающихся листочков тополя.
Когда такси подъехало к зданию вокзала, башенка с часами которого золотилась в закатном небе, на душу Скворцова-Шанявского снизошло спокойствие: пусть все дела горят голубым огнём, главное — подлечиться и отдохнуть. Он уже предвкушал приятную поездку, конечно, если не испортит настроение попутчик, — в СВ купе двухместные.
В вагоне была идеальная чистота. На полу в коридоре — ковровая дорожка, на окнах — накрахмаленные занавески. Проводница — стройная девушка
— сама любезность.
В купе профессора сидело человек шесть: мужчина лет пятидесяти, остальные — молодые ребята. Все были смуглые. Чёрные волосы, чуть раскосые глаза. Речь восточная.
При появлении профессора старший поднялся и, улыбнувшись, произнёс:
— Проходите, проходите, дорогой сосед! — Он сделал жест остальным выйти. — Располагайтесь, мешать не будем. — И тоже вышел, защёлкнув дверь.
«С попутчиком, кажется, в порядке», — подумал удовлетворённо Валерий Платонович. Он переоделся в спортивный костюм, пристроил чемодан под сиденье и сел, блаженно откинувшись на спинку. С этой минуты профессор как бы начисто забыл Москву, связанные с ней хлопоты и неприятности, решив до возвращения ни о чем не думать.
Вскоре поезд тронулся, и в купе вошёл сосед.
— Ну, что же, будем знакомиться? — весело сказал он. — Мансур Ниязович Иркабаев.
— Рад познакомиться, — чуть наклонил голову Валерий Платонович, и, назвав себя, спросил: — Из Узбекистана?
— Совершенно верно, — улыбнулся Иркабаев и уточнил: — Из самой жемчужины Узбекистана — Ферганской долины… А вы москвич?
— Москвич, — кивнул профессор.
— И куда едете, если не секрет?
— Какой секрет, — вздохнул Скворцов-Шанявский, потерев правый бок. — Лечиться.
— О, я тоже в Трускавец! — радостно сказал Мансур Ниязович, но радость в его глазах быстро сменилась грустью. — Век бы не видел этого курорта, «Нафтусю»! — Он провёл рукой по пояснице.
— Почки? — сочувственно осведомился Валерий Платонович.
На лице Иркабаева промелькнуло страдальческое выражение.
— Шесть лет как наградили…
Профессора удивило слово «наградили», но расспрашивать посчитал невежливым.
Вошла проводница, чтобы взять билеты. Мансур Ниязович спросил, есть ли кипяток.
— Чай будет минут через пятнадцать, — сказала проводница.
— Прости, невестушка, но заварка у меня своя, — улыбнулся Иркабаев.
— Пожалуйста, титан — в конце коридора.
Попутчик профессора достал из сумки заварной чайничек, расписанный восточным рисунком, сыпанул в него добрую пригоршню чая и вышел. Когда он вернулся, купе наполнилось знакомым профессору ароматом.
— Чай не пьёшь, откуда силы возьмёшь! — весело сказал Иркабаев, извлекая из сумки кишмиш, чищеные ядра грецкого ореха, миндаль, чуть раскрытые солёные косточки урюка, курагу и восточные сладости. В довершение всего он положил на столик неправдоподобной величины лимон.
Глядя на эти приготовления, Валерий Платонович вспомнил Самарканд. Знойное марево, синие изразцы Биби Ханым и Гури-Эмира, величественный Регистан. В тамошней чайхане профессора потчевали тем же традиционным набором угощений. Правда, он так и не понял, почему узбеки сначала пьют чай, а потом уже едят плов и другую серьёзную пищу. Как бы там ни было, поездка в солнечную республику была успешной. Он был рад повторить вояж, но над его местными друзьями пронеслась буря…