– Чайку даже не попила, – хмыкнула Зотова, вспомнив, что так и не сделала редактору обещанный чай.
Елена Петровна снова включила чайник, приготовила себе кофе и села за стол. Показания Цыплаковой звучали очень убедительно, но все равно в голове они укладывались с трудом. На программу «Чудеса света» Елена Петровна несколько раз попадала случайно, щелкая пультом телевизора, чтобы отыскать какой-нибудь разгружающий мозги сериальчик про любовь, и частенько задерживалась на эфире на пару-тройку минут, хотя тема ток-шоу ее мало интересовала. Увлекал ведущий. Было в Холмогорове нечто особенное, что заставляло ее замирать с пультом в руках, глядя в экран. Совсем не красавец, неуклюжий медведь, верно его охарактеризовала Алена, но он мистическим образом зачаровывал.
Елена Петровна сверлила ручкой дырку в своем любимом блокноте, вспоминала свои прошлые ощущения, анализировала полученную от Цыплаковой информацию и пыталась увязать ее с экранным образом журналиста. Получалось плохо. Некая таинственность и загадочность в телеведущем, несомненно, были, но на шизофреника Холмогоров не походил, выглядел он вполне вменяемым и адекватным. Разве что темы передач подбирал довольно своеобразные. Холмогоров вещал с экрана не об архитектурных памятниках, признанных чудесах света, а о явлениях, не поддающихся здравому объяснению. Убийство неизвестной девушки тоже с трудом поддавалось здравому объяснению. Сплошное белое пятно на кровавом фоне.
Предположим, что преступник – Холмогоров. Елена Петровна чиркнула в блокнот имя журналиста и обвела его в жирный кружок. Итак…
Известный журналист Артемий Холмогоров активно собирает материал для новой программы, уникальный материал, который грозит стать сенсацией. Через некоторое время он просит жену, редактора своей программы, человека близкого, которому он безоговорочно, судя по всему, доверяет, снять в деревне Петрушево дом. Снять анонимно, чтобы никто об этом не знал. Почему именно в Петрушево? С чем это связано? Кладбищем заинтересовался? Чтобы крест легко было перетащить в погреб?
Спустя три недели Холмогоров звонит жене и просит отвести его в деревню вместе с неизвестной юной девушкой, которая находится у него дома без верхней одежды, в одном халате. Откуда она взялась у него в квартире в халате? Жене Холмогоров объясняет, что хочет спрятать эту девушку от журналистов, а затем планирует сделать ее героиней следующей программы. Жена выполняет просьбу. А дальше начинается и в самом деле настоящая шизофрения. Ничего не понятно и полная сумятица. Холмогоров отправляет жену домой, просит ее больше не светиться в деревне, сам остается с девушкой, и эту девушку находят мертвой через двое суток. Что в той девушке было уникального? Она – очередное чудо? Девушка-вундеркинд? Ясновидящая? Тьфу… Елена Петровна даже рукой повела по воздуху, чтобы отогнать от себя идиотские мысли. Не верила она в ясновидящих, экстрасенсов, предсказательниц и прочих представителей нетрадиционной медицины. Холмогоров уверял жену, что он раскопал сенсацию. Раскопал и пригвоздил свою сенсацию к кресту? Действительно – сенсация! Девушка, правда, так и не стала героиней его программы, а попала в криминальную хронику, точнее, попадет. Логика где? Ведь даже у шизофреников должна быть логика. Если Холмогоров спланировал преступление заранее, то почему привлек к этому жену? К чему ему лишние свидетели? Рассчитывал, что жена будет молчать? Глупо! Или думал, что об убийстве никто никогда не узнает? То, что тело обнаружили, – случайность. Если бы хозяйка не приехала дом проверить и не спустилась в погреб, то труп мог бы оставаться там довольно долго, в погребе, опять же, прохладно. По телу Зотовой пробежал мороз, словно она опять на месте преступления оказалась. Распятие с девушкой ярко всплыло перед глазами. Возможно, Холмогоров планировал по возвращении из Германии спрятать тело. Старое кладбище под носом, зарыл бы ее в следующий свой приезд, и все. Или.
– Мать честная! – Елена Петровна зажмурилась от нахлынувших эмоций. Холмогоров возвращается завтра, на третьи сутки, а воскрешение… Господи боже мой! Уникальная девушка, сенсация! Может, он думал, что девушка воскреснет? Очередное чудо решил продемонстрировать – в этом и заключалась его сенсация? Зотова глубоко вздохнула, чтобы успокоиться, и попыталась выкинуть из головы шизофренические мысли, а вернуться к фактам. Верно говорят, что шизофрения заразительна. Она еще не успела с Холмогоровым познакомиться, а крыша у нее уже медленно поплыла за горизонт.
Полученная от Цыплаковой информация не имела юридической силы, процессуально использовать ее тоже было нельзя, но дорожку к истине она проложила. Алена права, теперь стало ясно, в каком направлении копать и как собирать факты. А пока, на начальном этапе, придется оперировать показаниями свидетельницы – соседки, живущей в доме напротив. Елена Петровна надеялась, что этого будет достаточно, чтобы судья удовлетворил ее ходатайство о задержании тележурналиста и производстве обыска в его квартире. Успеть бы только до завтра, чтобы прихватить Холмогорова на вокзале, тепленького. А после можно будет заняться сбором доказательств, поиском доктора Соланчакова, который анонимно лечил Холмогорова. Побеседовать по душам с давней подружкой журналиста, Ириной Белкиной, возможно, она что-нибудь интересное расскажет. Главное, чтобы товарищ журналист не слинял из страны навсегда, а то ищи его потом по всей Европе! Или все-таки это не он девушку убил?
Телефонный звонок отвлек Елену Петровну от размышлений. Звонил судмедэксперт, усталый и злой.
– Нейролептиком, говоришь, девочку перед смертью накачали с сильным седативным эффектом? Случайно не рисперидоном? Откуда знаю? Считай, что я оракул, – устало усмехнулась Елена Петровна, поблагодарила Палыча, шмякнула трубку на рычаг и засобиралась домой. Кажется, все сошлось.
Глава 5
Человек культурный
Успел! В самый последний момент успел. Николай Чуйков сунул проводнице паспорт и билет и попытался выровнять дыхание. Отдышаться никак не получалось: грудь сдавило, перед глазами танцевали темные круги, а сердце выдавало чечетку. Пора курить бросать, подумал Николай Владимирович и криво улыбнулся проводнице, совсем не симпатичной девице с лошадиным лицом. Совсем не симпатичная девица-проводница криво улыбнулась ему в ответ. «За что ей деньги платят?» – возмутился Николай, покосился на свое отражение в окне вагона и возмущаться перестал. Видок после вчерашнего у него был, скромно говоря, дерьмовый: морда помятая, волосы взъерошены, пальто… Чуйков с тоской оглядел себя – так и есть, пальтишко он застегнул не на те пуговицы. Зачем он вообще его напялил? Запарился весь. Нет чтобы в чемодан сунуть, на тот случай, если погода в Москве прохладная. Молодец, Николай Владимирович! Что ж теперь удивляться, что на физиономии проводницы отражается лишь натянутая любезность. При других обстоятельствах она давно бы уже растаяла. М-да. Сам виноват, не фиг было вчера отмечать пятничный вечер. Лет сто как в России не живет, а бухать перед выходными так и не разучился. Рефлекс, мать его! Проснулся бы бодрячком, упаковал бы вещи – и на вокзал. Спокойненько, без напряга. А получилось как всегда. Это ж надо было! Так нажраться!
Коля нахмурился, пытаясь воспроизвести в памяти события вчерашнего дня. Не вышло. Утро воскресить тоже не получилось, оно было туманным и седым, совсем как в романсе, который он пел прошлой ночью. Почему соседи не вызвали полицию, осталось для Коли Чуйкова загадкой: солировал он громко, с чувством и исполнил романс аж десять раз подряд. Заклинило его что-то перед поездкой на исконную Родину. Ностальгия вдруг накатила. Непонятно, откуда она взялась только? О Москве он предпочитал думать пореже, слишком тяжело было о ней вспоминать.
Муть в голове растаяла лишь после бутылки пива и холодного душа. Впопыхах затолкав в чемодан вещи, Николай Владимирович метнулся на вокзал, но в такси понял, что забыл кошелек. Пришлось возвращаться. Как назло, на обратном пути к вокзалу образовалась пробка из-за нелепой аварии, а до отправления поезда номер 13 Берлин – Москва оставалось всего семь минут.
Сунув деньги таксисту, Николай вылез из машины и, подхватив чемодан, побежал. Метров пятьсот несся, как испуганный сайгак. Успел! Какое счастье, что успел! Так думал Коля…
– Проходите, хер Чуйков, – хихикнула проводница и фамильярно подмигнула ему ярко накрашенным глазом. – Желаю приятного пути.
– Спасибо, – буркнул Николай Владимирович, на мгновение оторопев от поведения девицы.
Он затащил чемодан в тамбур и шумно вздохнул. От бега с тяжелым грузом рука, казалось, вытянулась до пола. Вещей было немного, в основном подарки: сувенирчики, сувенирчики, сувенирчики… на всякий случай прихватил – мало ли, пригодятся? – и книги. Зачем столько книг набрал, ведь едет всего лишь на неделю? Странно, с какого перепугу его вообще пригласили в Москву? Читал себе спокойно лекции по культурологии в Берлинском университете искусств, никого не трогал. Вдруг такое неожиданное событие, приглашение на Международную конференцию рекламщиков с гуманным названием «Человек культурный – человек потребляющий». Чуйков, подумав немного, согласился: захотелось пообщаться с коллегами, выпить на халяву и просто проветриться. Доклад на тему «Антропология рекламы с точки зрения аспектов культурологии» Николай написал, и теперь его труд лежал в чемодане и ждал своего звездного часа. Забавный у него усредненный портрет человека потребляющего получился, повеселился, пока писал, но и нервную систему себе порядком испортил, потому что пришлось ежедневно смотреть русское телевидение, что само по себе – удовольствие не для слабонервных: один «Аншлаг» чего стоит! Но хуже другое – Николай Владимирович Чуйков, выпускник факультета «История и теория культуры» РГГУ, доктор исторических наук, получивший ученую степень в Стенфорде, а после защиты – вакантное место преподавателя в одном из престижных университетов Германии, вынужден был в течение месяца внимательно смотреть и анализировать рекламу! Еле выжил! Памперсы, «сникерсы», соки, пиво, воды, приправы, майонезы, прокладки, конфеты, кремы, стиральные порошки, шампуни, лаки для волос, отбеливатели, собачий корм, чипсы, кошачьи туалеты, лапша… Да, лапшу рекламщики на уши вешать умеют. К чему, например, он купил шампунь от перхоти, если этой самой перхоти у него нет и никогда не было? А зубную щетку электрическую зачем он купил? На фига она ему сдалась, спрашивается, эта электрическая зубная щетка?! Имбецил внушаемый, отругал себя Коля и почесал непривычно голый подбородок: растительность с лица перед отъездом пришлось сбрить, дабы избежать возможных вопросов на таможне. В паспорте фотография была безбородая, правда, когда он фотографировался, у него волосы торчали ежом, а сейчас отросли ниже плеч. Прощаться окончательно со своим стильным имиджем не хотелось, и Николай просто собрал шевелюру в хвост. Перед лекциями он так частенько делал, чтобы волосы в лицо не лезли, и студенткам это нравилось, опять же. Девчонки просто с ума по нему сходили, а чтобы они сошли с ума окончательно – в ухе доктора исторических наук появилась серьга. Так Коля Чуйков стал самым стильным преподавателем Берлинского университета искусств. Впрочем, не в одежде было дело: большинство преподов старались выглядеть неформально – творческое направление курса предполагало креатив, – но Чуйкову удавалось всех обойти, потому что никто не умел играть на саксофоне. А он умел! Не просто умел, а умел виртуозно. И частенько играл на университетских студенческих тусовках. После сумасшедшего рейва и транса диджей частенько запускал латинос. Коля и тут был на высоте, отплясывая сальсу похлеще южноамериканских знойных мачо. Постоянно вращаясь в кругу продвинутой молодежи, в свои тридцать семь лет доктор исторических наук Николай Владимирович Чуйков чувствовал себя молодо и бодро и выглядел соответственно. Теперь ему было смешно вспоминать, как в первый свой рабочий день он приперся читать лекции в деловом костюме, рубашке и галстуке. Реакция студентов и преподавателей была незабываемой. Исправился, сменил классический костюм на свободные брюки, рваные джинсы и свитера, постепенно влился в коллектив, нашел контакт со студентами – но своим до конца так и не стал. Впрочем, не особенно и стремился. Любую привязанность, будь то любовь или дружба, Коля Чуйков воспринимал как ограничение персональной свободы и тщательно оберегал от вторжения свое личное пространство.
Поездка в Москву была хоть и не очень желанной, но все же внушала оптимизм. После конференции, которая должна была пройти в одном из подмосковных пансионатов, Коля планировал задержаться в столице на недельку и как следует потусить, по московским барам поболтаться, с девочками пообщаться, закрутить пару-тройку романчиков. Со студентками университета шуры-муры были чреваты последствиями. Николай Владимирович предпочитал, чтобы подопечные его любили платонической любовью, к тому же интрижки могли уронить его учительский авторитет, который он ревностно оберегал. Преподавательский состав женского пола его тоже мало возбуждал, а с последней подружкой, владелицей маленькой букинистической лавочки, расположенной на соседней от его дома улице, он распрощался месяца три тому назад. Почувствовал, что партнерша пытается перевести отношения из «просто секса» в состояние «не просто секс». А так все хорошо начиналось: встречи два раза в неделю. Никто никому ничего не должен, потрахались и разбежались. Благодать! Зачем надо было все портить? Затевать беседы о родстве душ, о совместном проживании, о желании иметь детей? Жаль, девушка в постели ему идеально подходила. Хорошая была девушка… Кстати, о девушках… Николай приосанился и улыбнулся. В купе его должна была ожидать прекрасная незнакомка. Не зря же он растратил море своего мужского обаяния на кассиршу в билетной кассе, чтобы та постаралась разместить его в вагоне СВ всенепременно с симпатичной молоденькой соседкой, а не с каким-нибудь старым хрюнделем, с которым водку всю дорогу придется жрать. Кассирша загадочно улыбнулась, подмигнула – совершенно очевидно, что намек поняла, – и охотно пошла ему навстречу. Да, на женщин он всегда умел производить впечатление.
В вагоне было жарко и душно, Николай расстегнул пальто и поморщился. Через полчаса от него будет вонять, как от портового грузчика. Придется приводить себя в порядок в узком и неудобном клозете, переодеваться. А как иначе? Иначе никак!
Сердце успокоилось от бега, но заволновалось вновь от предвкушения будущего приятного знакомства.
Поезд тряхнуло, и он плавно покатил по рельсам. Николай нашел свое купе, пригладил волосы, сделал воодушевленное лицо, тактично постучался и распахнул дверь. Воодушевление с его лица тут же спало, и Николай Владимирович замер на пороге с вытянутой физиономией: вместо симпатичной молоденькой соседки в купе сидела монахиня, старая и страшная, как татаро-монгольское иго.
– Э-э-э-и-и… извините, сестра, – выдавил из себя Николай, закрыл дверь снаружи и направился на поиски проводника. Ехать в одном купе со старухой, к тому же монахиней, его прельщало мало.
* * *– То есть как это мест больше нет? Что – совсем? А может быть, все-таки есть? – Николай Владимирович выразительно похлопал себя по карману и загадочно подвигал бровями вверх-вниз. Проводница плотоядно покосилась на Колин карман, но развела руки в стороны. Единственное, что она могла предложить, – это место в плацкартном вагоне. Трястись в плацкарте за такие деньги? Николай Владимирович обреченно вздохнул и решил вернуться в свое купе.
Монахиня смотрела прямо перед собой, перебирала в руках четки и на его возвращение никак не отреагировала. Ее словно восковое, изрезанное глубокими морщинами лицо казалось непроницаемым. Николай поздоровался в пустоту, протиснулся в купе, ощущая одновременно легкое раздражение и смущение, убрал чемодан и плюхнулся на бордовое покрывало своей полки. Интерьер купе, уютный и чистенький, с хрустящими белоснежными подушками, сложенными домиком, и интимными шторками на окне, настраивал на романтический лад. Какая же зараза эта кассирша! Нарочно ведь его с монахиней в одно купе определила! Вредная баба. Прежде ему ни разу не доводилось лицезреть так близко Христову невесту. Судя по одеянию и четкам, монашка была католичкой. К тому же православная монахиня никогда бы не позволила себе путешествовать в СВ. Куда, интересно, эта бабка едет? Миссию какую-то осуществляет, видно, лениво подумал Николай и зевнул. Монотонный стук колес и тихое пощелкивание четок, мерное покачивание вагона и скучное соседство навевали смертельную тоску. И запах от старухи шел неприятный, уксусный. Николая передернуло, оставаться в купе не было никаких сил.