В дверь, тактично постучав, заглянула проводница, поинтересовалась, не желают ли они чаю. Монахиня скупо кивнула, а Чуйков уточнил, работает ли вагон-ресторан, и, получив подтверждение, отправился перекусить, все еще не теряя надежды встретить какую-нибудь скучающую симпатичную пассажирку.
В вагоне-ресторане, как назло, никаких скучающих пассажирок не оказалось. За одним из столиков сидела пожилая супружеская пара немцев: аккуратная старушка с массивными бриллиантами в ушах и молодящийся дедок в бейсболке. Супруги пили пиво, закусывали шпикачками и активно жестикулировали. За другим столом смаковал коньяк плотный импозантный мужик лет сорока пяти, судя по дорогой одежде – обеспеченный, но сразу видно, что русский. Только у русских бывает такое выражение лица – выражение вечного недовольства и обреченности, которое не может стереть даже самая безоблачная жизнь. Лицо этого человека показалось Чуйкову знакомым, и он даже сделал пару шагов в его сторону, чтобы поздороваться, но в последний момент притормозил, вспомнив, что видел этого человека раньше по телевизору. Артемий Холмогоров, так звали мужика, был известным тележурналистом и ведущим популярной программы «Чудеса света». Несколько передач Николай Владимирович посмотрел с удовольствием, потом стало скучно. В частности, когда Холмогоров вдруг ушел в религию и начал стращать телезрителей с экрана надвигающимся концом света. Пообщаться все равно хотелось, но сам Холмогоров к беседам и знакомству явно был не расположен. Пришлось Николаю Владимировичу пить в гордом одиночестве. После третьей порции виски настроение улучшилось, но потянуло на подвиги с удвоенной силой. Найти чуткую женскую душу и утешиться стало для Коли делом принципа. Выпив еще две порции виски, Чуйков решил, что пора приступать к активным действиям, и бодрой шатающейся походкой покинул вагон-ресторан.
– Кто ищет, тот всегда найдет, – пропел Николай Владимирович, вломившись в купе к проводнице с бутылкой шампанского и коробкой конфет. Удивительно, но после пяти порций виски проводница уже не казалась ему непривлекательной. Куда-то делась ее лошадиная физиономия, и из плебейки она превратилась в аристократку английских кровей. «Чума», – подумал Николай Владимирович, а вслух произнес: – Солнце, хочешь, я подарю тебе звезду?
– Полтинником обойдусь, – хмыкнула «аристократка английских кровей», стянула с себя шапочку, тряхнула головой, и темно-рыжие волосы волной рассыпались по ее погонам.
– Божественно! – впечатлился Николай Владимирович. – Как насчет шампусика?
– Шампусик можешь засунуть себе в задницу, меня от него пучит. Деньги вперед. Конфеты на стол. Дверь закрой. Брюки сам расстегни – вечно я ногти о пряжки ломаю.
– Я знал, что мы найдем общий язык, богиня! – вздохнул Николай Владимирович, положил нужную купюру и конфеты на столик, расстегнул «молнию» и приспустил штаны.
Язык у богини оказался бойким, руки умелыми, тело горячим, влажным и липким. Волосы дурно пахли дешевым яблочным шампунем и лаком, губы ее попробовать на вкус Коля не решился, но в целом своим дорожным приключением Николай Владимирович остался доволен и купе проводницы покинул с чувством полного удовлетворения.
Поезд приятно покачивало, Колю тоже. В коридоре рядом с дверью его купе стоял Артемий Холмогоров. Николая он заметил не сразу, а когда заметил, то почему-то смутился и торопливо ретировался в соседнее купе. Коля проследовал в свое довольный и гордый: ехать по соседству с известным тележурналистом было приятно.
Монахиня все так же «медитировала», сидя на полке, иначе ее состояние назвать было нельзя. К чаю, который она заказала перед его походом в вагон-ресторан, старуха даже не притронулась. Коля решил не обращать на Христову невесту внимания, вытащил из чемодана свой доклад о рекламе, решив еще раз повторить текст, и повалился на постель.
Таможню миновали без задержек и осложнений, можно было расслабиться и поспать.
* * *Спросонья он не сразу сообразил, что происходит. Рядом лаяла собака, рычала и лаяла. Откуда собака в купе? Николай нащупал выключатель и зажег ночник. Собаки в купе не оказалось. На соседней полке заходилась от кашля и хрипела старуха-монахиня. Лицо ее из воскового стало малиновым, губы посинели, глаза вылезали из орбит.
– Мать! Вы что это? Что это вы? – Николай Владимирович заметался по купе, схватил стакан с чаем, приподнял старухе голову, поднес стакан к ее лицу.
Монахиня отпила глоток, снова закашлялась – рыжая жижа, смешанная с кровью, вылилась из уголка ее рта, полилась по морщинистому лицу, закапала на подушку. Николай резко отстранился, но монахиня крепко вцепилась в его руку, перестала кашлять и торопливо зашептала что-то на непонятном языке.
– Не понимаю, что вы от меня хотите! Не понимаю! Вам нужен врач! Отпустите – я позову кого-нибудь на помощь! Скажу проводнику, что вам плохо! – в очередной раз попытался вырваться Николай, но цепкие сухие пальцы старухи держали его крепче наручников, и она все повторяла и повторяла, как заклинание, какие-то непонятные фразы на незнакомом языке. И тыкала ему то в лоб, то в грудь корявым пальцем. Кажется, старуха говорила на итальянском: «Eletto!» Она шептала и смотрела ему в глаза. Шептала и смотрела. «Eletto!» Он видел ее глаза и губы, губы и глаза. «Eletto!» Внимательные, темные, глубокие, утягивающие в себя глаза… «Devi farlo in ogni caso! Devi farlo in ogni caso!..»
Хватка старухи вдруг ослабла. Монахиня сунула Николаю свои четки в руку, пальцем начертила ему крест на лбу и упала на подушку. Глаза ее остекленели, на лицо снизошла благодать. Николай осторожно взял запястье старухи и пощупал пульс. Все было кончено. Чуйков попятился к выходу. «Devi farlo in ogni caso!» – стучало у него в висках, голова кружилась, к горлу подкатывала тошнота. «Devi farlo in ogni caso!» Лучше бы он опоздал на этот проклятый поезд номер 13. Лучше бы опоздал!
Время близилось к утру, вагон словно вымер, все спали, тишина давила на уши. В конце коридора тускло мигала лампочка, от сухого воздуха заложило нос и першило во рту. Николай потер переносицу и услышал хлопок – легкий хлопок из купе Артемия Холмогорова.
– Пьянствует, гад! Люди умирают, понимаешь, а он пьянствует, – возмутился Николай Владимирович, почему-то разозлился и, решив из вредности испортить Холмогорову праздничный банкет, без стука распахнул дверь его купе.
Он успел закрыть дверь, прежде чем второй хлопок разорвал тишину. Коля отпрыгнул от двери, бесшумно вернулся в свое купе и закрылся на щеколду. Как мило, кажется, его сейчас убьют, потому что свидетелей убийства устраняют! На полке лежала мертвая монахиня и смотрела невидящим взглядом в потолок. В соседнем купе только что испустил дух журналист Артемий Холмогоров, застреленный выстрелом в голову из пистолета с глушителем. Чудесно! Два трупа, и скоро будет третий, ибо надежда, что убийца Артемия Холмогорова не найдет его среди других пассажиров, была слабой. Он чувствовал, спинным мозгом чувствовал, что убийца не выйдет на следующей станции, не бросится бежать, а будет его искать. Спокойно, обстоятельно, пока не найдет. Кричать и звать на помощь бесполезно. Криком он выдаст себя, и его пристрелят прежде, чем кто-нибудь откликнется на призыв. Пристрелят!
В панике Николай заметался по купе, не зная, что предпринять, и вдруг остановился, глядя на мертвую монахиню. Секунду длились размышления, Чуйков понял, что делать, и судорожно начал расстегивать брюки. Раздевшись до исподнего, Николай встал на колени рядом с покойницей.
– Прости меня, пожалуйста, мать. Тебе ведь уже все равно, правда? Все равно. – Руки дрожали, Коля вытер о покрывало липкие от пота ладони, аккуратно закрыл монахине веки и, глубоко вдохнув, принялся снимать с усопшей одежду. От запаха смерти мутило. Раздеть старуху оказалось делом непростым. Он устал. Пот капал со лба на мертвое тело. Николай чувствовал омерзение к себе, но жажда жизни была сильнее всего на свете. Через минуту доктор исторических наук Николай Владимирович Чуйков стоял посреди купе в рясе римско-католической монахини и держал в руке маленький саквояж, в котором были его документы, кошелек, вещи, бритвенные принадлежности и доклад по рекламе.
– На дальней станции сойду, – истерично прошептал Коля, глядя на свое зеленое лицо, отраженное в зеркале двери. – И без меня обратный скорый-скорый поезд растает где-то в шуме городском…
Поезд, издав гудок, стал притормаживать. Сейчас или никогда! Коля набрался смелости, распахнул дверь и резко ее закрыл, столкнувшись лицом к лицу с убийцей. В ту же секунду рядом со щеколдой образовалось маленькое круглое отверстие, а на столике взорвался стакан.
– Твою мать! – выругался Коля и бросился к окну. Окно заело, никак не поддавалось, еще рывок – и в лицо ударил ветер, прохладный сладкий ветер свободы.
Поезд вновь набирал скорость. Какой же он идиот! Идиот! Вот тебе и сошел на дальней станции! Остановку никто не объявлял. Дурак! Кретин! Засветился, как лох! Не открой он дверь – возможно, пронесло бы! Возможно, пронесло бы! Вляпался, блин, вляпался, вляпался…
Длинное монашеское одеяние, узкое в плечах, сковывало его движения, Коля взял в зубы саквояж, высунулся в узкое вагонное окно, но не удержал ношу, и чемоданчик покатился по насыпи, куда-то вниз, в темноту. Перед глазами мелькали деревья и железнодорожные столбы, заложило уши, ветер обжигал лицо. Поезд набирал скорость, от страха все дрожало внутри, но надо было торопиться, за спиной уже открывала дверь его смерть. Еще рывок – он вылез наружу, повис – рука соскользнула, и сила гравитации потянула его вниз. Удара о землю он почти не почувствовал, сознание ушло раньше, чем он понял, что все позади…
Глава 6
Ответственное поручение
– Вечно ты, Барышева, являешься с утра пораньше и без звонка, – манерно поправив серьгу в ухе, пробурчал Муська. – Кто тебя воспитывал, Барышева? Я же могу быть не один.
– А ты не один? – спросила Лиза, заранее зная ответ. В личной жизни Муське Романову катастрофически не везло.
– Один, но какая разница, я же мог быть не один! Ладно, проходи, раз приперлась. – Романов нехотя отстранился от двери.
– Симпатичная у тебя пижамка. Где купил? – Лиза потрогала двумя пальчиками нежный шелк, синий в желтую полоску и горох, и завистливо вздохнула.
– Барышева, я в этом прикиде месяц тому назад с тобой вместе на пижамной вечеринке был, – обиделся Муська, по паспорту Руслан. Кликуха Муська трансформировалась из прозвища Муслим Магомаев, которое прилипло к Романову после дебюта в «Фабрике».
На кастинг Руслан отправился за компанию с приятелем, в итоге приятель кастинг не прошел, а Руслан, получив в ухо от товарища, стал «фабрикантом». Муся был красив и являл собой уменьшенную копию статуи Давида. Росточком Романов не вышел, но это не помешало ему на «Фабрике» оказаться в десятке финалистов. Как поговаривали злопыхатели, успехом он был обязан не талантливому вокалу, а исключительно своему греческому профилю, от которого сходили с ума тысячи поклонниц. Слава, внимание прессы и телевидения, толпы фанаток, богемная тусовка – на какое-то время у Муси закружилась голова. Ослепленный ярким светом собственной звезды, Романов возомнил себя богом и рассорился со старыми друзьями. Прозрение было мучительным и тяжким, как похмелье. Прокатив звездных финалистов с концертами по городам России, выжав из них все соки и сняв с проекта все сливки, продюсеры потеряли интерес к своим протеже и переключились на новых, молодых и одаренных. Повезло единицам, большинство осталось не у дел. Руслан оказался в их числе, но, вкусив дурманящий вкус славы, Муся успокоиться уже не мог и усиленно пытался вскарабкаться обратно на звездный Олимп.
– Ты почему вчера в клубе не была? – спросил Романов. – Я пел, между прочим.
– Пел? Какое счастье, что меня там не было! – театрально закатила глаза к потолку Лизавета, чмокнула друга в щеку и поморщилась. – Сколько ты вчера выжрал, Муся? Ну и амбре! Иди зубы почисть, я кофе пока сварю.
– Как у меня болит голова! Боже мой, как у меня болит голова! Хотя бы пиво принесла с собой ради приличия. Учу тебя, учу… – недовольно пробурчал Романов и поплелся в ванную, шаркая по полу новозеландскими тапками из овечьей шерсти. Тапки было единственным, что осталось от прошлой любви Романова.
Вернулся Муська посвежевшим, но по-прежнему недовольным: в первой половине дня Руслан не отличался гостеприимством и перманентно пребывал в плохом расположении духа. Лиза придвинула Муське чашку кофе и, подперев подбородок ладошкой, с нежностью на него посмотрела.
– Ой, Барышева, я тя умоляю! – скривил физиономию Романов. – Не смотри на меня, как верная жена, иначе меня стошнит. Лучше сразу скажи – че те надо, че те надо? Может, дам, а может, в жопу пошлю, – изяществом оборотов речи Романов тоже не отличался.
– Фи, Муся, как ты груб! Ты же у нас потомок царского рода! – Романов сразу подобрел, он млел, когда его называли аристократом. К происхождению Руслана это ровным счетом никакого отношения не имело. Родители Романова были родом из Норильска. Отец – обычный мужик, добродушный весельчак, успел разбогатеть на торговле цветными металлами, перевез семью в Москву, открыл торговую компанию, но полез не в свою сферу и был застрелен в подъезде собственного дома. Мать горевала недолго и вскоре выскочила замуж за партнера отца. Отношения с отчимом не заладились сразу: жестокий и деспотичный, он пытался добиться от пасынка безоговорочного подчинения. Муська, выращенный в любви и неге, страдал. Мать в их отношения старалась не вмешиваться, отчима она любила как одержимая. Вскоре она родила второго ребенка, девочку, и вовсе перестала обращать на сына внимание. Она всегда мечтала о дочке, в детстве наряжала Руслана в шутку в платьица, отращивала ему кудряшки, завязывала бантики, называла Русалочкой и раздражалась, когда отец делал ей замечания. Наконец мечта матери осуществилась. Ревниво глядя на белобрысую, вечно вопящую, глазастую куклу, думал Руслан и грезил поскорее достичь совершеннолетия, получить завещанные отцом деньги, которые лежали на депозите в банке, и свалить из отчего дома. Денег оказалось много, хватило на однокомнатную квартиру в спальном районе, стильный евроремонт и на жизнь осталось. Обучение в престижном финансовом вузе оплатил отчим, в отместку ему Муська яростно прогуливал лекции, пока его не вытурили из института. Отчисление Романов воспринял как освобождение: работать финансистом или банкиром Муська не собирался, надеясь всей душой вернуть себе эстрадную популярность. С матерью Руслан старался не общаться, а праздники, на которые он в обязательном порядке должен был являться (Рождество, Новый год и дни рождения глазастой куклы), воспринимал как лечение зубов без анестезии. В общем, к царской династии Руслан отношения не имел, но за желание примазаться к русской аристократии Романова можно было простить – в конце концов, по его венам тоже текла голубая кровь, правда, в другом смысле слова.
– Ну, что придумала на этот раз, юродивая? – поторопил Лизу Муська. – Опять стая тараканов в голову наползла?
– За девушкой одной надо поухаживать, – лучезарно улыбнулась Лизавета.
– Боже мой, ты наконец-то влюбилась! И хочешь вызвать ревность в каком-то поклоннике. Согласен. За тобой, Барышева, я готов ухаживать всю жизнь, даже если ты будешь ходить под себя.
– Идиот, – отвесила другу подзатыльник Лиза. – Вовсе я не влюбилась, мне это не грозит. Я тебе про другую девушку говорила, подруга ты моя по детскому саду. В остальном ты суть уловил верно, умный мальчик. Короче, пакуй чемодан, мы отбываем в элитный пансионат «Кантри Парк». Завтра с утра за тобой заедем.
– С чего это ты решила, что я согласен? – усмехнулся Муська.
Лиза послала ему воздушный поцелуй и направилась на выход. До завтра надлежало переделать массу дел, привести Варвару в божеский вид и забронировать номер для ее бывшего бойфренда. Ломать голову над тем, как выманить актера из Москвы, долго не пришлось. Лиза пошла по простому пути – заехав с утра на свою квартиру, кинув вещи и вручив Варваре ноутбук, она втихаря вытащила из сотового подопечной телефон «единственного» Алеши, позвонила, представилась ассистенткой известного продюсера и пригласила парня на кастинг. Вычислить актера, которому Варвара предсказывала неминуемую мировую славу, через Интернет не получилось. Ни один поисковик не выдал ссылок на сериал «Помоги себе сам». Как это ни удивительно, говнюк, получив предложение, пытался еще выпендриваться. Нудно расспрашивал о роли и выяснял размер гонорара. Усиленно делал вид, что круче его – только яйца. Если к первой части дискуссии Лиза подготовилась, сообщив мачо, что пробоваться он будет на роль скромного воздыхателя светской красавицы, дочери банкира, которого прелестница, конечно же, изберет из толпы богатых поклонников, выйдет за него замуж и поселит в особняке на Рублевке (в общем, живописно описала голубую мечту амбициозного юноши), то к вопросам о вознаграждении Барышева готова не была. Какие гонорары платят актерам, она понятия не имела, поэтому назвала сумму наобум. Мачо, услышав величину будущего гонорара, надолго замолчал, о том, что он еще жив, говорило лишь сопение в трубке. Лиза решила, что предложила мало, и, дабы ее афера не сорвалась, надбавила еще несколько тысяч. Мачо промычал что-то нечленораздельное, похожее на «да», пообещал быть и бросил трубку. Дурак, мог бы подольше поартачиться, она бы еще прибавила – разве ж ей жалко? Упустил, голубок, свое счастье, хихикнула Лиза. «Разводить» Алешу было прикольно и совсем не совестно. В конце концов, в финале мачо ожидал достойный приз – несравненная Варвара! А в придачу – халявный отдых в одном из лучших пансионатов Подмосковья.