В сестринской Полины Степановны не было. И где ее искать? Может, пошла на кухню кофе себе сварить?
Кухня находилась в дальнем конце коридора, в тупичке. Соня зашагала мимо запертых дверей. Процедурная, перевязочная, лаборатория… Потрескивали неоновые лампы под потолком, гулким эхом отдавались шаги, и вдруг Соню охватил совершенно необъяснимый детский страх. Ей вдруг показалась, что за дверью с табличкой «Перевязочная» кто-то притаился. Кто-то там прячется, и ждет подходящего момента, чтобы… Чтобы что?
– Богданова, ты дура, – строго сказала она себе. – За этой дверью нет ничего, кроме кушетки и никелированной биксы со стерильными бинтами. Хочешь – открой и убедись.
Но открывать почему-то не хотелось. Хотелось повернуться и со всех ног бежать куда глаза глядят, прочь из этой больницы, из этого коридора. И Соня, не в силах справиться с накатившей ни с того ни с сего паникой, бегом кинулась в сторону кухни, топоча, как полк солдат.
Задыхаясь, перепуганная до полусмерти грациозная Богданова свернула за угол и остановилась отдышаться. Дверь в кухню была открыта, слышался плеск воды…
– Полиночка Степановна! – позвала Соня. – Вы здесь?
Видно, из-за шума льющейся воды Полина Степановна Сониного голоса не слышала.
Соня вошла и замерла на месте.
Вода била ключом из открытых на полную мощность кранов, хлестала через край раковины, растекаясь лужей по полу. Повсюду валялись перевернутые стулья, сорванные шторы, битые тарелки осколками кораблекрушения устилали берег лужи на полу.
«Господи, что здесь произошло?» – подумала Соня. И тут она услышала шаги за спиной. Теперь ей определенно не показалось.
Соня обернулась. В дверном проеме стояла косоглазая кривоножка Таня-санитар. Одним глазом санитар Таня смотрела на Соню, другим – куда-то в сторону коридора. На секунду почудилось, что в полутемном коридоре мелькнула тень.
– Танечка, – сказала Соня, стараясь взять себя в руки. – Что случилось, почему такой кавардак? И где Полина Степановна? Она мне нужна срочно…
Танечка посмотрела своим правильным глазом на Соню и недобро ощерилась. У медсестры Богдановой возникло острое желание убраться отсюда как можно скорее. Она медленно двинулась к выходу, приговаривая:
– Где же Полина Степановна? Пойду поищу ее, может в приемное вызвали…
Таня по-прежнему загораживала проход. Она стояла набычившись, уперев ладошки в колени, словно борец сумо перед схваткой.
«Нельзя пугаться, – подумала Соня. – С головой у нее проблемы, факт. Надо соблюдать спокойствие, разговаривать доброжелательно…»
Легко сказать – спокойствие… Как его соблюдать, если от страха тошнота подступает к горлу? В Таниных глазах чудилось такое мрачное безумие, какого медсестре Богдановой до сих пор видеть не приходилось, хотя навидалась она за годы работы разного.
– Танюш, – сказала Соня, подходя вплотную. – Пойдем со мной. Поищем Полину Степановну.
Медленно-медленно протянула руку чтобы взять Таню за локоть.
И тут она прыгнула.
Самое страшное, что прыгнула она совершенно молча, не изменившись в лице, ловко и высоко. Ее зубы – мелкие, острые – хищно лязгнули у самого Сониного лица.
Маленькая Таня оказалась неожиданно тяжелой и сильной. Сбив Соню с ног, она ловко вскочила ей на грудь, оседлала свою жертву, вцепилась обеими руками в беззащитное горло. Обдав Соню запахом сырого мяса изо рта, Таня крепче сжала пальцы и, запрокинув голову, заверещала так пронзительно, что в голове у Сони будто что-то взорвалось, и оконные стекла задрожали. Перед глазами поплыли разноцветные круги, и Соня унеслась куда-то бесконечно далеко и от больницы, и от Заложного, и от Тани-санитара. Падая в бездонный черный колодец, она отчего-то подумала, что рядом с ней несется вниз, в пустоту, доктор Вольского, Борис Николаевич.
* * *В сущности, Соня насчет Бориса Николаевича не сильно ошиблась. Поскольку в это время он именно что летел в тартарары.
Выйдя вечером из больницы, доктор Кравченко вспомнил, что у него заканчиваются сигареты. Притормозил у ночной палатки, купил пять пачек «Кента», бутылку минеральной воды и сел уже было в машину, как вдруг заметил бредущую по тротуару женщину совершенно дивной красоты. К красоте Борис Николаевич всегда неравнодушен, но тут было нечто особенное, магнетическое и необъяснимое. Борис Николаевич даже машину не запер. Как был, с водой и сигаретами в руках, он поспешил за незнакомкой. Женщина обернулась, глянула прямо в душу. Что это? Слезы катились из прекрасных глаз? Чудное виденье пошло дальше, вниз по улице. Доктор Кравченко явственно услышал всхлипывания. Плечи чаровницы чуть заметно вздрагивали. Это был великолепный случай проявить рыцарство.
Борис Николаевич нагнал незнакомку, шедшую довольно быстро, и, переложив воду под мышку, взял за локоть.
– Простите, это, наверное, не мое дело, но все же скажите: у вас какое-то несчастье? Что-то произошло? Я врач, – добавил он зачем-то, после секундной паузы.
Она подняла на него огромные угольно-черные глаза. Господи, сколько печали в них было…
– Случилось… (Боже, какой голос! Низкий, с хрипотцой, не голос, а мечта!)
В газете бесплатных объявлений она прочла, что в Заложном дешево продается двухэтажный дом, и приехала его посмотреть. Хозяин, обещавший встретить ее на станции, не пришел. Мало того, пока она пыталась из автомата дозвониться вероломному хозяину, из сумки вытащили все деньги и документы. Она осталась одна в незнакомом городе: некуда пойти, негде переночевать, не на что даже купить обратный билет. Остается бродить по темным улицам, а утром подойти к первому автобусу и умолять водителя взять ее бесплатно хотя бы до Калуги…
Разумеется, доктор Кравченко, этот на всю Москву известный дамский угодник, немедленно предложил незнакомке ночлег в гостинице, ужин в лучшем городском ресторане и весь мир впридачу. Безо всяких дурных намерений, исключительно из соображений гуманизма.
Через несколько минут прелестница уже улыбалась и шутила. Мило беседуя, они направились к гостинице. Удивительно, но факт: Кравченко начисто забыл про машину, припаркованную у ларька и даже незапертую на радость местным любителям автомагнитол фирмы «Панасоник».
Сколько они шли? Куда? Он не знал. Было темно и, кажется, холодно… Что она говорила? Он не помнил ни слова. Кажется, он даже ни слова не мог разобрать, словно это был незнакомый ему язык… Он видел ее глаза, чувствовал прохладные пальцы, старался попасть в такт легких шагов… Кажется, они целовались на ходу… Кажется, он что-то шептал ей, а она смеялась и уворачивалась… Кажется, неожиданно наступило лето, и они бегали, дурачась, по золотому полю, догоняя друг друга, ныряли за скирды, аукали, словно дети в лесу… Потом она наклонилась к самому его лицу, и доктор совершенно утонул в бездонных черных глазах. Перестал существовать…
* * *Когда Соня пришла в себя, Таня-санитар по-прежнему сидела у нее на груди, но теперь смотрела испуганно, будто не понимая, где находится. Откуда-то издалека в сознание Сони вплывал сдобный голос:
– Ты что же это, кикимор проклятый, вытворила?! Ополоумела, что ль, совсем?! Ты назад в лес хочешь, что ли?!
«Полина Степановна пришла», – подумала Соня равнодушно.
Лицо Тани исчезло. Грудь больше на давило, дышать стало легче. Чья-то рука приобняла Соню за плечи, и Полина Степановна спросила, заглядывая ей в лицо:
– Сонечка, вы в порядке? Что она сделала? Кыш отсюда, орясина бестолковая! – шуганула она Таню и снова наклонилась к Соне. – Не поранила она вас? Нет? Давайте я посмотрю… Сонечка, вы уж извините. Вы же видите, дурная совсем. Не знаю, что на нее нашло, никогда раньше такого не было. Она, правда, иногда весной, перед Троицей, в лес бегает, влезет на дерево, поверещит, да и домой вернется. Видно, натура характера требует, все же нелюдь – она нелюдь и есть. А тут уж и не знаю, что на нее нашло.
Соня поглядела на санитара Таню. Бестолковая орясина, вместо того чтобы скрыться с глаз долой, как велела ей Полина Степановна, прижалась к ее боку и мелко-мелко тряслась, тараща косые глаза. Кажется, она вообще не понимала, где находится и что произошло. Повертев головой, санитар Таня, по всей видимости, заметила царящий в кухне разгром, приоткрыла рот, нахмурилась, и сильно дернула Полину Степановну за рукав.
– Тетя Поля, – затараторила она, захлебываясь собственными словами. – Тетя Поля, смотри, все разбросали!
– Таня, скажи, ты знаешь, кто разбросал? – строго спросила Полина.
Таня снова насупилась и заявила:
– Таня – санитар, будет прибираться. Таня поддерживает чистоту помещения больницы для здоровья пациентов.
Кивнув сама себе, Таня поплелась к кладовке, где хранился разный уборочный инвентарь, и загремела ведрами.
– Орясина и есть, – резюмировала Полина Степановна. – Сонечка, вы еще раз извините, она бестолочь, но добрая. Может, ее кто напугал.
– Может быть, – согласилась Сонечка, потирая горло. Шея болела, и дышать было трудно. – Вы не переживайте, Полина Степановна. Спасибо вам. Я пойду, а то у меня там пациент укола ждет…
Она совсем забыла про Вольского. Теперь вот только вспомнила… Слава Богу, ключи от сейфа с лекарствами никуда из кармана не делись. Полина Степановна открыла кабинет главврача, и через три минуты, сжимая в руке ампулу с кетамином, медсестра Богданова на всех парусах неслась к палате.
Подслеповато щурясь в темноте, она на ощупь дошла до стола, щелкнула выключателем. Свет настольной лампы полоснул по глазам, и темнота по углам стала гуще. Что-то зашевелилось у постели Вольского. Неясная тень выпрямилась во весь рост и быстро заскользила к выходу. Соня бросилась следом.
– Стойте! – закричала она. – Стойте!
Какое там! Человек уже исчез за поворотом, только полы зеленого хирургического халата взметнулись и пропали.
Кто это был? Что делал в палате? У Сони внутри все похолодело. Она обернулась, уже зная, что именно сейчас увидит. Вольский лежал поперек кровати без движения, уставившись в потолок остекленевшими глазами.
Разумеется, она не кричала. Все-таки она была медсестра бог знает с каким стажем, а не обморочная институтка. Она зажгла верхний свет, заглянула ему глаза, пощупала пульс. Пульса не было.
Соображай быстро и как следует, Богданова! В коридоре сидит Федор. Его надо немедленно отправить за Борисом Николаевичем в гостиницу. А пока позвать здешнего дежурного врача. Давай!
И она дала. Опрометью вылетела в коридор, со словами: «Федор Иванович, поезжайте в гостиницу за Борисом Николаевичем. Это очень срочно!». Однако Федора на месте не было. Только смятая «Комсомолка» валялась на диване. Ругая на чем свет стоит Федора, который вечно торчит в коридоре со своими дурацкими газетами и предлагает кофе в самый неподходящий момент, а теперь, когда он действительно нужен, как сквозь землю провалился, Соня побежала в сторону ординаторской – звать дежурного врача.
Надо сказать, на Федора Ивановича она сердилась напрасно. Ехать куда бы то ни было ему сейчас было в высшей степени затруднительно: доблестный водитель пребывал в железном обезьяннике местного отделения милиции со здоровенным синяком под глазом и вывихнутой рукой.
Федор тихо-мирно почитывал газетки, когда с криком «Там вашу машину ломают!» на этаж ворвалась медсестра из приемного отделения.
– Идите же, идите скорее! – тараторила она.
Впрочем, Федора не нужно было торопить. Он уже несся огромными шагами вниз по лестнице, размахивая прихваченным по дороге стулом. Спешил защищать хозяйское добро.
Выскочивший из дверей больницы Федор Иванович чрезвычайно напоминал Самсона, изготовившегося к сражению со львом. Трое подростков, самозабвенно колотившие по стеклам машины железными палками, это, видимо, поняли и бежали с поля боя, едва завидев грозного Федора на крыльце. Все еще сжимая стул в руке, Федор Иванович подошел к изуродованной машине. Стекла перебиты, на боках – вмятины.
– От сучьи дети! – сокрушенно покачал головой Федор.
Он предпочел бы сломать себе обе руки, чем попасть в такое позорное положение. Это ж кому сказать: водитель, а за машиной не доглядел!
Сзади послышалось фырчание и чихи задыхающегося двигателя. Хлопнула дверца, и кто-то закричал фальцетом:
– Не двигаться! Руки за голову!
Федор повернулся, краем глаза заметил щуплого мальчика в милицейской фуражке и тут же упал головой на капот – заложновский оперативник действовал быстро и наверняка, дав Федору дубинкой по затылку прежде, чем тот хоть слово успел сказать.
Очнулся Федор Иванович в обезьяннике, и на все его требования вызвать начальство и составить протокол дежурный с удручающим однообразием отвечал:
– Вот утром начальство придет и разберется с тобой, вандал хренов. А будешь орать – оформлю тебя сейчас за хранение наркотиков. Это у нас быстро.
Не желая быть оформленным за наркотики, Федор Иванович поутих и решил, что разумнее всего дождаться, когда неведомое милицейское начальство все же соизволит явиться на работу, а там уж и разбираться. Он сгорбился на лавке и уставился на решетку, отделяющую его от мира людей доброй воли, законопослушных и свободных.
Соня этого не знала и сейчас, как разъяренная фурия, мчалась по коридору, проклиная Федора Ивановича и набирая на ходу по телефону Бориса Николаевича. Но не успев свернуть за угол коридора, поняла, что при всех странностях, которые здесь творятся, нельзя оставлять Вольского одного. За углом почудилось легкое движение, но Соня уже бежала назад, к палате. Она встала в дверях, посмотрела дикими глазами на Вольского – он все также лежал с нелепо раскиданными в стороны руками – и закричала, что было сил:
– Сюда! Срочно! Сестра, дежурный, срочно в шестую палату!
Черт, никто не слышал ее, больница спала. Борис Николаевич телефон не брал. Соня собралась было уже разреветься, но вместо этого глубоко вздохнула и снова велела себе соображать. Так. Вызвать дежурного. Она воспользовалась общим больничным телефоном. На двенадцатом (она считала) гудке сонный голос ответил, что приемный покой слушает.
– Это из палаты Аркадия Вольского беспокоят, – быстро заговорила Соня, – Аркадию Сергеевичу нужна немедленно помощь. Я не могу оставить его и не могу дозваться никого из персонала. Пришлите нам дежурного врача. Это очень срочно!
Голос в телефонной трубке перестал быть сонным (о том, какая Аркадий Сергеевич важная персона, знала вся больница, включая повариху и уборщицу), затараторил, что да-да, сию минуту, бегом, сегодня как раз дежурит главврач, сейчас-сечас… Соня нажала отбой. Что теперь? Теперь звонить в гостиницу, просить дежурную девочку сходить в номер к Борису Николаевичу, пинками разбудить его, выломать дверь, если надо, и притащить доктора Кравченко в больницу. Дежурная трубку взяла быстро, обещала все устроить в лучшем виде. Оставалось ждать.
Соня села на стул у постели Вольского и уставилась в пространство. Ее била крупная дрожь. Она ни о чем не думала, только просила про себя:
– Пожалуйста, пожалуйста, пусть он вернется… Только не он, только не сейчас… Пожалуйста…
Сколько она так просидела, упрашивая неизвестно кого оставить ей этого распластанного на кровати мужчину? Пять минут? Десять? Час? Соня посмотрела на часы. Три минуты. Три минуты до того момента, как в палату вбежали милейший Валентин Васильевич и помятая дежурная сестра из приемного покоя (она явно еще не до конца проснулась).
Потом хрупали ампулы, летели на пол упаковки от катетеров, по-змеиному шипел вентиль кислородного баллона, яркий свет резал глаза, пахло в воздухе бедой и смертью.
– Полтора часа, – разводя руками, сказал милейший главврач Валентин Васильевич и стал записывать что-то в карте. – В лучшем случае – два. Больше мы его на нашем оборудовании не продержим…
И подняв на Соню глаза, вдруг заговорил быстро-быстро, как будто опасаясь, что если он замолчит, Богданова сейчас же грохнется в обморок или ударит его. Он говорил про недофинансирование, которое в любой момент может обернуться трагедией, что в Москве, конечно, все необходимое есть, но ни до какой Москвы Аркадия Сергеевича в таком состоянии не довезти. Так что единственно верное решение в сложившейся ситуации – оставить его здесь, ждать чуда и надеяться, что организм сам справится.
Вежливая Богданова, которую снова заколотило, ответила: