– У меня не угадает, – сказал я, набирая номер.
Костя был на месте. Сразу снял трубку, будто ждал моего звонка.
– Чего-нибудь нашли? – спросил он вместо приветствия.
– Кого-нибудь еще замочили? – ответил я вопросом на вопрос. И почти явственно увидел, как он сморщился. Не от запаха, нет, который, согласно уверениям Грязнова, передается по проводам.
– Еще нет, – сказал он. – Но что-то в воздухе накапливается. Многие звонят, интересуются, как идет следствие. А вы, значит, тем временем бражничаете…
– Кто звонит? – спросил я. – Банкиры? Финансовые воротилы?
– И те и другие. Включая пресс-атташе. Тебе фамилии нужны?
– Значит, рыльце у них в пуху… – сказал я. – А мы вот тут с известным тебе сыщиком Грязновым поправляем здоровье и недоумеваем, почему нас до сих пор еще не отстранили за профнепригодность.
– Это за нами не заржавеет! – в тон мне ответил Костя. – Фоторобот готов? Насчет баллистической экспертизы я уже слышал. А фоторобот?
Откуда он взял, что мы его готовим? Ведь слова не сказал на этот счет. Мы переглянулись с Грязновым. Он округлил глаза. Что означало: сам впервые об этом слышит, хотя вряд ли он знал, о чем речь.
– Все будет в порядке. Только вот знать бы точно – убийца ли жилец одной старушки или ко всему этому отношения не имеет.
– Займись этим сам, – жестко сказал Костя. – Эта история на контроле у генерального. Ты понял?
Мы поняли. Иначе и быть не могло. Все встали на уши. Косте нужны не формальности, мол, стараемся, фоторобот готовим. Последнее убийство получило слишком скандальную огласку. Пресс-секретаря вице-премьера подстрелили прямо на территории «Белого дома». Это что ж дальше будет? – закатывали глаза популярные телеведущие.
А мы тут бражничаем.
– Намек понял, – сказал я Косте.
Слава глядел на меня.
– Поехали! – сказал я ему, положив трубку. – Нас бросили прямо в водоворот событий, не нами развязанных, теперь будут спорить: выплывем или нет.
Он смиренно кивнул, чувствуя себя виноватым.
– Поехали, – согласился он, с трудом поднявшись из-за стола. – Только куда?
– Пока не знаю. Там сообразим…
Только в дороге я сообразил, куда собрался ехать. К тому самому участковому, про которого рассказывала Фрязину старушка. Уж у него-то глаз наметанный. Уж он-то, наверное, сразу почуял недоброе.
У кого как, а у меня образ советского участкового целиком навеян советскими фильмами про нашу доблестную милицию.
Каково же было мое удивление, когда я встретил Володю Фрязина у порога служебной квартиры, где обитал искомый объект, совершенно грустного и потерянного.
Он ничуть не удивился, заметив нас, и приложил палец к губам.
Мы прислушались. Даже шумовой фон, присущий центру нашей столицы, не мог заглушить храп, доносящийся из-за двери.
– Отдыхает человек, – сочувственно сказал Слава. – Вон как славно храпит. Можно сказать, душу выкладывает после трудового дня и двух, не меньше, стаканов «Брынцаловки».
У Славы глаз наметанный, слух обостренный, нюх стопроцентный, как и положено опытной ищейке, поэтому я не стал перечить.
– И давно тут стоишь? – спросил я Фрязина.
– Да вот как от вас уехал, с тех пор и стою, – ответил он, деликатно отводя нос в сторону от начальственных запахов.
А я, в свою очередь, подумал, что как раз хорошо, что мы с храпящим окажемся примерно в одной кондиции. Легче будет понять друг друга, что пойдет на пользу делу. И в то же время слегка позавидовал Володе как единственному трезвому участнику переговоров трех выпивших сыскарей, пытающихся составить фоторобот неизвестно кого, поскольку до сих пор нет ни малейшего свидетельства причастности этого «высокого, сухого и загорелого» к убийству двух лиц.
– Долго мы тут будем стоять? – спросил Слава, слегка качнувшись.
Вопрос был резонным. Мне тоже надоело смотреть, как Володя нажимает и нажимает на кнопку звонка.
Я пнул ногой дверь. Она туго, но поддалась. Переглянувшись, мы нажали на нее. Наконец в образовавшемся просвете я увидел лежащего сотрудника милиции, издающего уже не храп, а многоэтажные выражения.
В коридоре стояла молодая истощенная женщина с ребенком на руках, которая безучастно смотрела, как мы пытаемся вломиться в ее квартиру, в то время как ее супруг самоотверженно пытается перекрыть нам путь своим телом.
Я не буду приводить подробности, как и какими средствами мы приводили в чувство бессмертную душу участкового, дабы потенциальный наш противник не узнал нашу методику и не воспользовался ею.
Когда участковый Антипенко Николай Иванович окончательно пришел в себя, то оказался молодым, светловолосым старшим лейтенантом в наилегчайшей весовой категории (что и позволило нам открыть дверь, несмотря на его пассивное сопротивление).
Он начал было выступать по поводу неприкосновенности жилплощади, а потом, махнув рукой, отправил жену Люсю за пивом.
Все это время Слава, переживая, сочувственно следил за перипетиями его возвращения в нормальное состояние, а потом задал наводящий вопрос:
– Коля, ты был в квартире Бодуновой, дом возле Склифа, когда тебе пожаловались на снимавшего там квартиру жильца?
– Был, – сокрушенно мотнул головой Коля Антипенко, пытаясь накормить ребенка из ложечки какой-то молочной кашей. – Был и строго указал.
– Документы его смотрел? – спросил я.
– Смотрел. Ничего особенного. Настоящие. А что?
– Фамилия! – одновременно воскликнули мы со Славой. – Фамилию ты зафиксировал? А как он выглядит, не помнишь?
– Ну, – смутно произнес он, как бы припоминая. – Где-то записал…
И даже сделал телодвижение в сторону стола, заваленного детскими ползунками, тарелками и какими-то мятыми бумажками. В это время дите заплакало, и это отвлекло его внимание.
Мы со Славой переглянулись. Потом посмотрели на несчастного Володю. Почему-то ему казалось, будто он виноват в том, что происходит. Неплохое, кстати говоря, качество. Способствует воспитанию чувства ответственности в подрастающем поколении, спешащем нам на смену.
Поэтому Слава встал, взял ребенка на руки, и тот замолк, приоткрыв ротик и глядя на новоявленную няню.
– Не отвлекайся, – строго сказал Слава участковому Антипенко, обомлевшему от такого посягательства уже не на служебную квартиру, а на собственного сынишку.
Между тем ребенок мирно ел кашу из ложечки, которую умело наполнял Слава Грязнов. Наш участковый сморщил лоб, как бы припоминая, для чего мы все к нему явились. А припомнив, вдруг засуетился, побежал на кухню, стал там хлопать дверцей холодильника.
Мы снова переглянулись. Зря на него рассчитывали. Следовало его подробно допросить по всем правилам, когда протрезвеет.
Но пока мы молча приходили к единому на этот счет мнению, старший лейтенант Антипенко, взявший в свои руки инициативу, появился в дверях комнаты с радостным ожиданием во взоре.
В одной руке он держал недопитую бутылку, а в другой – мятую бумажку.
– Вот! – сказал он, показывая издали свои каракули. – Прохоров Иван Владимирович! Шестьдесят восьмого года рождения. Прописан в Барнауле. А как выглядит – убей Бог, не помню.
15
Полевой командир Руслан Садуев сидел на подушках, почти не мигая – привык! – под светом телекамер. Щурился только тогда, когда не без интереса останавливал свой взгляд на юной журналисточке из некогда комсомольского издания.
Та, в свою очередь, восторженно смотрела на героя освободительного движения, только что завершившего свою вылазку за священные границы свободолюбивой Ичкерии и вернувшегося с богатой добычей и многочисленными заложниками, захваченными по дороге домой. Он захватил их, когда федеральные вертолеты стали особенно свирепствовать, кружась над колонной автобусов, набитой бойцами в черных повязках, а также женщинами и детьми.
– Русские бомбы разрывают наших женщин и детей на куски! – говорил Руслан, рисуясь на фоне огромного, богатого ковра с затейливым орнаментом. – Почему мы не можем ответить тем же? Пусть узнают, каково это видеть отцам и братьям! Пусть поймут, что движет нами в нашей справедливой борьбе за независимость и наше достоинство!
– Аллах акбар! – провозгласили телохранители и домочадцы Руслана, присутствующие при этом. И телекамеры послушно повернулись в их сторону, а глаза юной журналистки увлажнились.
– Скажите, Руслан Хамидиевич, наверное, вам не просто было на это решиться? – спросила она, протягивая микрофон ему под самый нос. – Наверное, вам хочется вернуться к мирному труду, растить хлеб, нянчить детей, строить дома и видеть процветающей свою гордую страну?
– Очень хочется, – ответил полевой командир Садуев, пряча улыбку в бороду, и его телохранители отчего-то дружно засмеялись.
– Но все-таки это женщины и дети, – робко сказала другая журналистка, лет сорока. – Неужели у вас не дрогнула бы рука…
– А у ваших летчиков рука дрожит, когда он бросает бомбы на мирные чеченские села и города? – разгневался Садуев, приподнявшись с места и взявшись правой рукой за инкрустированную рукоять кинжала. – Когда они бросали бомбы на наши дома, они разве не знали, что там есть дети? Кто звал вас сюда, русских, когда вы начали свою интервенцию в нашу страну?
Потом он успокоился, снова опустился на подушки, подмигнув журналисточке.
– Впрочем, сегодня вы мои гости. Я вас сам пригласил, и надеюсь, что мое гостеприимство, – он прижал руку к сердцу, продолжая смотреть на журналисточку исподлобья, – не показалось вам неприятным.
Она в ответ прикрыла глаза, чуть улыбнувшись.
– Как вам все-таки удалось, Руслан Хамидиевич, так легко проникнуть на территорию России? – подобострастно спросил журналист очень независимой телекомпании.
– Деньги, дорогой, все решают деньги! – заулыбался полевой командир, разводя руками: мол, еще спрашиваешь…
– Но неужели все можно – за деньги? – ужаснулась журналисточка. – Неужели наши российские солдаты и офицеры, наша армия, сохраняющая традиции, могут вот так, свободно, все сделать за деньги?
– Ай, слушай, ты как маленькая! – сокрушенно покачал головой герой дня. – Офицерам не платят, солдат не кормят… Как еще, скажи мне, Россия собиралась воевать с Америкой, а? Дашь ему – на, возьми, дорогой, купи себе немного продуктов, – а он еще спросит: вам, дяденька, не нужны гранатометы? Задешево бы отдал парочку… Или назад уже едем, бензин, смотрю, кончается. Где его взять? А на ближайшем блокпосту! Там у них всегда припасено, – он снова подмигнул. – Не в первый раз замужем, как говорит хорошая русская поговорка. С задания возвращаемся – где запчасти взять, где патроны? На блокпосту! Там уже ждут, готовь только баксы!
Он потер пальцем о палец, сладострастно улыбаясь. А потом, не торопясь, вытащил толстую пачку зеленоватых банкнот из-за пазухи. И выразительно посмотрел при этом на журналисточку, изменившуюся в лице.
– Никогда не видела, да? Я тебе еще не то покажу. А сейчас, извините, сделаем маленький перерыв.
– А на сколько? – спросил кто-то из операторов.
– На сколько… Я поссать хочу! Пока штаны расстегну, пока отолью, – он загибал пальцы. – Руки после помыть надо? Минут пять, да?
– Что? Что он сказал? – спрашивали иностранные корреспонденты. – Что есть поссать?
В основном спрашивали юную журналисточку из бойкого молодежного издания, растерянно глядящую сейчас на своего кумира.
Руслан что-то сказал по-своему телохранителям, те кивнули, встали у дверей, через которые он вышел на улицу в сопровождении трех человек. Они окружили его, когда он остановился в раздумье возле забора.
– Далеко идти, да? – спросил он, указывая на стоявшую в отдалении будку. – И не освещено, да?
– Русские где стоят, там и оправляются, – поддакнул кто-то из подчиненных.
– Мы не можем до них опускаться, – строго сказал Садуев. – Они почему войну проигрывают? Потому что малокультурные. Но, учитывая сложившуюся обстановку, что гости, среди которых немало женщин, нас ждут, можно последовать примеру солдат побежденной армии.
И с этими словами расстегнул ширинку, повернувшись спиной к забору.
Струя зашипела в пыли. Руслан стоял, расставив ноги, наклонив бычью шею. Его спутники сосредоточенно молчали, думая каждый о своем или поглядывая на темнеющее небо.
Пуля вошла в склоненную шею, почти под затылок, отчего Руслан, как от толчка, дернулся вперед, потом стал медленно и молча оседать. Струя продолжала шипеть под его ногами.
Телохранители не сразу поняли, что произошло. Ведь только что стоял. Не сказал ни слова. И вот присел на корточки, потом ткнулся лицом в собственную мочу.
Через несколько секунд они что-то закричали по-своему, подхватили мертвого командира, втащили его в помещение и положили на ковер.
Все увидели его измазанное грязью и кровью лицо. Женщины запричитали, стали вспыхивать блицы. Рассвирепевшие охранники набросились на корреспондентов, стали избивать их, ломать аппаратуру, потом объявили всех своими заложниками, а также агентами ФСБ.
Только журналисточку, по-детски заплакавшую при виде трупа героя будущего репортажа, не тронули, возможно, за ее слезы.
Так или примерно так рассказала мне эту историю другая журналистка, та, что постарше, и еще один иностранный корреспондент, когда их удалось обменять на пленных боевиков и они вернулись в Москву. Эту встречу мне устроил у себя в кабинете Костя Меркулов, попросив новую секретаршу Зиночку (которую я еще не видел, а он до сих пор не похвастался) принести нам всем чаю.
– Судя по вашему рассказу, Вера Петровна, он был убит, когда стоял спиной к забору, – уточнил я.
– Именно так, Александр Борисович, – кивнула она. – Не подумайте, что мне доставило удовольствие за ним подглядывать. Просто мне было видно из той части окна, которая не была зашторена. И хотя было достаточно темно и я сразу отвернулась, все-таки успела это заметить.
– Значит, спиной к вам. К дому, – сказал Слава Грязнов. – А что, простите, за домом? Откуда был произведен выстрел? Как вы думаете?
Слава был сегодня при галстуке и тщательно выбрит, зная, куда направляется и кто там будет. И разговаривал с дамой предельно деликатно, даже конфузился, когда речь заходила о естественном отправлении славного сына гордого народа.
Через четверть часа в Мраморном зале прокуратуры состоялась короткая пресс-конференция.
– Простите! – сказал иностранный журналист, откуда-то из Юго-Восточной Азии. – Ведь официально для ваших властей этот чеченец есть бандит, на которого заведено уголовное дело с многочисленными обвинениями в убийствах и захвате заложников. Разве он не объявлен вне закона? Разве его не следовало убить?
– Он – российский гражданин! – торжественно изрек Слава. Почему-то с иностранцами он разговаривал только так, с пафосом. Наверное, считал это верным дипломатическим тоном. – И пусть он совершил преступление! – При этих словах его глаза засверкали. – Тот, кто его убил, – тоже преступник, хотя и спас своим выстрелом очень многих невинных.
– Кроме тех, кого настигнет кровавая месть, – добавил я. – А им несть числа. Понятно, что мы должны как можно скорее все выяснить и во всем разобраться.
– И вы собираетесь в этом разобраться, сидя здесь, в Москве? – язвительно спросила Вера Петровна. – Или поедете туда, в его родное село, чтобы разобраться?
Мы переглянулись. Говорить или не говорить? Хотя какой уж тут секрет…
– Дело в почерке, – сказал я, положив вовремя руку на плечо Грязнова, готового вновь пуститься в красноречие. – Точно так, как это описывалось в газетах, были убиты банкир и пресс-секретарь нашего вице-премьера…
– А вы, кстати, знаете, что этого вице-премьера уже сняли? – спросила Вера Петровна.
– И вы полагаете, будто здесь есть какая-то связь? – спросил я в свою очередь и снова посмотрел на Грязнова. Тот в ответ пожал плечами. Мол, ничего не знаю, впервые слышу. – Отдаю должное вашей осведомленности, – я склонил голову перед Верой Петровной. – Хорошо бы узнать – за что?
– Да-да! – что-то не понял ее коллега, чью фамилию я никак не мог вспомнить. – Он снят. Уже есть указ, опубликовано будет завтра.
Я опять взглянул на Славу. Тот оскорбленно молчал. Иностранцы знают, а он нет…