— Понятно, понятно, — закивал Костенко. — Дальше?
— В одну комнату заглянул, во вторую. Никого. На кухне — тоже. А на столике — бублик, намазанный маслом, и надкушенный бутерброд. Впечатление такое, как будто только что сели ужинать. Значит, хозяин рядом. Ещё мелькнуло в голове: в туалете, что ли? Тогда бы откликнулся, когда я кричал. Выходит, думаю, выскочил к соседям. Я автоматически выключил плиту, сел на табуреточку, стал смотреть раскрытый «Крокодил». Он лежал тут же, на столике. Интересная статья о головотяпах в колхозе. Увлёкся даже… Слышу — входная дверь открылась. Слава богу, хозяин. Неловко стало, что расположился, как у себя дома. Вышел в коридор, смотрю — не Роман это, а какой-то молодой человек. Растерянный, но в то же время смотрит на меня как-то подозрительно. Спросил, кто я. Я представился. А тут со двора — сирена. Я, естественно, к дверям. А парень растопырил руки и не пускает. Меня это удивило: по какому праву? И вообще, кто он такой? Спрашиваю, конечно, повышенным тоном. А малый этот тоже в голос… Здесь заходят сотрудники милиции, и молодой человек сообщает такую новость, от которой у меня волосы дыбом встали! Старший лейтенант пригласил меня на кухню: кто, зачем, почему? Я, естественно, объяснил, хотя, признаюсь, был буквально в шоке. Это же надо, за несколько секунд до моего прихода человек сам, представляете, сам решил свести счёты с жизнью! Ужас! До сих пор в голове не укладывается!
Скворцова-Шанявского передёрнул нервный озноб. Он замолчал, подперев лоб растопыренными пальцами.
Выждав паузу, Костенко спросил:
— Давно знаете Сегеди?
— Дней десять.
— Раньше бывали у него дома?
— Один раз.
— По какому поводу?
— Роман Евграфович пригласил. Чаек попили. — Заметив недоверие на лице следователя, профессор печально улыбнулся. — Сегеди вроде бы хотел загладить передо мной вину… И чтобы я не пожаловался начальству.
Валерий Платонович рассказал Костенко историю о том, как его напугала Орыся, как всполошились фотограф и его помощница.
— А что привело вас к Сегеди сегодня? — задал вопрос следователь.
Валерий Платонович замялся, провёл ладонями по коленям и, смущаясь, ответил:
— По деликатному, так сказать, делу.
— Я бы хотел знать, по какому именно?
— Надеялся разузнать, где обретается некая особа.
— Кто эта особа?
— Я назову, — после некоторого колебания согласился Скворцов-Шанявский. — Это ведь не выйдет за пределы кабинета? Орыся…
— Орыся Сторожук, значит? — уточнил следователь.
— Она, — кивнул профессор и, словно спохватившись, пояснил: — Ради бога, не подумайте, что здесь замешан амур! Уверяю вас, нисколько! Сторожук
— талант! Изумительный голос! Я хочу помочь ей попасть на сцену.
— Чего же вам таиться в таком случае? — удивился Костенко.
— У Сторожук есть мужчина. Наверное, серьёзные намерения. Ревнив — прямо Отелло! Она мечется: любовь или искусство? Но, наверное, грех зарывать в землю божий дар. Я уже говорил о ней с кем надо в Москве. Её ждут. Ну, и, понимаете, надо было срочно сообщить об этом Орысе. А я, как назло, провалялся в постели.
— В котором часу вы вышли из санатория? — спросил следователь.
— Четверть девятого.
— Та-ак, — протянул Костенко. — От вашего санатория до Сегеди полчаса ходьбы. Причём гуляючи.
— Вы хотите сказать, непонятно, что я делал целых полтора часа? — перебил его Скворцов-Шанявский. — Отвечу: искал Сторожук.
— Где?
— Гулял, надеялся встретить на улице. Потом прохаживался по тротуару напротив её дома.
— А почему не зашли?
— Я ведь вам объяснил: у неё есть знакомый — ухажёр, жених, любовник, бог его знает! Мой приход явился бы лишним поводом для его ревности! Уверяю вас: встреть я Орысю, незачем было бы мне идти к Сегеди!
— И уверяете, что не видели его в квартире? — решил перейти в наступление следователь.
— Могу поклясться! — горячо произнёс Скворцов-Шанявский и вдруг, словно наткнувшись на препятствие, умолк, вперив в следователя тяжёлый взгляд.
Молчал и Павел Иванович. Так они смотрели друг на друга некоторое время.
— Здесь не клятвы нужны, а факты, — произнёс наконец Костенко, доставая из стола показания Захожей и Долматова и протягивая их допрашиваемому. — Ознакомьтесь.
Профессор читал внимательно, не отрывая глаз. Схваченные скрепкой страницы задрожали в его руке, и он поспешно положил их на стол.
— Эрго?
— Вывод, по-моему, один, — сказал Костенко, пряча протоколы в ящик. — В квартире Сегеди находился хозяин и ещё кто-то. Сегеди был выброшен из окна. Через несколько минут вас застали в квартире. И… — следователь сделал паузу, — других людей там не обнаружили.
В комнате повисла тяжёлая тишина. Нарушил её профессор.
— Логично. Весьма логично, — повторил он уже без иронии, серьёзно и спокойно. — Однако жизнь, уважаемый Павел Иванович, задаёт порой загадки и похлеще, поверьте моему опыту.
— У вас есть шанс, Валерий Платонович, — сказал с нажимом Костенко, будто не слыша последних слов профессора. — Чистосердечное признание.
— Не надо, прошу вас, не надо! — перебил Скворцов-Шанявский, поморщившись как от зубной боли. — Не мальчик, знаю. Суд учтёт, и так далее… Запишите в протокол: Романа Сегеди в квартире я не видел. Все, точка.
Следователь пожал плечами, вздохнул, словно сожалея о том, как неразумен задержанный.
Когда был подписан протокол допроса, Валерий Платонович спросил:
— Я могу идти?
— Нет, — ответил Костенко. — Вынужден вас задержать.
— Вы меня обвиняете?
— Нет, пока только подозреваю.
Профессор было вспыхнул, но тут же взял себя в руки.
— Надеюсь, вы позволите воспользоваться телефоном? — потянулся он к аппарату. — Мнение этого человека обо мне убедит вас кое в чем…
И Валерий Платонович назвал фамилию, одно только упоминание которой должно было произвести сильнейшее впечатление на следователя.
Но не произвело.
— Увы, — остановил он жестом профессора, — нельзя.
И вызвал конвоира.
С раннего утра Костенко был уже на ногах, понимая, что любое промедление будет не в пользу следствия. На самом деле, когда задержанный сказал, с кем хочет связаться по телефону, Павел Иванович понял, что Скворцов-Шанявский не блефует, не берет просто на испуг. А значит, ответственность его, Костенко, возросла. Малейшая оплошность, ошибка, и…
Павел Иванович не хотел даже думать об этом. Конечно, времена были уже не те, однако обольщаться тоже не приходилось. Нельзя изменить психологию людей в один миг, словно по мановению волшебной палочки. Слишком привыкли принимать или отменять решения по звонку «сверху», магия имени, высокого поста властвовала ещё довольно прочно.
Факты, только факты были его оружием. Костенко опять допросил Захожую и Долматова, работников санатория, где лечился профессор, снова тщательно осмотрел место происшествия. Работники уголовного розыска тоже не сидели сложа руки.
К концу следующего рабочего дня Костенко был вызван прокурором Мурашовским.
— Выкладывайте, Павел Иванович, что у вас по делу Сегеди?
— Признаться честно, я сейчас — словно поезд на ходу… А вот где остановлюсь… — Следователь развёл руками.
— Давайте обмозгуем вместе, — поудобней расположился на стуле прокурор. — Версия о том, что Сегеди выбросили, подтверждается?
— Как вам сказать, — неуверенно ответил Костенко. — Понимаете, по заключению судмедэкспертизы Сегеди умер, грубо говоря, от удара о землю. Переломы, в том числе черепной коробки, повреждение внутренних органов и так далее.
— То есть из окна он выпал живым? — уточнил Мурашовский.
— Да. Одна из первоначальных моих версий — Сегеди сперва убили, а затем уж выбросили — отпадает, как видите. Второй момент — я поставил судмедэксперту вопрос: имеются ли на теле погибшего прижизненные следы борьбы, царапины, ссадины и тому подобное? На тот случай, если его выбросили в окно. В заключении сказано, что таковых нет.
— Позвольте, позвольте, а показания свидетельницы?
— Захожей?
— Она же говорила, что сама видела, как Сегеди выбросили… Показалось?
— Может быть, нет.
— Как же совместить? Без борьбы…
— Элемент внезапности, — пожал плечами Костенко. — Встал у окна, ничего не подозревал, ну, его и…
— Допустим, так, — подумав, согласился Мурашовский. — И сделавший это был человек, от которого Сегеди не ожидал, мягко выражаясь, пакостей.
— Совершенно верно, — кивнул Павел Иванович. — Близкий друг или такой, кто вызывает полное доверие. Например, Скворцов-Шанявский.
— А вы не допускаете, что пострадавший мог выпасть сам?
— Допускаю. Причём тут два варианта. Первый — выпал из окна случайно. Второй, как выразился задержанный, покончил счёты с жизнью. О случайном падении сказать что-либо определённо нельзя. Мало ли для чего понадобилось человеку лезть на подоконник? Штору поправить, например. Не удержался — и вниз. А вот если самоубийство, то какие мотивы? И ещё момент: Сегеди сел ужинать, намазал бублик маслом, откусил бутерброд, ждал, когда закипит чайник. И вдруг вышел в другую комнату и сиганул в окно. Что-то здесь не вяжется.
— Согласен с вами, — кивнул Мурашовский. — Конечно, перед таким страшным шагом люди ведут себя по-другому. Значит, вы больше склоняетесь к версии убийства?
— Факты склоняют, — ответил следователь.
— И кто же убийца?
— Скорее всего тот, кого застали в квартире. Скворцов-Шанявский.
— Пожилой человек, гипертоник. — Прокурор в большом сомнении покачал головой.
— Все относительно. Между прочим, Скворцов-Шанявский во время войны служил в особых частях. Устраивал диверсии в тылу у немцев. А туда знаете каких брали?
— Ничего себе вспомнили, — протянул прокурор. — В молодости и мы были рысаками.
— Не скажите, — усмехнулся Костенко. — Мой дед и теперь никому спуску не даст, а ему восьмой десяток пошёл. Насчёт же гипертонии: впервые у профессора давление поднялось здесь, в Трускавце.
— Какая же кошка пробежала между ним и Сегеди?
— Да уж наверняка пробежала, если он…
— Ну, подумайте, Павел Иванович, что может быть общего у московского профессора с курортным фотографом? — колебался Мурашовский. — Чтобы решиться на убийство, нужны очень серьёзные причины.
— Например, женщина, — сказал Костенко. — Некая Орыся Сторожук.
Он рассказал, кем она работает, откуда знает Скворцова-Шанявского.
— Этот профессор, как говорится, просто лапшу мне на уши вешал: мол, заботится о её судьбе, хочет вывести в большие артистки. А сведения, добытые нами, говорят о другом. Приударяет он за Сторожук, по пятам за ней ходит.
— Саму Сторожук вы допросили? Что она говорит? — поинтересовался прокурор.
— Её нет в Трускавце. Несколько дней назад уехала с очередным своим кавалером в Ужгород и пока не вернулась. Короче, дамочка ещё та! Не одному профессору крутит голову.
— Хороша собой?
— А вы разве её не знаете?
— Нет.
— Красавица, тут уж ничего не скажешь. Понимаете, есть основания предполагать, что Скворцов-Шанявский ревновал Сторожук к фотографу. Но это ещё не все. Когда ребята из угрозыска зашли в квартиру Сегеди, их насторожил запах.
— Какой запах? — вскинул брови прокурор.
— Вроде бы курили «травку», точнее — гашиш, — сказал следователь, протягивая Мурашовскому листок. — Был изъят окурок сигареты из пепельницы. Исследования подтвердили наличие наркотика. Гашиш обнаружен и в целых сигаретах из пачки, которая была в кармане Сегеди.
Прокурор прочитал заключение экспертизы и присвистнул:
— Вот это фактик!
— По моей просьбе, — продолжал Костенко, доставая другой документ, — провели анализ крови погибшего. В ней тоже имеется наркотик.
— А Скворцов-Шанявский случаем не балуется? — спросил прокурор, прочитав заключение судмедэксперта.
— Вроде нет. Беседовал с его врачом, говорит: не похоже. Сам профессор отрицает категорически. А почему вы об этом спросили?
— Вы, я вижу, впервые сталкиваетесь с наркоманией?
— Что верно, то верно. Читал, конечно, кое-что, но сам…
— О, Павел Иванович, мир наркоманов — жуткий мир! — сказал Мурашовский. — Как правило, их объединяют тёмные интересы. И дела. Разврат, воровство, спекуляция, фарцовка. На кайф нужны деньги, деньги и ещё раз деньги. Огромные деньги! Ведь дурман продают из-под полы. Так что страсти бушуют серьёзные… Но я хочу особо обратить ваше внимание вот на что: путешествие в искусственный рай частенько кончается полным крахом. Моральным и физическим. И тогда один выход — самоубийство.
— Хотите сказать, Сегеди накурился и сиганул?
— Почему бы и нет? Вот вам причина самоубийства.
Заметив, что Костенко глубоко задумался, Мурашовский предупредил:
— Но это только версия, предположение. Надо отрабатывать и другие.
— Да-да, — встрепенулся следователь. — Туману ещё хватает. Жаль, что важный свидетель в отъезде. Возможно, она прояснила бы кое-что.
— Вы имеете в виду Сторожук?
— Её. Жду не дождусь возвращения, сразу же допрошу.
— Хорошо, работайте, Павел Иванович, — отпустил прокурор следователя.
Костенко не знал, что Орыся только что приехала с Сергеем из Ужгорода. Взволнованная Екатерина Петровна тут же сообщила ей о загадочной гибели Романа Сегеди, взбудоражившей весь город.
А о том, что Скворцов-Шанявский задержан милицией, Орысе стало известно от следователя.
Когда она вернулась из прокуратуры, Сергей учинил форменный допрос: зачем вызывали, о чем спрашивали.
— Да все о Ромке, — ответила Орыся. — С кем водился, как себя вёл последнее время. Между прочим, следователь и тобой поинтересовался.
— А я на кой черт ему понадобился? — удивился Сергей.
— Не знаю.
О том, что следователя интересовали взаимоотношения между ней и Скворцовым-Шанявским, Орыся умолчала — бури тогда не миновать.
— И что же ты про меня рассказала? — допытывался Сергей.
— Ничего. Ответила, что это моё личное дело и распространяться не намерена. Следователь отстал.
— Правильно, — одобрительно кивнул он. — А что случилось с Ромой?
— Представляешь, оказывается, он курил гашиш! А я и не замечала.
— Это тебе не алкаш. Пьяного сразу видно, а вот наркомана…
— Что, встречал таких?
— Приходилось. Не сразу разберёшь, когда под кайфом. Ромка-то, а? — покачал головой Сергей. — Кто бы мог подумать?
— Что теперь говорить, — вздохнула Орыся. — Человека нет… На похороны послезавтра пойдёшь?
— Нет! — решительно отказался Сергей. — Не люблю это дело. И вообще, надо подальше мотать отсюда. Надоел ваш Трускавец хуже горькой редьки.
— Куда мотать? — спросила Орыся, поражённая словами Сергея: впервые его что-то задело.
— Да хоть на Северный полюс, — с сарказмом произнёс он. — Как тот француз, который добрался туда один, даже без собак.
— Посмотрела бы я на тебя, — усмехнулась Орыся.
— Пошла бы со мной? — пристально посмотрел на неё Сергей.
Она не поняла: балагурит, испытывает? И на всякий случай ответила:
— Конечно!
Он хмыкнул, потрепал её по щеке.
— Ладно, я поехал.
И вышел, даже не сказав, когда его ждать.
В ту ночь Орыся почти не спала. Перед глазами все время стоял Димка.
«Господи, почти полгода не видела его! — думала Орыся. — Неужто я вечно буду прикована к Трускавцу?»
Часть четвёртая
Утро красит нежным светом Стены древнего Кремля… —
гремела из репродуктора знакомая с детства песня, за окном вагона проносились бесконечные кварталы многоэтажных домов, гигантские заводские корпуса, улицы, захлёстнутые потоками автомобилей.
Глеб Ярцев стоял в коридоре, поражался громадности и необъятности столицы, вспоминал, как приезжал в Москву последний раз. Это было восемь лет назад.
Окончен девятый класс, в табеле исключительно одни пятёрки. Отец сделал ему подарок — взял с собой в командировку.
Отец… С ним всегда было легко и надёжно. Не успели сойти с поезда, как появились двое энергичных мужчин. Машина уже ждала на привокзальной площади. Потом все как в сказке: низко поклонившийся швейцар у входа в чопорный вестибюль гостиницы «Москва». Двухкомнатный номер с видом на Большой театр, роскошный ужин в ресторане. Впрочем, ресторан был каждый день. Обошли все, что находилось на улице Горького. Правда, вечерами Глеб был предоставлен сам себе. Отец возвращался поздно и обязательно навеселе. А наутро сообщал: выбил какие-то фонды, лимиты, запчасти и другие вещи, от которых сын был весьма далёк. Но Глеб не скучал: те двое бойких знакомых снабжали его билетами на концерты и зрелища, труднодоступные даже для москвичей.