Когда отец и сын Корниловы вышли из дому, было уже совсем темно. Над серыми бетонными коробками микрорайона висели низкие ватные тучи, и мертвенно-бледный контур луны едва различался среди их рваных краев. Конец длинной улицы, обставленной типовыми девятиэтажками, терялся где-то во мраке. Кое-где на тротуарах темнели длинные полосы — это была раскатанная детишками наледь.
— Черт, чуть не упал, — пробормотал отец, едва не поскользнувшись. — На автобусе поедем или пешком?
— Да чего тут на автобусе… Одна остановка всего, — нехотя отозвался Дембель, и Сергей Иванович, взглянув на сына, понял, что тот слишком сосредоточен, чтобы задавать ему такие пустячные вопросы.
Шли молча. Светофоры на перекрестках печально подмигивали желтым, и от этого света, еще более бледного, чем лунный, на душе невольно становилось тревожно и пусто. Прохожие попадались лишь изредка — крепчавший морозец разогнал горожан по квартирам. Наконец, спустя минут пятнадцать, слева от дороги обозначился пустырь с темнеющими на снегу рядами прилавков.
На рынке уже никого не было, лишь несколько бабок, торгующих водкой и сигаретами, кучковались у запертого входа да какая-то девушка в шубке из искусственного меха растерянно ходила вдоль ячеистого забора.
— Поздно пришли, — вздохнул Илья, останавливаясь и глядя по сторонам.
Отец закурил и, бросив в сугроб пустую пачку, согласно кивнул:
— Надо было сразу…
И отец, и сын уже почти протрезвели и лишь теперь, стоя у пустого вечернего рынка, поняли, что идти сюда вряд ли стоило. Они не узнали у мамы ни примет того бандюка, который позволил себе обматерить пожилую женщину, ни количества бандитов, ни имен или кличек… Если с мамы постоянно взимаются «местовые», должна же она знать, кем именно?!
— Вот что, — обеспокоенно произнес Дембель, шаря по карманам куртки, — я сейчас домой позвоню, скажу, что никого нет и что мы возвращаемся.
— Да зачем звонить? — отреагировал отец. — Что с нами случиться может?
— Чтобы не волновалась. Мало у мамы сегодня неприятностей, так и мы добавим. — Илья был непреклонен в своем решении. — Да вон и автомат рядом. Папа, у тебя жетончика нет?
— Дома оставил, — вспомнил отец.
— И у меня нет… Обожди, сейчас у какой-нибудь бабки куплю. Они иногда торгуют.
И Дембель, скрипя по снегу подошвами, направился к бабкам-сигаретницам. Увы, кроме «Примы» да «Столичной» подозрительного розлива, ничего другого они предложить не смогли.
— Извините, — обратился Илья к девушке в шубке из искусственного меха. — У вас жетончика не найдется?
— Нет, — ответила она и взглянула на него так, будто была виновата, что не может ему помочь. — Я приезжая…
Подойдя поближе, Илья сумел рассмотреть девушку получше. Она была молоденькая, не старше восемнадцати-девятнадцати. Приятная округлость лица, восковая кожа, большие печальные глаза… Вязаный шарфик выбился из-под воротника дешевой шубки, и Дембель заметил на груди ее маленький православный крестик.
— Очень жаль, — вздохнул Корнилов и, мельком взглянув в глаза девушке, понял, что она явно хочет о чем-то спросить, но, видимо, из-за стеснительности не решается.
А это означало, что разговор следовало начать первым.
— Кого-то ищете?
— Нет… То есть да, — непонятно почему краснея и смущаясь, ответила девушка.
— Так «да» или «нет»? — прищурился Илья.
— Да… Вы сами местный?
— Родился тут.
— Нет, я другое имею в виду. — Девушка закусила нижнюю губу, и в этом было нечто столь трогательное, что Илья не сумел удержаться от улыбки. — Вы… из этого района?
— Почти всю жизнь тут живу. А что?
— Да ничего… Вы тут инвалида безногого никогда не встречали? Вроде бы на коляске…
Илья наморщил лоб.
— Я вообще у этого рынка редко бываю. Недосуг по базарам ходить. А что за инвалид?
— Молодой такой парень, ну, может, чуть моложе вас… Димой зовут. Не знаете такого?
— Надо бы у мамы спросить, она тут торгует, — сказал Илья. — А вы сами откуда?
— Да из Новокузнецка, — ответила неизвестная и почему-то вздохнула. — Сегодня утром приехала, половину города обегала, всех спрашиваю, никто ничего сказать не может.
— Жених, наверное, ваш, — предположил Илья, и в голосе его послышалась естественная мужская зависть к человеку, пусть даже и инвалиду, невеста которого такая красивая, а главное, преданная девушка.
Однако та не ответила — то ли не расслышала, то ли не посчитала нужным.
— Ну, извините тогда… До свидания.
И, вновь вздохнув, направилась в сторону светящегося фасада гостиницы «Турист», стоявшей напротив рынка.
— Ну что, сынок, дала она тебе жетончик? — спросил, подходя, отец.
— Да нет…
Илья неотрывно смотрел, как хрупкий силуэт девушки медленно уменьшается на фоне голубоватых сугробов, подкрашенных неверным светом уличных фонарей.
— Что, понравилась? — понимающе спросил Сергей Иванович.
Дембель не ответил.
Закурил, глубоко затянулся, поднял воротник куртки от задувавшего с пустыря ветра и неожиданно поймал себя на ощущении: от прежней лютой злости к бандитам, оскорбившим мать, не осталось и следа. После беседы с этой неизвестной девушкой на душу снизошла тихая печаль…
Так хотелось догнать ее, узнать, как зовут, просто сказать что-нибудь хорошее. Но ее шубка уже мелькнула у стеклянных дверей «Туриста» — не бежать же следом, не кричать же: «Эй, постойте!..»
— Ладно, батя, — меланхолично вздохнул Илья, доставая из кармана деньги, — гулять так гулять… Давай еще один пузырь возьмем, а?
Глава 2
Небольшая слободка Новоселовка, что на южной окраине городка, только-только просыпалась. Закурились из кривых закопченных труб тонкие струйки дыма, прозрачные сосульки, свисающие с ржавых крыш причудливыми сталактитами, заплакали, быстро тая.
Новоселовка считалась в городке местом недобрым, разгульным, подозрительным, а в темное время суток — и небезопасным. Так уж повелось, что издавна в этой слободке селился всякий сброд: самогонщицы, мелкая шпана, дешевые вокзальные потаскухи, освободившиеся из ИТУ рецидивисты, перекупщики краденого, хронические алкоголики и прочая сомнительная публика. Несколько лет назад тут появилась цыганская семья, затем еще одна, затем еще… Цыган не любили, но побаивались: спаянность и корпоративность этого племени известны всем, и потому даже самые буйные обитатели Новоселовки старались не конфликтовать с пришлыми «рома»…
Пригород постепенно отходил ото сна. Взошедшее январское солнце осветило длинный, похожий на сельсовет дом из белого силикатного кирпича и огромный двор, заваленный всякой рухлядью. Из-под желтого от мочи и помоев снега торчали бесформенные куски проржавевшего железа, сложенные штабелями полусгнившие доски, груды битого кирпича, растрепанные рулоны рубероида. У полуразваленного забора, рядом с воротами, стоял чуть припорошенный снегом темно-зеленый микроавтобус «Фольксваген-транспортер». Капот «транспортера» был поднят, и небритый плюгавый мужчина в старой замасленной куртке, с гнутой запорожской трубкой в зубах ковырялся в моторе, то и дело чертыхаясь.
Наконец, приведя машину в порядок, он гулко хлопнул крышкой капота и, сплюнув на грязный снег, двинулся в сторону дома. Обладатель изогнутой трубки уже поднялся на крыльцо, но в это время дверь открылась и на пороге появилась женщина. Толстая, неопрятная, в длинной плиссированной юбке, трещавшей на массивных бедрах, в турецкой кожаной куртке, с ведром помоев в руках, она выглядела на редкость отталкивающе.
— Доброе утро, Яша, — низким голосом пропела она мужчине, демонстрируя в улыбке десяток золотых зубов.
— И тебе доброго утра, Галя, — буркнул Яша, давая ей проход. — Собирайся, пора… Батраков накормила?
— Ага, — не оборачиваясь, ответила Галя, выливая помои с крыльца прямо на снег. — Ой, Яша, как посчитаю, сколько этим дармоедам каждый месяц скармливаю, так плохо становится!
— Ничего, пользы от них больше…
В то морозное январское утро на крыльце новоселовского дома беседовали муж и жена Федоровы. Яша, Галя, их двое племянниц и четверо детей-погодков были первыми цыганами, поселившимися в этом пригороде. В слободке о них говорили разное. Одни утверждали, что из Калуги, откуда переехали Федоровы, их якобы выгнали по распоряжению цыганского барона, потому что Яша крупно проворовался у своих. Другие свидетельствовали, что Федоровы уехали по доброй воле, поскольку сильно конфликтовали с калужскими ментами. Третьи уверяли, что у этих людей в городке объявились какие-то дальние родственники, которые обещали отписать им в наследство большую квартиру с условием переезда из Калуги… Как бы то ни было, но сразу же по приезде в Новоселовку Федоровы купили подвернувшийся по случаю длинный дом из силикатного кирпича, лучший в слободке, где и поселились всей своей шумной вороватой оравой.
Во многих традиционных цыганских семьях мужчины, как правило, целыми днями бездельничают. Любая работа для них оскорбительна, любое ремесло их унижает. Деньги в дом обычно приносят женщины, добывая их исконным национальным промыслом: мелким мошенничеством, гаданием, воровством, попрошайничеством и спекуляцией. Яша Федоров с самого начала дал понять, что замечательная народная традиция не работать — явно не для него. Едва обустроившись, Яков деятельно занялся собственным бизнесом, столь же своеобразным, сколь и прибыльным.
Год назад во дворе Федоровых был замечен инвалид — безрукий мужичок неопределенного возраста со спитым, пепельного цвета лицом. Инвалида этого периодически встречали и у здания железнодорожного вокзала, где он клянчил деньги, представляясь «беженцем из Таджикистана». Затем инвалид исчез и вместо него появились трое чумазых детишек лет восьми-десяти, два мальчика и девочка. Детишки день-деньской шастали по улочкам города, приставали к прохожим, гундося традиционное: «Простите великодушно, мы люди не местные… от поезда отстали, мамка заболела… подайте на билет!..» Затем один мальчик куда-то пропал и вместо него появились две пропойного вида старухи, матерившиеся по утрам на всю Новоселовку. Одна старуха-сквернословка целыми днями сидела на паперти Екатерининской церкви, держа на коленях нечто, напоминавшее закутанного младенца. Другая нищенка, с лицом, покрытым отвратительными красными струпьями, была поставлена у Петропавловского собора, что на главной улице, места людного еще и потому, что собор этот располагался напротив популярной в городке рюмочной «Холодок». Спустя три месяца старуху «с ребенком» у Екатерининской церкви сменил молоденький слепой в допотопных синих очках, с облезлой овчаркой на поводке. На шее собаки висела аккуратная картонка с трогательной надписью: «Подайте на лечение поводырю — четвероногому другу». А чумазые беспризорные детишки тем временем переместились в электрички, идущие на Москву: шлялись по вагонам с протянутой рукой, выводя заученно: «Подайте Христа ради, мамка умерла, похоронить не на что…»
И инвалиды, и старухи, и детишки и были теми самыми «батраками» цыгана Яши, о которых он беседовал с женой. «Батраки» эти были его полнейшей и безраздельной собственностью, такой же, как дом или микроавтобус: всю выручку они отдавали хозяину, получая взамен кров, скудную пищу и иногда — по стакану дешевой водки.
Бизнес Федоровых процветал.
Это лишь кажется, что нищим подают немного. «Птицы помалу клюют, а сыты бывают», «С миру по нитке — нищему рубашка» — в справедливости этих старых истин Федоровы убеждались каждый день, подсчитывая отнятое у «батраков» подаяние.
Эти несчастные попадали к новоселовским цыганам разными путями. Чаще всего обманом, шантажом, примитивными посулами их завлекали в слободку, где Яша предусмотрительно отбирал у бездомных инвалидов документы (если таковые имелись). Иных Федоровы выменивали или покупали у коллег-цыган в других подмосковных городах и в столице, где «рома» промышляли таким же бизнесом. Несколько дней новички содержались дома на всем готовом, после чего следовала фраза: «Пожрали? Отдохнули? Отогрелись? Водяры на халяву напились? Теперь отрабатывать придется…» Строптивцев били, держали в холодном сарае с крысами, не давали спать, морили голодом — как правило, через неделю ломались даже самые стойкие.
Да и куда было податься бездомным, бесправным инвалидам бомжеватого вида, без документов, без денег, без знакомств, да еще в чужом городе? Они неминуемо попали бы в спецраспределитель МВД за бродяжничество и нарушение паспортного режима, если бы пошли в ближайший райотдел милиции.
И все было бы хорошо для Яши, если бы не злобинские бандиты. Уже спустя три месяца после начала бизнеса в Новоселовку приехал известный всему городку темно-синий «Форд-Скорпио» со Сникерсом и его друзьями. Несомненно, бандиты уже подсчитали, какой доход приносят Яшины «батраки», и потому сразу же после угрюмого «здрасте» объяснили, что город — удельная вотчина Злого и за работу в этом городе надо платить. Темпераментный Яков хотел было впасть в амбицию, заявив, что он-де цыган и русские бандитские разборки ему по хрену, однако был срезан неопровержимым аргументом: «Если не согласен — в твоем таборе одним инвалидом станет больше… В мусорню не ломанешься, потому как придется о своем бизнесе сраном рассказывать, а это уже статья УК… Жить надоело, свобода наскучила, а?..»
О том, что бандиты в этом городке способны на многое, в том числе и на запугивание непокорных коммерсантов с помощью ментов поганых, цыган Яша знал хорошо. И, трезво оценив собственные шансы в незнакомом городе, призадумался. Подумав для приличия несколько дней, согласился, тем более что злобинские «крышники» пообещали выпутывать и самого Якова Федорова, и его «батраков» из неприятных протокольных ситуаций Административного кодекса вроде «нарушения паспортного режима» или «попрошайничества». К тому же разум — гибкий утешитель: мол, если почти весь город платит бандюгам, что мне, бедному цыгану, остается?!..
…Вытерев промасленные руки грязной ветошью, Яша присел на крыльцо, выбил о перильце трубку, набил табаком, закурил.
— Галя, ты их уже накормила? — бросил он жене, глядя, как та вытирает мокрые от помоев руки о платье.
— Ага, — низким голосом отозвалась она, — сейчас выведу…
Минут через десять дверь дома раскрылась и на пороге появился первый «батрак». Это был седовласый благообразный старик приятной внешности, одетый в поношенные офицерские галифе и старенькое, но чистое пальтишко. Левой руки у старика не было, и пустой рукав пальто был аккуратно заправлен в боковой карман. На одном лацкане пальто тускло отсвечивали три медальки: «За боевые заслуги», «За взятие Берлина» и «50 лет Вооруженных сил». На другом краснел орден Отечественной войны со сбитой эмалью на звездочке. Этот «батрак» являл собой законченный типаж «Всеми забытый ветеран». Если бы не отсутствующая рука, его портрет вполне можно было бы поместить на поздравительную открытку «С Днем Победы!». Цыган Яша, природный психолог, отлично просчитал, что человеку, лишившемуся руки на войне, будут подавать куда больше, чем чумазым детишкам с их набившим оскомину причитанием «мы люди не местные…». Впрочем, старик имел к Отечественной войне такое же отношение, как и сам Федоров. Награды, этот необходимый реквизит в попрошайничестве, были куплены Яковом неделю назад на городском рынке у какого-то грязного ханыги взамен прежних — медалей «За отвагу», «За оборону Севастополя» и ордена Славы 3-й степени, которые лжеветеран умудрился пропить за первые же два часа «работы».
— Подойди-ка сюда, Гриша, — поманил пальцем цыган и, заметив в глазах старика неподдельный страх, успокоил ласково: — Не бойся, бить больше не буду…
Гриша, еще не веря в то, что его действительно не будут бить, сделал несколько шажков вперед — ордена-медали звякнули на лацканах.
— А теперь повтори, что ты должен говорить на вокзале, — приказал Яков.
— Что… офицер, ветеран, воевал, а теперь жить негде, квартиру отобрали…