— Ну-ну, не прибедняйся, Алексей Кузьмич! — со смешком заметил Серебровский. — На покой только архиереи безгрешные уходят. А ты у нас, как бронепоезд, — на запасном пути…
— Как я погляжу, — сказал я ему, — у вас тут черт не разберет, где пути магистральные, а где — запасные…
— Фу, Серега, не говори, как иностранец, — «у вас», «у нас»! — все так же мягко, но очень уверенно поправил меня Алексей Кузьмич. — У нас! Только «у нас»! Здесь все радости и горести — все наши…
— И не вздумай спорить, Верный Конь! — хлопнул меня по плечу Сашка. — Кузьмич — вице-президент и шеф службы безопасности. Он, как бывший замминистра, знает столько, что и мне не все сообщает… А, Кузьмич, правильно говорю?
Серебровский пронзительно вперился в генерала, смотрел без улыбки, и нельзя понять было, шутит он шутки или всерьез предупреждает его.
— Обижаешь, Александр Игнатьич! — притворно возмутился генерал. — Мусором, пустяками стараюсь тебе голову не засорять, зря нервы не трепать.
— Ага, я так и понимаю это, — процедил Серебровский. — Я схожу в дилинговый зал, а вы тут пока пошепчитесь…
— Сердится, — мотнул головой Кузьмич в сторону закрывшейся двери и тяжело вздохнул. — Конечно, прав он, крупный кикс мы сделали…
— В чем? — поинтересовался я.
— Проблема у нас, — озабоченно забурчал Кузьмич. — Недоглядели мы Кота Бойко.
— То есть?
— Ему еще два года сидеть было. Год, десять месяцев, двенадцать дней. Там он у нас был под приглядом, — вздохнул Сафонов. — Не отследили мы ситуацию…
— Не пришибли, что ли? — поинтересовался я.
— Нет, так вопрос вообще не ставился. Но Гвоздев, хозяин «Бетимпекса», сумел ему провернуть помилование. Ну, мол, с учетом личности осужденного, выдающихся прошлых заслуг и примерного поведения. Через комиссию по помиловке и Администрацию Президента продвинули мгновенно и бесшумно…
— А что, у Кота действительно было примерное поведение?
— Ага, как же! — зло крякнул генерал — Примерное поведение! Бойко с первого дня — вождь лагерной отрицаловки! А мы ушами хлопали, пока Гвоздев шустрил под ковром… Срам!…
— А зачем это «Бетимпексу»?
— Как зачем? — удивился вопросу Кузьмич. — Тебе Серебровский еще не объяснял?
Я покачал головой — не объяснял.
— Гвоздев — это наш Гитлер, — сообщил Кузьмич с чувством. — Гвоздев — акула империализма, коммунист, враг народа, политическая проститутка, наймит сионизма, фашист, уголовник, миллиардер и бессовестная гадина…
— Понятно, — засмеялся я. — Одним словом, ваш основной конкурент и враг. Зачем ему Кот?
— Не «ваш», а «наш»! Наш враг! — напомнил напористо Кузьмич и взял со стола потрепанную папку. — Это копия лагерного дела Бойко. Опустим детали… По донесениям лагерной агентуры, Бойко неоднократно грозился убить Серебровского, как только окажется на свободе. Я думаю, что в устах Бойко это не пустые угрозы. Наверняка Гвоздев потратил сумасшедшие деньги, чтобы выпустить Кота на боевую тропу.
— Как вы, Алексей Кузьмич, представляете себе развитие событий?
— А чего тут представлять? Как доска просто… Они будут держать Бойко на коротком поводке — ему нужны укрытие, деньги, транспорт, оружие. Реальной связи с «Бетимпексом» они ему никогда не дадут, он вообще может не знать, кто его наниматели. Им важно вывести его на покушение, тогда дело, можно сказать, сделано…
— Для этого покушение должно быть успешным, — осторожно заметил я.
— Совсем необязательно, — отрезал Кузьмич. — Удачное покушение — это для них запредельный успех. Если оно удалось, в тот же день Бойко угрохают — шандец котенку, больше никаких концов нет. При этом надо помнить, что в любом случае во время покушения наши бойцы набьют Кота свинцом, как водолазный башмак. Допрашивать некого будет, следов, поверь, тоже не останется…
— Не понимаю, Алексей Кузьмич! Им же Серебровский нужен, а не Кот!
Генерал помолчал, задумчиво побарабанил пальцами по столу, потом негромко спросил:
— Тебя самого никогда охотники за флажками не гнали? Облаву на себя представить можешь?
— Только в общих чертах…
— Тогда и я в общих чертах постараюсь объяснить тебе кое-что. Серебровский — отечественного розлива финансово-промышленный магнат, их у нас еще олигархами кличут — для убедительности. Ежедневно ему приходится принимать решения ценой в десятки или сотни миллионов, и от их правильности зависит жизнь невероятного количества людей.
— Вот как раз эту часть мне Серебровский объяснил, — признался я.
— Но он тебе, наверное, не объяснил, каково принимать эти решения, когда в затылок тебе наведен карабин… Вот для этого Гвоздев выволок из клетки вашего боевого Кота.
— И что, вся ваша грозная контора не может обеспечить безопасность Серебровскому?
— Раньше — могла.
— А теперь?
— Теперь — не знаю. Два новых обстоятельства возникли. Первое — Бойко. Там, у Гвоздева, сидят ребята не пальцем деланные, вызволить Бойко на оперативный простор — это они гениально удумали…
— В чем гениальность-то?
— В том, что Бойко — не вонючий наемный киллер. Сейчас киллеров в Москве толчется, как раньше лимитчиков… Вопрос цены. Но как бы магнаты ни воевали между собой, никто из них не станет нанимать на конкурента киллера — риск катастрофического скандала слишком велик. А Бойко — самонаводящееся оружие. Наши психологи сделали анализ — психодинамическая модель называется…
— Кот бы умер от хохота, кабы знал…
— Может быть. От хохота приятней, чем от пули. Правда, хорошо смеется тот, кто смеется без последствий, — мрачно сообщил генерал.
— И что эта самая модель показала?
— Максимальную степень опасности. Установить какую-то связь Бойко с «Бетимпексом» будет практически невозможно. Бойко — стрелок высочайшего класса, оптимально подготовлен физически, он спортсмен мирового уровня. Двадцать пять лет дружил с Серебровским и знает его, как самого себя. И самое главное — он не корыстный наемник. Он упертый двужилистый чемпион, и цена победы ему безразлична. Ему важно это сделать, доказать, победить! Сейчас он живет одной сверхценной идеей — показать всем, что он разрушил магната Серебровского! Что он — Кот Бойко — сильнее хитрости, денег, власти. Он — судьба! Его цель — это и есть Божья воля…
— Алексей Кузьмич, это вы так думаете или это модель ваших психологов? — спросил я осторожно.
— Так думают психологи. Мне пока нечего им возразить.
— А какое второе обстоятельство? Вы говорили о двух обстоятельствах…
— Второе — самое главное. Раньше я бы от Бойко как-нибудь отбился — и намордник бы ему нацепил, и босса прикрыл. Но Серебровский решил участвовать в губернаторских выборах, а вот это — полный ахтунг! Публичный политик на выборах не может быть стопроцентно прикрыт. На выборах он привлекательная и легкая мишень.
— Это я понимаю. Митинги, хождения в народ, пресс-конференции, массовые гуляния…
— Вот именно. Это просто. Шведский стол для киллера — выбирай что нравится… У нас свободная страна, а в свободной стране политик должен быть доступен всем. И убийце…
— Вы не пробовали это объяснить ему?
Кузьмич засмеялся:
— Я не знаю случая, чтобы кто-либо когда-нибудь в чем-то переубедил Александра Игнатьевича Серебровского. Он свои решения не пересматривает. Если бы это было возможно, он бы не вызвал тебя в Москву.
Я поинтересовался:
— А соперники на выборах у него серьезные?
— Довольно серьезные, — вздохнул Сафонов. — Главный противник — нынешний губернатор. Ворюга, финансово-политический бандит. Он со своими прихвостнями там все растащил, они край до вечной мерзлоты выгрызли…
Милицейское радио затрещало громче, и сипловатый голос дежурного внятно сообщил:
— Внимание! Внимание!… Всем постам, службам… Объявляется операция «Перехват»… На 46-м километре Московской кольцевой дороги совершено вооруженное нападение на милицейский конвой, перевозивший опасного преступника. Имеются убитые и раненые. Предположительно нападавшие скрылись в направлении Алтуфьевского шоссе…
КОТ БОЙКО: МОСКВА, ТЕПЛЫЙ СТАН, «ШЕРАТОН»
На полутемной лестничной клетке седьмого этажа, где стояли картонные коробки, сломанные детские велосипеды и утлые остатки продавленного дивана, а атмосфера вплотную приближена к Юпитеру — ни грамма кислорода, только запах старой космической пыли, желтые вихри мочевины и метановые облака из капустных щей, где царила тишина обморочного сна и вялого шуршания коммунальной нежити, — вот в этой приподнято-праздничной, нарядно-красочной обстановке я и закончил наконец свою кругосветку.
Как какой-нибудь там Магеллан, вышел я отсюда года три тому назад и отправился вокруг света. Кстати, тогда тоже не было фанфар, транспарантов, шампанского, орудийного салюта.
У этой стартовой линии для столь героического похода было всего лишь одно преимущество — маленькое, но весомое. О существовании квартиры номер 79, перед дверью которой я присел обессиленно на замученный диван, не знал ни один из моих знакомых.
Я совершенно не настаивал на всей этой помпезной прощальной суете и шумихе — может быть, потому, что в моем скромном атташе-кейсе лежали зубная щетка, роман Полины Дашковой, электробритва «Браун» и карта Острова сокровищ. Ну, естественно, не пожелтевший пергамент с рисунком кривого куска тверди с долготой, широтой и золотым жуком в пустой глазнице черепа.
Ежу понятно!
Нет, конечно! Да и ценности, которые искали одноногий Сильвер и Билли Бонс, были денюжки вполне даже пустяковые, средневековые, как бы несерьезные.
Моя карта имела вид довольно толстой папки с пропастью всяких документов — платежки, гарантии, официальные поручения, титульные списки фирм и организаций, копии правительственных постановлений, решений, разрешений и указаний. Короче, это была о-очень серьезная карта целого архипелага сказочных островов оффшорных сокровищ.
Смешно — в то утро я уехал отсюда на леваке, так же как и приехал сейчас.
Судьба, наверное.
Маршрут боевой и трудовой славы — «Шереметьево-2», Франкфурт, Париж, Нью-Йорк,
Кайманы, Гонконг, Москва. Когда меня взяли на въездном паспортном контроле в аэропорту, карты со мной уже не было. Да и вряд ли она бы помогла кому-нибудь — сокровища были откопаны, расфасованы и перезанычены.
Господи, какое счастье этот современный финансово-электронный прогресс!
Хорош бы я был, таскаясь по миру с десятью тоннами всяких там пиастров, дублонов, цехинов и прочих гиней!…
Так и поехал налегке из Шереметьево в Лефортовскую тюрьму, потом в Бутырки, оттуда в спецколонию 1/4 11 Пермского областного управления исправительно-трудовых учреждений, пока сегодня меня не доставили обратно в Москву, погуляли в шикарной гостинице, а уж после этого довелось мне добраться на «шестерке» крысиного цвета сюда — на финишную отметку моего увлекательного путешествия.
И в точном соответствии с жанром сумасшедших гонок я почувствовал, что у финишной ленточки силенки, видимо, кончились совсем.
Я подтянул к себе ближе свой огромно-неподъемный баул, держась за ручку, как за поручень, рывком поднялся с чужого дивана. Тело, намученное, загнанное за сегодня, выло пронзительно, тонко плакало и жалко стонало.
Тело вело себя недостойно — я не уважал его. Я знал, что это позорное поведение тела — от страха. Оно боялось, что за дверью никто не ответит на звонок. Я сказал скулящему телу, своей якобы могучей тренированной плоти — плевал я на тебя! И на твои пустые страхи!
И нажал на пуговку звонка. Длинно, нахально. Как бы уверенно. Как к себе домой.
Шелест шлепанцев в прихожей, приглушенный щелчок выключателя, писклявый и нахальный голос за дверью:
— Ну, кого там среди ночи несет?
— Ужин из ресторана заказывали? — строго спросил я.
— Что-о? Совсем охалпели… — Дверь распахнулась. Вот оно — длинное, худощавое, золотисто-рыжее, конопатое, востроносое, с модными кручеными дужками очков, в джинсовых рваных шортах и короткой маечке — не то повязка на сиськах, не то просторный лифчик. А из-за ее спины, из комнаты будто звуковой пар вздымается музыкой — кричит, ликует и страстно жалуется в эфире Любовь Успенская: «Пропадаю я, пропадаю…»
Не верю! Это я пропадал, пропадал, да, видно, не судьба мне пока — выбил дно и вышел вон.
— Ты кто? — спросила она, улыбаясь еле-еле заметно, только уголочками губ.
— Кот в пальто.
— Ага! Пальто, наверное, в этом роскошном портпледе?
— Как же! Личные вещи следуют отдельно международным багажом. Что с местами в вашем «Шератоне»?
— Зависит от срока проживания…
— На часок. На денек. На неделечку… А?… — Я стоял, опершись плечом на дверную раму, с удовольствием глядя на нее. Наверное, единственного человека, который ждал меня в этом злом и отчаянном городе.
— Если надолго — скидка полагается. Предпочитаю — навсегда… На всю жизнь…
— Для меня часок — это и есть навсегда. А денек — вся оставшаяся жизнь.
Она молча смотрела на меня, вглядывалась пристально, будто все еще не верила себе.
— Можно я тебя покиссаю? — спросил я вежливо.
— Можно, — кивнула она. — Поцелуй меня… Она взяла меня за лацканы моего измочаленного муарового пиджака, втянула в квартиру, обняла и поцеловала.
Господи, Боженька ты мой! Так пьют в жажду холодную воду, так вдыхают чистый воздух в удушье, так смотрят в забытьи сладкий сон.
Черт его знает! А может быть, я ее люблю? Потеряв дыхание, весь трясясь, я сильно прижимал ее к себе левой рукой, забыв, что в правой у меня по-прежнему баул. Она оторвалась от меня только на миг, быстро приказав:
— Да брось ты свой дерьмовый рюкзак!
Ишь ты какая! Брось! Я осторожно опустил свою суму переметную, а ее подхватил на руки, внес в комнату, освещенную зеленой настольной лампой и нервно мерцающим экраном компьютера.
Шикарный однокомнатный «Шератон» в многоквартирной трущобе в Теплом Стане — нежданно-негаданная прибыль на безумный поступок. Это когда я дал ей несколько лет назад — беспомощной, беззащитно-одинокой, бездомной, загнанной, да и мне почти незнакомой, — денег на покупку этой хибары. И мысли тогда не допускал, что станет она стартом и финишем моей кругосветки, а теперь — единственным для меня укрывищем, лежбищем и охотничьей засидкой…
Мы двигались по комнате в недостоверном танце, будто плыли под крик Любы Успенской, которая все грозилась пропасть, и глаза мои были закрыты, а она быстро и счастливо бормотала:
— Господи… на часок… на денек… Придурок ненормальный! Зачем ты на мою голову навязался? Счастье ты мое горькое… На всю голову трахнутый…
Тюремная морда… Любимый мой…
Я опустил ее на тахту и стал стягивать эту смешную мини-майку, из-под которой вырвались на волю острые, нежно-смуглые сиськи, похожие на спелую хурму. А она, не отпуская меня, расстегивала пуговицы на моей рубахе, дергала брючный ремень, наткнулась на заткнутый за пояс пистолет.
— Это что? Зачем? — встревожилась на миг.
Я целовал ее и смеялся:
— Будильник. Мой телохранитель дал поносить. На память. Не урони, смотри, на пол — еще стрельнет нам в беззащитные места…
Швырнул через всю комнату башмаки, стоптал с себя брюки, и упали мы в небывалое, невероятное, всегда повторяющееся и каждый раз все более неповторимое счастье самой сладкой, таинственной и взволнованной человеческой игры, превращающей нас в единого зверя о двух спинах.
РАДИОПЕРЕХВАТ
Запись телефонного разговора.
Связь: охранное агентство «Конус» — неустановленный абонент.
Разговор состоялся 15 июля 1998 г. в 21 час 46 минут.
Перехват осуществлен Управлением внутренней безопасности.
Оператор — Ю. Коментов.
Пленка записи изготовлена в 1 экземпляре.
— …Нет, не бери это в голову, мы к Смаглию не имеем отношения. Это с ним братва разобралась… Не твое это дело, Ты сейчас гони в гостиницу — нашим занимайся… Я там буду… И ищите Кота, найди, хоть из-под земли отрой!