— А сейчас?
— А сейчас — невероятно интересно! Люди громадные деньги крутят, все суетятся и торгуют, ловчат и развлекаются! Тучи «мерседесов», ночные клубы, бардаки, наркота и пьянь, стрельба и взрывы — бандиты кого-то все время мочат, — невозмутимо пояснил я. — Всегда война — не слишком опасная, не очень кровавая, но жутко прибыльная…
— Любопытно, — покачал головой Сергей и серьезно спросил:
— Шахтеры, учителя, врачи, которым не платят зарплату, тоже веселятся на этом карнавале?
— Вряд ли. Но они присутствуют на этом празднике. И видимо, одобряют…
— С чего бы это?
— Если бы не нравилось — они бы прекратили эту гулянку. Они все — избиратели в свободной стране. Но все избегают резких движений — всем есть что терять. И вообще, не радей ты, Христа ради, за народ — это выглядит смешно…
Сережка хмыкнул, потряс льдинки в бокале, и пульки в его браслете глухо стукнулись. Так же серьезно он спросил:
— Санек, а что в этом смешного?
— В любой придури есть нечто смешное, — сказал я. — Ты свое сострадание народу отправляешь шифровками из Парижа — это придурь…
— Из Лиона, — поправил Серега. — Моя контора в Лионе. Улица Шарля де Голля, дом 200.
— Тем более, — заверил я его. — Вот давай выйдем с тобой на улицу и побредем, как калики перехожие, и весь встречно-поперечный народ российский будем спрашивать: ой вы, гой еси, добры молодцы, сограждане наши дорогие, компатриоты любимые! Не хотите ли вы с завтрева стать лицами швейцарской национальности? Али любезнее вам быть датчанами? Судьба вам будет сладкая — сытая, спокойная, тихая. Как думаешь, согласятся?
— Не знаю…
— А я знаю. Пошлют они нас с тобой — дальше не бывает. Потому что знают: богоносничать там — ни Боже мой! Воровать — ужасно невозможно. Пьянствовать — только попробуй! За Ампиловым по улице бегать — только на карнавале. Вот и ответь по совести: так жить можно?
Серега заметил:
— Вообще-то говоря, я и живу в этих обстоятельствах. И жизнь эта бывает часто мучительна…
В кабинете было очень тихо. Только дрова потрескивали в камине. Сполохи пламени перебегали по дубовым панелям стен, жарко мерцали отблески на ковре винно-красного цвета, вспыхивали на золоте старых картинных рам. Я люблю эти полотна. Старая русская школа — Боровиковский. Венецианов, Тропинин. Я держу их не из-за цены. Пусть они будут у меня.
Мы молчали долго, а потом Серега, механически покручивая на руке свой заговоренный браслет, тихо спросил:
— Слушай, Хитрый Пес, а где брат твой — Бойко? Вот он и наступил, этот тягостный и отвратительный момент — время разговоров, откровений, воспоминаний — все, что я так ненавижу и к чему приговорен неотвратимо, ибо имя мне — безвинно проклятый Мидас.
И сказал я как только мог просто и ровно:
— Не брат я больше сторожу моему… Не знаю. Пока не знаю…
— А узнаешь? — напористо спросил Серега.
— Конечно. Я это должен знать…
— Почему? Вы же больше не братья?… — И спрашивал он меня не как друг, а как мент.
— Потому что он хочет убить меня, — уверенно сказал я. Долгая пауза повисла в сумеречно освещенном кабинете. Такие паузы умеют строить только Станиславский и наш президент Борис Николаевич — эмоциональная дыра, когда конец прошлой фразы забыт, а новая еще не придумалась.
— Ты боишься? — спросил Сергей.
— Нет, — покачал я головой.
Как это можно объяснить? Я ведь действительно не испытываю страха. Какое-то совсем другое, противное чувство, ощущение опасности, животной тревоги…
— Вообще-то меня несколько раз пытались убить. Да руки коротки, — сказал я.
— А почему ты думаешь, что Кот хочет убить тебя? — Серега пристально всматривался в меня, словно психиатр, принимающий решение: симулянт или полный чайник?
— Я знаю.
— Но вы же были как братья?! Мы же друзья были! — почти крикнул Ордынцев, и я услыхал тоску и боль.
Я неопределенно хмыкнул:
— Выражаясь научно, бизнес и дружба — явления разнохарактерные. Как соленое и квадратное… К сожалению, у богатых не бывает друзей.
— Из-за этого ты меня вызвал в Москву? — Серега помолчал, подумал и ответил себе на собственный вопрос: — Да.
Он сделал большой глоток коньяка, откусил кусочек меренги, простодушно спросил:
— Посоветоваться со мной не хотел?
— Нет.
— Ну там, знаешь, как бывает — спросить моего согласия?
— Нет, Серега, времени нет советоваться. Я не сомневался, что ты согласишься.
А он смотрел на меня с искренним удивлением:
— Но почему? Почему ты так уверен?… Ведь дело это…
Я перебил его:
— Потому что так будет правильно! Серега, ты уж поверь мне! Я — системный математик, а по профессии — бизнесмен. Я оцениваю ситуацию проверенными формулами, где вместо непредсказуемых человеческих чувств подставлены цифры реальных фактов…
— И в какую формулу ты подставил мое неполученное согласие? — спросил он без подначки, без вызова. С каким-то грустным любопытством.
Я катал по столу стакан, раздумывая, как объяснить внятно невероятную сложность происходящего, и, понимая невозможность растолковать что-либо даже близкому и любящему человеку, медленно и жестко сказал:
— Это очень длинная формула. Если ее записать на бумаге, получится занимательный роман…
— А если коротко?
— Коротко не получится, — вздохнул я. — Но решение любой проблемы — это поиск разумного равновесия включенных в нее интересов. Серьезный бизнесмен способен разрушить глупый парадокс, будто овцы не бывают целы, если волки сыты…
— А еще проще? — досадливо переспросил Серега. — Излагай на моем, на ментовском уровне.
— Не придуривайся! — поморщился я. — Будет ужасно, если моя ретивая служба безопасности пристрелит Кота…
— Это будет ужасно, — согласился Ордынцев, глотнул коньяка и сочувственно вздохнул. — Я думаю, что твоя служба безопасности не пристрелит Кота. Промахнутся…
— Мне кажется, ты их недооцениваешь.
— Возможно, — развел руками Серега. — Я ведь их не знаю. Но насколько я знаю Кота, он не даст им прицелиться.
— Хочешь сказать, что скорее Кот пристрелит меня? — спросил я его с интересом.
— Я это допускаю, — мотнул башкой Сергей.
— Это будет еще хуже, — сказал я, а Серега откровенно заухмылялся. — Что ты смеешься, дурачок! Я кормлю около миллиона человек. Умру, и вмиг разрушится все, что я построил. Нельзя мне умирать, нельзя…
— Это я понимаю! — засмеялся снова Сергей. — Совершенно нельзя и абсолютно неохота! Но я-то тебе зачем сдался?
— Встать между Котом и мной.
— Заманчивое предложение, ничего не скажешь! И как ты это себе представляешь?
— Я возьму на жесткую сворку свою службу безопасности, а ты найдешь Кота и прикроешь меня, — твердо сказал я.
— А что обо всем этом скажет мое начальство? — поинтересовался Серега.
— В подробности мы их посвящать не станем, а в принципе они охотно поддержат твои усилия. Я говорил с твоим министром.
Ордынцев растерянно смотрел на меня.
— Знаешь, Сань, я, наверное, маленько зажился за рубежами. Что-то я не врубаюсь во многие вещи…
— А что тут врубаться? Одним звонком я могу поднять сто лучших сыскарей страны. Завтра могу вызвать охрану из агентства Пинкертона. Но мне нужен ты…
— Лучше всех, что ли? Тоже мне — комиссара Мегрэ сыскал!
— Не знаю, может быть, ты и не лучший. Но ты — единственный, кому я доверяю. И единственный, кому поверит Кот Бойко…
КОТ БОЙКО: ПРИЯТНАЯ НЕОБЯЗАТЕЛЬНОСТЬ НОЧНЫХ РАЗГОВОРОВ
До тошноты мне хотелось добраться до места и бросить якорь, а все равно не поддавался себе и монотонно командовал водиле:
— …теперь направо, ага, возьми налево, еще квартал вперед, вот этот дом объедем и чуток направо…
Водила оборачивался ко мне и озабоченно спрашивал:
— Так мы же здесь уже были никак?
— Нет, тут мы не были… Обман зрения — тут ведь все дома и кварталы одинаковые.
И поношенная, серая, как крыса, «шестерка» продолжала петлять в лабиринте жилых коробок спального района Теплый Стан. Ночь, неуверенные огни желтых фонарей, пусто и тихо на улицах, сонно шелестит тополиная листва в скверах, редкие освещенные окна в домах — в спальном районе спят.
Решив, что теперь водила и на Страшном суде не сможет показать, где я вылез, скомандовал остановку:
— Эй, земеля, тормози лаптем! Приехали… Тут, на уголке, прижмись.
Протянул деньги, водила быстро пересчитал, восторженно заблекотал:
— Ну-у, побаловали, господин хороший! Спасибо!
— На здоровье! — Я выбрался из тесной машинки со своим здоровенным баулом.
— Рад помочь развитию малого бизнеса столицы.
— Да какой там бизнес! — усмехнулся водитель. — Я, вообще-то говоря, инженер. Смех сказать — сплошная вялотекущая бедность… Вот эта лошадка только и кормит!
— Не грусти, мы еще увидим небо в алмазах. Якутских… — пообещал я ему уверенно и попер свою неподъемную сумку к дому.
Водитель, до глубины инженерной души растроганный «бетимпексовскими» деньгами, высунувшись из окна, крикнул:
— Вы хоть номер корпуса знаете, подъезд? А то давайте помогу…
— Да вон он, тут он, родимый… — показал я рукой и открыл дверь подъезда.
«Шестерка» завизжала своим раздолбанным сцеплением, сорвалась с места и помчалась по длинному пустому проезду с такой скоростью, будто ночной инженер-извозчик опасался, что я могу вернуться и отобрать деньги безвременно усопшего сторожевого мерина Валеры.
А я долго глядел ему вслед через стекло входной двери, дождался, пока габаритные огни машины исчезли из виду, и вышел из парадного снова на улицу. Огляделся, прислушался — было тихо и пусто. Тогда пошел через дорогу в другую сторону — к домам напротив.
В непроницаемо черной тени большого мусорного контейнера я остановился, достал из кармана сотовый телефон. Замечательная игрушечка! Включил, нажал светящиеся кнопочки цифр. В маленьком пластмассовом тельце бушевала тайная, удивительная жизнь — он тихонько попискивал и шуршал, он испускал невидимые трассирующие очереди сигналов, которые неощутимыми, но очень прочными нитями должны были меня с кем-то связать, мне что-то навязать и как-то круто повязать. Потом на зеленоватом подсвеченном экране всплыли четкие цифры: 717-77-77.
Гудок, еще гудок, и как через треснувший картон — приволокли ко мне электронные ниточки хрипловатый голос:
— Слушаю…
— Николай Иваныч, прости, это тебя Кот Бойко беспокоит… Ты велел звонить, если что…
— Что-нибудь случилось? — В его голосе полыхнула тревога.
— Как тебе сказать… Парню твоему, Валерке, плохо стало…
— В каком смысле?
— В прямом. Мне кажется, он умер…
— Что-о? — Электрончики в трубке возбухли в алый, кипящий гневом и испугом шар.
— Что слышал. Сначала был очень здоровый, а потом стал совсем мертвый…
Николай Иваныч помолчал несколько минут, в телефоне, как в трубочке стетоскопа, было слышно его тяжелое сдавленное дыхание, потом грозно спросил:
— Ты понимаешь, что ты натворил? — И говорил он так сердито и так страшно, что я испугался, как бы телефончик от такой страсти не разлетелся мелкими дребезгами.
— Нет. Не понимаю.
— Вот и мне кажется, что ты этого не соображаешь. Ты где? Надо срочно встретиться!
— Прекрасная мысль! Я уже соскучился по тебе, — засмеялся я вполне доброжелательно. — Мне вообще нравится, что ты такой умный. Жаль, меня за полного козла держишь — Да ты послушай меня!… — крикнул он.
— Остановись! — сказал я быстро, как плюнул. — И не продавай мне больше ситро за шампанское. Ты меня с кем-то спутал. Слушай внимательно: ты пошли чистильщиков в гостиницу, пусть номер приберут, намарафетят все это поганище. «Бетимпексу» и тебе лично такая вонь без надобности. А меня ты не отлавливай — произойдет большая бяка…
— Ты черный, страшный человек, — жалобно-зло сказал Николай Иваныч. — Плохо кончишь…
— Не преувеличивай! — усмехнулся я. — Мы все кончим более-менее одинаково… А засим, как говорят на автоответчике, абонент временно недоступен…
Он что-то там разорялся еще, телефончик прыгал в моей руке. Он был живой. Он брызгал в меня электронными слюнями. Маленький, а злой какой! С размаху бросил я его на асфальт, для верности топнул по трубочке каблуком, поднял расплющенный корпус и швырнул в мусорный контейнер.
И с легким сердцем пошел я в непроницаемый сумрак бесконечных, соединяющихся друг с другом дворов.
МИНИСТРУ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ РОССИЙСКОЙ ФЕДЕРАЦИИ
СРОЧНОЕ СПЕЦСООБЩЕНИЕ
От оперативного дежурного ГУВД г. Москвы Около двадцати одного часа на Московской кольцевой автомобильной дороге в районе сорок шестого километра совершено нападение на милицейский конвой, этапирующий из аэропорта «Шереметьево-2» экстрадированного из Франции преступника, гражданина России Василия Смаглия По имеющейся неподтвержденной информации с места происшествия, начальник конвоя подполковник Фомин и три сопровождавших Смаглия офицера погибли.
Арестованный Василий Смаглий скончался в машине «скорой помощи». По показаниям очевидца на месте происшествия, нападение было осуществлено тремя машинами: «опелем-астра», полу фургоном «Газель» и неустановленной марки большим тяжелогрузным грузовиком. Государственные номерные знаки автомобилей не установлены. Экипаж автомобиля сопровождения ГИБДД — старшие лейтенанты Жуков и Орешкин — тяжелоранены и доставлены вертолетом санитарной авиации в госпиталь Министерства внутренних дел.
Вся поступающая информация будет незамедлительно передаваться в министерство.
Ответственный оперативный дежурный по г. Москве полковник Н. Сорокин
Москва, 21 час 27 минут 15 июля 1998г.
СЕРГЕЙ ОРДЫНЦЕВ: КОРПОРАТИВНЫЙ КОНТЕКСТ
Когда мы шли по коридору офиса, один охранник топал перед нами, а двое — в нескольких метрах за спиной. Я спросил Сашку:
— Скажи на милость, тут-то они зачем? На этот этаж посторонних не пускают.
— Понятия не имею, — пожал плечами Серебровский. — Я не могу перепроверять действия всех моих служб, я обязан доверяться профессионалам. У режимщиков наверняка есть какие-то соображения…
Сашка без стука открыл какую-то дверь — просторный, в строгой офисной красоте кабинет. Непрерывно дышит, тихонько пощелкивает компьютер, стрекочет-выщелкивает распечатанные странички принтер, радиоприемник на милицейской волне хриплой скороговоркой, отрывистыми позывными создает постоянный негромкий бурчащий шум.
И во весь этот деловой интерьер был очень точно вписан крепкий, военно-выправленный мужик в партикулярном темно-сером костюме с очень знакомым лицом. Ба-а! Не может быть!…
— Привет, Кузьмич! Привел к тебе своего старого дружка. — Серебровский сделал шаг влево, пропустил меня вперед, и я в некоторой растерянности остановился посреди кабинета, неуверенно прикидывая — поручкаться, откозырять, заключить в объятия?
— Здравия желаю, товарищ генерал-лейтенант, — сказал я вяло.
Цивильный генерал подошел, обнял за плечи, с ласковой усмешкой сказал нараспев:
— Запаса, Сережа, генерал-лейтенант запаса. Пенсионерить скучно и неуютно Вот я здесь у Александра Игнатьевича и пребываю на покое…
Этот ласково-мягкий тон напряг меня — генерал Сафонов похож на закончившего с отличием церковное училище матерого бульдога.