И разговор возник сразу доверительно-легкий, в котором подмена одних понятий другими почти неощутима. Умная женщина…
Обратно она шла, как заметил Турецкий, слегка расталкивая слишком настырных кавалеров. Ее останавливали за локоть, пробовали положить руки на талию, но она очень ловко уворачивалась, всем улыбалась и вообще чувствовала себя в родной стихии. После чего мужики невольно переключали свое внимание на собственных дам. И мило, и кокетливо, и никому не обидно. На сгибе локтя у нее болталась красная сумочка – под цвет туфель на высоком каблуке, а в руке, прижимая к груди, она несла завернутую в салфетку бутылку.
Сделав пальчиками прощальный жест, она выскользнула на балкон. Заглянувший следом мужик, из Славкиной епархии, увидел Турецкого и немедленно изобразил полное понимание сути момента. Даже дверь за собой слегка притворил. Вон ведь как! Ох и народ!…
Илона прямо от груди, не отнимая руки, передала Турецкому бутылку и сказала:
– Еле нашла. «Три семерки» – лучше не бывает.
– Откуда здесь оказался портвейн? – удивился Турецкий. – Вроде любителей-то особых нет.
– Вы не понимаете, Саша, – стала объяснять Илона. – В самом конце мужикам уже никакой коньяк и никакое виски в горло не лезут. Им нашего, родного, подай! Чтоб лакирнуть напоследок, верно?
– Просто поражаюсь вашему знанию мужской психологии.
– Это все – пустяки!
– А что же тогда не пустяки?
– Я нарочно не взяла стаканы. Подумала, что насчет подворотни, как всегда, ничего не известно, а вот дернуть из горла в компании с вами я бы не отказалась. Ну так что? Бутылка, между прочим, открыта. Валяйте первым.
Турецкий не стал заставлять себя уговаривать. Можно было бы, конечно, сказать что-нибудь в том смысле, что лучше первой – вы, тогда, после вас, я почувствую и вкус вина, и вкус ваших губ. Но не хотелось пошлости. А дальнейшая болтовня явно тянула на нее. Поэтому он поднес горлышко ко рту, сделал приличный глоток, салфеткой промокнул горло бутылки и протянул Илоне. Та, ничуть не смущаясь, сделала то же самое. Но когда отпивала, подняла руку с бутылкой, и платье на ней натянулось, открыв ноги выше колен. Турецкий отметил, что Господь в данном случае постарался. Тут же заметил ее хитрый глаз, устремленный на него. He стал скромничать, показал ей большой палец. Она хмыкнула и едва не захлебнулась.
Он протянул ей салфетку, но она вытерла ею выступившие слезы. Или просто сделала вид, что промокнула.
– Брр! – фыркнула. – Какая гадость! Не понимаю, за что мы эту штуку любим? Поставьте ее, Саша, туда, в угол. – Она показала под балконную дверь. – Кто-нибудь найдет, будет просто счастлив… А может, мы еще к ней вернемся… О! – Она торжественно подняла указательный палец. – Началось!
Из комнаты прилетели страстные стоны не то танго, не то блюза. Турецкий не очень-то разбирался «в жанрах». Жена смеялась над его «антимузыкальным» дарованием. Но что поделаешь? Не дано. Вот ей дано, а ему – нет. И чего о ней вспомнил?…
– Вы обещали хотя бы немного, пока мы вместе, не грустить! Забыли? Так я напоминаю. Идемте танцевать. Только не отпускайте меня. Я никого не хочу.
– Кроме?
– В таких случаях обычно отвечают: созвонимся…
Она оказалась права. В ее объятиях, точнее, держа ее в своих, но осознавая, что на самом-то деле все как раз наоборот, Турецкий почувствовал себя уверенно и успокоился. Народу было еще много. Танцуя, все разговаривали, на ходу обменивались партнершами, кто-то попробовал предложить то же самое и Турецкому, но он отрицательно качал головой, и от него отставали.
Откуда– то налетел Грязнов -растрепанный, в расстегнутой на груди белой сорочке, с закатанными по локоть рукавами, отчего его конечности напоминали грабки мясника. Мощные, заросшие рыжим волосом. Он с ходу обнял и Александра, и Илону, даже немного зависнув на их плечах, хитрющими глазами посмотрел на одного, на вторую, гоготнул удовлетворенно и наконец спросил:
– А вы, ваще, ребяты, чего еще тут делаете? Ваше место где?
– Ну, Вячеслав Иванович, – укоризненно начала Илона, но тот ее перебил:
– Не кипишись, подруга! Я тебе лучшую часть самого себя отдаю! Цени! Кто другой – во! – Он сложил ну просто громадную дулю и потряс ею над головой. – Саня, – добавил вдруг совершенно трезво, – я ведь обещал сюрприз?
– Угощаешь, значит, – как-то само вырвалось у Турецкого, и он тут же пожалел о сказанном.
Славка словно осел, стал ниже, но крупнее, шире в плечах.
– Думать так о друзьях, Саня, последнее дело.
– Да знаю я, прости, старик. Чего-то, правда, настроение не то. Так и прет… дерьмо всякое.
– Дам совет, – тут же засиял Грязнов. – На, только тихо, ключи от «мерина», отгоните его в соседний двор и уйдите с глаз моих долой! Ну не могу я вас видеть таких скучных! Тоскливых, мать вашу!
– Не ори, – остановил Турецкий. – А ключи давай. Мы сходим туда. Портвешку выпьем. Да? – спросил он у Илоны.
Она со странной улыбкой посмотрела ему в глаза и кивнула.
– Только не сожгите там… – неуверенно добавил Грязнов. О чем он думал? Почему «не сожгите»? А, ну, наверное, решил, что раз сели в машину, то сразу начали курить, а окурки бросать на пол. Ну конечно, иначе ж и не бывает.
– Славка, – громче, чем, возможно, следовало бы, спросил вдруг Турецкий, и к ним стали оборачиваться. – А ты не боишься, что у тебя твоего коня уведут? Вот пока мы тут все гуляем, обмываем, а его возьмут и сведут со двора?
Грязнов со странным ревом ринулся на балкон и под общий хохот свесился с перил. Вгляделся, вернулся, вытирая лоб рукавом.
– Ты так больше не шути! – сказал шутливо-сердито. – И вообще, там такая сигнализация! Мертвого из гроба вытащит. Шуточки, понимаешь…
– Так ведь я к чему, – стал уже «выступать» Турецкий. – Нынче знаешь какие мастера завелись? Им вскрыть, как два пальца. И без всякого звука. Я бы капканов понаставил вокруг. Ведь сведут! Лично, Славка, слышал, что именно на эти марки машин объявлена самая настоящая охота. Мужики, ну подтвердите, что не вру! – Все согласно загалдели, а Грязнов смотрел с опасливым недоверием: не розыгрыш ли? – А угоняют их сразу в Чечню. Откуда, Слава, возврата нет. Я на твоем месте в джипе так бы и поселился. Украдут, так хоть вместе с начальником МУРа. Представляете, мужики, вот сюрприз! Где-нибудь в Урус-Мартане открывают дверцу, а там Грязнов дрыхнет!
Народ веселился вовсю. Славка улыбался.
– Нет! – Он поднял кулак, призывая к вниманию. – Если кто-то рискнет только попробовать, я торжественно обещаю – вот при всех! Все слышат? Я напрягу свой седьмой отдел так, что они у меня вмиг отыщут все, – я подчеркиваю: все! – угнанные машины! Они меня еще не знают!
Вокруг уже стоял не хохот, а сплошной рев восторга.
Такого обещания еще ни один бывший опер или гаишник, что щеголяли нынче здесь в генеральских уже лампасах, от Грязнова не слышали. Да он, пожалуй, и сам не подозревал в себе столь отчаянной решительности.
Пока стоял хохот и начали наливать во что попало, чтобы немедленно отметить мужественное Славкино признание, Турецкий прихватил с балкона початую бутылку вместе с салфеткой, прижал Илону под локоть, и минуту спустя они уже подходили к черной громаде джипа.
Конечно, никуда мчаться сейчас он не собирался. Отъехать маленько в сторону – это правильно. Чтоб посторонним глаза не мозолить. Ходят же люди, каждый интересуется, пробует сквозь тонированные стекла разглядеть, что там внутри.
«Вякнула» сигнализация. Они влезли в салон. Машина мягко и почти неслышно покатилась…
Он подумал, что Славка все-таки прав, и завернул в соседний двор. Тот был перекопан, поэтому вглубь заезжать не стали. Под старыми липами было темно. Народ здесь не ходил, кому охота лазать по грязи. Самое, значит, то.
– Доставайте наш портвейн, – сказала Илона, устраиваясь на сиденье.
– Можно бы уже и на «ты», – заметил Турецкий.
– Рано. Только после первого поцелуя. Что-то вроде брудершафта.
– Брудершафт из одного горлышка?
– А вот на этот случай я и захватила посуду. – Она достала из сумочки две чайные чашки, простеньких таких, общепитовских. Оттуда же, откуда и вся остальная Славкина сервировка стола.
– Ну раз пошла такая пьянка, – назидательно сказал Турецкий, – я предлагаю немедленно перейти на заднее сиденье. Там и посвободнее, и вообще как-то…
Да, в задней части салона можно было просто жить. По-человечески. Высокий потолок, широкое сиденье. Мягко, удобно. Выдвижной столик из спинки переднего сиденья. Легкая подсветка изнутри пустого еще пока мини-бара. А сколько уюта!
Брудершафт удался. Как и последовавший за ним не менее терпкий, под вкус портвейна, поцелуй…
Илона не собиралась жеманиться, ломаться и тянуть, набивая себе цену. Она все твердо знала наперед. Потому предложила просто:
– Не будем терять времени.
Низкий и хрипловатый голос ее мягко вибрировал, словно колдовал.
Освобождение от условностей, называемых одеждой, произошло стремительно. А у Илоны еще и просто, поскольку она, чуть приподнявшись, подхватила подол своего платья, под которым, к изумлению Турецкого, ничего, кроме узорных чулок, не оказалось. И пока он, пыхтя, торопился со своими брюками, она локтями прижала складки платья под мышками, перешагнула через его вытянутые ноги и, ухватившись за спинку переднего сиденья, стала медленно опускаться на его колени…
Вспышка обоюдного желания была ослепительной и сокрушающей. Как мощный удар, от которого они сами будто взорвались. Резкий рывок, взлет, перехватывающий горло спазм и… надрывный вскрик. Как вопль отчаянного веселья…
Желание не отпускало, более того, оно становилось все острее. Он жесткими пальцами ухватил ее под мышками, и ее сильное и гибкое тело рвалось из его рук, словно взмывая все выше и выше – вот уже и над шикарным Славкиным джипом… над черными липами… над домами с их ярко освещенными окнами…
Проклятая башка! Сволочные мозги, которые даже в момент почти потери самого себя беспринципно и нахально подсовывают совершенно идиотские картинки! Ну да, конечно, рекламный же век! И молодая девка храбро загоняет в трубу своего пылесоса мчащийся на нее смерч, который засасывает в себя всю округу… И вот уже Илона – как тот смерч… Или рекламный пылесос? А кто же тогда он – Турецкий?…
Ее светлое в полутьме и будто обрубленное тою же тьмой на бедрах и у лопаток тело с круглыми скачущими ягодицами вдруг показалось крыльями бабочки-однодневки, исполняющей свой предсмертный танец.
Где ж это он слышал? Танец бабочки-мотылька… то ли у огонька свечи… то ли у горящего камелька… А что такое камелек? Ну черт знает чем голова занята, когда в руках такая женщина! Дурак ты все-таки, Турецкий!… А камелек – тут же подсунула память – это всего-навсего очаг. Домашний очаг. Но не твой, Турецкий…
Она хрипло и порывисто выдохнула, как-то сразу опала и привалилась спиной к его груди.
– О-ох… Саша… скажи правду, я тебе нравлюсь?
– Еще как! Ты ж видишь, я стараюсь доказать это.
– Тогда чем твоя башка занята? – Она резко обернулась к нему, изогнувшись при этом всем телом. Показалось, что сердится. Нотка появилась сварливая. Правильно, наверное.
– Это не объяснить…
– Может быть, поменяем позу? Попробуем другое? Сменим место?
– Вероятно, ты права, надо изменить условия. Давай уедем?
– Что, прямо на этом? – Вероятно, она имела в виду Славкин джип.
– Можно, но не стоит. Во-первых, Славку инфаркт хватит. А во-вторых, чего нам с ним потом-то делать?
– Вернем. Какие проблемы? Ты хочешь подальше отъехать?
– На другой конец Москвы. Только и всего.
– Ну-ка пусти меня.
– Ты обиделась?
– Нет, просто хочу привести себя в порядок. Да и тебе неплохо бы.
– Логично, Штирлиц ты мой! – засмеялся Турецкий.
…Ей надо было подняться в квартиру. Забрать с вешалки свой плащ.
– Не могу ж я ездить по Москве в таком откровенном наряде! – объяснила Илона.
– Ты считаешь его откровенным?
– Но я же вижу ваши глаза! Мужиков…
– Ты – храбрая женщина.
– Хочешь сказать, что своей жене не позволил бы появляться в малоизвестной компании в подобном платье? При отсутствии всего остального?
Турецкий вздохнул, мгновенно вспомнив «Дохлого осла». Что ответить? Что он вовсе не ханжа? Однако всему есть свои рамки! А в чем они, собственно, заключаются? Кому они необходимы, а кому нет? Илоне, значит, можно и даже нужно, а вот Ирине?…
Да ладно тебе, Турецкий, дурью маяться! Будто ты не знаешь, что каждому действительно – свое! Хоть Юрка Федоров считает, что свое – исключительно дуракам… А вот, к примеру, вдруг… женившись на Илоне, ты позволил бы ей ходить в таком виде? Как же, как же! Потому тебя и восхитило только что отсутствие всякого белья у Илоны, а слишком смелое платье Ирины едва не привело к смертоубийству. Ханжа и порядочная сволочь, вот ты кто. Но – молчи, об этом не должен знать никто, кроме… Господа Бога. А так разве бывает?…
Джип приехал на свое место. Турецкий включил в салоне полный свет, а Илона быстрыми движениями привела в полный порядок свой макияж. Чашки они так и оставили в мини-баре – на будущее. А бутылку с остатками портвейна и скомканную, перепачканную салфетку выкинули в мусорный бак.
В Славкиной квартире балаган уже практически закончился. Сам Грязнов, беспокойно вздрагивая, дрых на раскладушке, поставленной в непосредственной близости от бильярдного стола, так что Славкины ноги находились фактически под этим столом. Наверняка и во сне он все переживал за судьбу своего «мерина».
Денис с двумя парнями из своего агентства составлял столики в кучу, чтобы с утра оправить по обратному адресу. На кухне двое милых грязновских сотрудниц перемывали невероятную гору посуды. На Турецкого с его дамой посмотрели как на ненормальных.
– Дядь Сань? – изумился Денис. Но перевел взгляд на Илону и понимающе ухмыльнулся. Нет, все-таки у обоих этих рыжих поразительная манера догадываться быстрее, чем тебя просят!
– А мы проветрились маленько, – как ни в чем не бывало сказал Турецкий. – Что, разве уже все закончилось? Чего так быстро? Или хозяина подкосила поспешность? Вам помочь?
Денис захохотал:
– Вот ты – единственный, дядь Сань, кто совершенно точно определил ситуацию. Именно – поспешность! Но правильнее – подкосила. Рухнул дуб… и как там дальше? Ну вы рассказывали когда-то про абхазскую газету, а?
– Так это же некролог, нечестивец! – зарычал на него Турецкий. – Как жe ты можешь о родном-то дядьке?! Ну рухнул дуб, и осиротелые ветви громко скорбят. Двоеточие. Дядя Сандро, тетя, – он взглянул на свою спутницу, – тетя Илона, сосед Гиви, другой сосед Шалва и все остальные близкие и дальние родственники, о чем извещаем тех, кто пока не знает.
Глаза Илоны искрились от смеха.
– Неужели так и было написано?
– Сам читал! – со значением произнес Турецкий. – Ну ладно, шутки в сторону. Вот ключи, Денис. Джип на месте…
– Я его на всякий случай в мой гараж отгоню. А дядьке напишу записку.
– Ты так напиши, чтоб он сразу увидел, как сумеет глаза продрать. Его же кондрашка хватит, если он утром не обнаружит машину под балконом!
– Сделаю, – кивнул с улыбкой Денис. – А вы как же? Может, вас подбросить? Я смотрю, ты без колес.
– Хитер ты, Денис. Я, значит, без колес, а подбросить – нас? – подчеркнул Турецкий. – Это ты так за «нас» сразу все и решил?
– Дядь Сань, по-моему, ты все забываешь, сколько мне лет. Нет?
– Нет, дорогой, это я хорошо помню… – Он обернулся к Илоне. – Ну что ж, забирай свой плащ. Слышь, Дениска, у меня дома коньяк, а он, скорее всего, не пойдет. У вас тут что-нибудь приличное осталось?
– Хоть залейся, хоть утопись! Тебе чего? Виски, джины там какие-то, ликеров до фига. И, по-моему, даже пара больших водочных флаконов, которые с ручкой. На выбор. Я уж не говорю о закуси. Придется, наверное, завтра к себе в фирму забрать, иначе пропадет. А так хоть ребята слопают.
– Нет, закуси нам не надо, у меня у самого что-то есть. Дай виски, черт с ним, ты не против? – спросил он у Илоны.