– Вы не можете принимать относительно Аркадия Сергеевича никаких решений. Транспортабелен он или нет – скажет его лечащий врач. Он сейчас должен подойти.
В кармане заверещал мобильный. «Ну слава богу, Борис Николаевич прорезался», – подумала Соня. Но это был не Борис Николаевич.
– Это Слободская, – сказала трубка – Я уже еду.
* * *Дусю разбудил дикий грохот. Грохотало в коридоре. Сонная и злая, она вышла посмотреть, кого там так долго и громко убивают, и увидела девочку-дежурную, которая колотила в соседнюю дверь.
– Дорогая, что-то случилось? – поинтересовалась Дуся сладким голоском.
– Ой, извините, ради Бога, – залепетала девушка, немедленно прекратив стучать. – Я вас разбудила, да?
– Ничего, – великодушно извинила коридорную Дуся. – В чем дело-то?
– Из больницы позвонили, говорят, пациенту плохо, ну, бизнесмену этому, который в аварию попал. Вот послали срочно за доктором, а я никак достучаться не могу…
На слово «плохо» сострадательная Дуся реагировала однозначно. Пока дежурная ковырялась в двери запасным ключом и названивала в больницу сообщить, что доктора в номере нет, Дуся натянула джинсы, ополоснула лицо ледяной водой и через две минуты уже мчалась на верном «шевроле» к больнице, набирая Соню по мобильному.
Затормозив у больничного крыльца, она уже знала, что Вольский в коме и без необходимого оборудования до утра не доживет.
Когда Дуся вошла в палату Соня сидела на стуле, бледная в синеву. Руки у нее дрожали. Поняв уже, что Борис Николаевич пропал, она принялась названивать московскому больничному начальству, потому что совершенно не знала, что еще можно сделать. Однако ни главврачу родной больницы, ни Вадиму, который сосватал ей эту работу в Заложном, ни кому бы то ни было еще дозвониться не получалось.
Что дальше? Ждать и надеяться на чудо, как сказал местный главврач? Соня перебирала возможные варианты.
Она будет снова пробовать дозвониться до Москвы. Может быть, они привезут оборудование. Может, они привезут это чертово оборудование быстро, может, успеют… Хотя за два часа ничего они не успеют, конечно… Что же? Что делать? Прискакавшая Дуся тут же позвонила своему приятелю, который был каким-то крутым начальником в МЧС, попросила, чтобы прислали вертолет и отвезли Вольского в Москву. Но поднять вертолет, пригнать его в Заложное, погрузить коматозного пациента и доставить его в Москву за два часа никак не получится. К тому же погода нелетная – вечером все службы получили штормовое предупреждение, и на сей раз синоптики, похоже, не наврали.
– Слушай, а скажи, как эта штуковина, которая ему нужна, называется? – спросила Дуся, прикрывая трубку рукой.
Соня сказала. Слободская вышла в коридор. Было слышно, как она что-то обсуждает по телефону с эмчеэсовским приятелем. Через минуту Дуся вернулась и доложила:
– Все что нужно есть в Калуге, в центральной больнице скорой помощи. Мой эмчеэсовец туда позвонит, они все подготовят. Его в скорой перевозить можно?
Соня потерла виски. По-хорошему, Вольского сейчас вообще трогать нельзя. Слишком опасно. Но оставлять как есть не просто опасно – безнадежно.
– Можно попробовать… – осторожно сказала она.
Можно попробовать довезти. Если им очень повезет, то, может, удастся довезти живым. Один шанс из ста, но все же… Просто надо, чтобы невероятно, сказочно повезло. Только и всего.
– Можно попробовать, – повторила Соня медленно.
Однако местный главврач так не считал. Он не хотел брать на себя ответственность за смерть такого пациента.
– Даже не думайте! – кричал Валентин Васильевич, размахивая пухлыми ручками у Сони перед носом. – Даже не думайте его перевозить, драгоценная Софья Игоревна! Никаких шансов, ни единого! Не могу допустить! При всем уважении, Софья Игоревна, вы не врач и не в праве принимать такие решения. И на чем вы его хотите везти? У нас две машины скорой помощи. Одна в ремонте, другая – в районе на вызове! Даже если шофер выедет немедленно, раньше, чем через час-полтора, он сюда не доберется. У вас просто не останется времени! До Калуги два с половиной часа езды на хорошей скорости. Вы что его, в такси собираетесь посадить?
– На моей повезем, – неожиданно заявила Дуся. – Зря я, что ли, этот дом на колесах покупала?
– Не могу допустить! – снова замахал ручками милейший Валентин Васильевич. – Невозможно! С меня потом голову снимут!
Тут Соня вызверилась. Холодная ярость охватила ее.
– Значит так, – сказала она негромко. – Я его забираю под свою ответственность. Будете мешать – пожалеете.
Валентин Васильевич, сообразив, видно, что отвечать, случись что, будет не он, а столичная медсестра, неожиданно успокоился.
– Ладно, милейшая, надеюсь, вы знаете, что делаете. Но расписочку позвольте. Я за ваши глупости не ответчик.
Ухватив со стола первый попавшийся лист бумаги, Соня размашисто написала: «Я, Богданова Софья Игоревна, медицинская сестра высшей категории Первой градской больницы (г. Москва) беру на себя полную ответственность за жизнь и здоровье Вольского Аркадия Сергеевича. Дата, подпись».
– Держите, – сунула она листок в ручки главврачу. – А теперь помогите переложить его. Не хотите помогать – освободите помещение.
Валентин Васильевич предпочел последнее и ретировался.
Дуся уже хлопотала у машины, складывая задние сиденья, чтобы туда поместились носилки. Через десять минут они неслись по проселку.
«Если живого довезем – свечку поставлю», – думала Дуся, когда машина подскакивала на очередной колдобине.
Им повезло: дорога была практически пустая, и редкие встречные машины, заслышав гудки джипа, успевали посторониться. Фонарей, ясное дело, никаких вдоль дороги не было, но луна выглядывала из разошедшихся туч, яркая и светлая. Разъехавшись с очередным перепуганным владельцем «Жигулей», Дуся вжала газ в пол, и ее крейсерская машина, зарычав, понеслась, как тяжелый бомбардировщик, получивший важное стратегическое задание.
Они давно уже выехали из Заложного и километров через десять, по Дусиным расчетам, должны были выйти на прямую трассу до Калуги. Там асфальт пойдет получше, и можно будет разогнаться по-настоящему. По этим колдобинам ехать больше ста двадцати Слободская опасалась. Машина тяжелая, Боже упаси, не справишься с управлением…
Дуся закурила, нагнулась вставить прикуриватель на место, а когда подняла глаза, увидела, что прямо на них несутся чужие фары. Ослепнув от дальнего света, бьющего в лицо, Дуся люто матюгнулась и резко вывернула руль. Бок ее крейсера шваркнул чужую машину по морде. Дуся снова матернулась. Завизжали тормоза, но поздно: тяжелый бомбардивощик уже уносило в кювет. «Блин, надо было брать маломерку», – пронеслось в голове у Слободской. Какая-нибудь крошка вроде двухместного «фордика» мгновенно вырулила бы назад, на дорогу. Но тяжеленный шевроле не слушался руля и несся по инерции в сосны. Дуся выжала тормоз и крутанула руль еще раз, выворачивая плечо. Огромный джип заложил плавный вираж и, раздумав врезаться на полном ходу в деревья, чуть проехал вдоль них, сминая колесами подлесочек. Теперь его несло к лесу на другой стороне дороги, но уже не всерьез, так, попугать.
Чужие фары мигнули сзади, и Дуся скорее услышала, чем почувствовала удар в задний бампер. Джип, ускорившись от того, что его таранили, снова тяжело заскользил к соснам, и Дуся снова, крича и ругаясь, стала его выравнивать. Взвизгнули тормоза. Ветер прошел над лесом, и ели, изогнувшись, затрещали под его порывами. В селе неподалеку сорвало ветром ветхую крышу с сарая, и сено облаком поднялось к небу, уносясь прочь от лугов, где скошено было жарким медвяным августом. Трупики пчел, с лета засевших в сене и перемерзших к ноябрю, пылью развеялись в небе.
Смяв подлесок и с другой стороны, «шевроле» выскочил на середину дороги. Сзади что-то кричала Соня, но Дуся не слушала, не до того было. Она сжала зубы и, прошипев: «Что, козел, погоняемся?», дала по газам. Козел, который так старательно пытался поубивать их всех в автокатастрофе, оказался довольно скоростным, и поначалу вроде как даже догонял набирающий скорость джип. Но двести ему все же оказалось слабо. Минут через десять он окончательно отстал, и Слободская, свернув на Калужскую трассу, поняла, что сегодня, Бог даст, они, может быть, останутся живы.
Дрожащими пальцами она вытащила из пачки сигарету, закурила и, не поворачивая головы, спросила у Сони:
– Вы там как?
Они там были нормально. Насколько это возможно.
– Дусь, что это было? Авария?
– Нет, – сказала Дуся, выдыхая красивое колечко сизого дыма. – Но кому-то этого очень хотелось. Ты не заметила, что за машина была?
– Нет, – покачала Соня головой.
– Понятненько, – раздельно произнесла Дуся и выдохнула еще одно колечко. Понятненько ей, в сущности, пока еще ничего не было, но она рассчитывала во всей этой бредятине разобраться.
* * *В Калуге их ждали. Дуся еще мотор не успела заглушить, а люди в белых халатах уже переложили Вольского на каталку, и теперь бежали по гулким ночным коридорам к дверям с табличкой «Реанимация. Посторонним вход воспрещен».
Соня села на порожек. Только теперь она поверила, что им сказочно повезло, что все хорошо, что Вольский жив, и если ей повезет еще раз (теперь уж это плевое дело), будет жить долго и счастливо. Она сидела там, пока кто-то не догадался накинуть ей на плечи свитер и отвести в ординаторскую, где пламенная Слободская уже пила чай и рассказывала, как они попали по дороге в аварию.
У Сони зазвонил мобильный, она тихо алекнула. Звонила мать из Америки. Она только что вернулась из похода по магазинам и жажадала сейчас же рассказать Соне, каких замечательных подарков накупила родственникам и знакомым к Рождеству.
– Извини, – оборвала ее Соня на полуслове. – Я очень устала, ничего сейчас не понимаю. Перезвони мне позже, а?
– Конечно, – ответила мама (Соня просто-таки увидела, как та обиженно поджимает губы). – На меня никогда нет времени, то ты устала, то занята… Ты всегда была очень невнимательным человеком!
Было семь утра среды.
К следующему понедельнику Сонина жизнь вошла в обычное русло. Она ездила на дежурства, потом – к частным клиентам: делать уколы, ставить капельницы. Потом – домой, отсыпаться. Вольского она больше не видела. Знала только, что в Калуге он быстро пришел в себя, и уже на другой день его перевезли в Москву.
Позвонил Валерка Драгунский, подбивший Соню на всю эту авантюру с Заложным, попросил заехать за гонораром. Между делом сказал, что Вольский проходит у них в клинике курс реабилитации, чувствует себя превосходно, рвется на работу, и врачи все от него стонут. Что с ним тогда в Заложном случилось, отчего меценат и благодетель ни с того ни с сего впал в кому, так никто и не понял. Вот, собственно, и все. Как будто ничего не было. Правда, еще через пару дней прорезался личный доктор Вольского, очаровательный Борис Николаевич. Приехал к Соне в больницу, с букетом, конфетами и тысячей благодарностей. Выглядел он не то чтобы плохо, просто не такой был благостный, как при первой встрече, не такой холеный. Как бы с лица несколько спал доктор. В уголках рта залегла нехорошая желтизна, барабанит нервно пальцами по столу, а в глазах тоска, как у больной собаки.
Вручив Соне цветы и конфеты, доктор Кравченко рассказал, как в славном городе Заложное отошел от машины за сигаретами – да и выпал из времени и пространства почти на двое суток. Лишь утром третьего дня он пришел в себя на пустынном шоссе, по которому потом еще несколько часов шел на ватных ногах, пока не подобрал Бориса Николаевича сердобольный водитель-дальнобойщик. Оказалось, доктор находится от Заложного в восьмидесяти километрах. Кроме шишки на затылке, повреждений никаких у него не обнаружилось. Зато пропали из карманов все деньги, документы и кредитные карточки. Доктор Кравченко предполагал, что по дороге к табачному ларьку какие-то негодяи стукнули его по голове, накачали клофелином, после завезли черт знает куда, обобрали и выкинули из машины.
Когда Борис Николаевич ушел, Соня вздохнула с облегчением. Не хотела она видеть личного доктора Вольского, не хотела слушать его дикие истории, не хотела душу травить. Всю неделю она добросовестно пыталась выбросить и Вольского, и все связанное с ним из головы.
В выходные Соня устроила генеральную уборку и, разбирая старые газеты, наткнулась на фотографию Вольского. На фото он играл в шахматы с каким-то министром. Министр хмурился и почесывал пузико, выглядывавшее из-под мятой ковбойки. Такой снимок из семейного альбома. Старые приятели культурно проводят досуг. Соня попыталась представить себе, чем еще министры и бизнесмены на досуге занимаются, и как-то очень ясно поняла, что все кончилось.
Она выкинула газету и решила жить дальше как ни в чем не бывало.
Но жить как ни в чем не бывало не получалось. Лежа по ночам без сна, Соня все вспоминала, как Вольский прижимался губами к ее ладони, как она гладила его по взъерошенным волосам… Потом он лежал поперек кровати, невидящими глазами смотрел в потолок, и Соня просила: «Только не он, только не сейчас…» Она просила, чтобы Вольский остался жить, и он остался. И жил теперь своей обычной жизнью, в которой Соне не было места.
Где-то в самом темном закоулочке сердца теплилась дурацкая надежда: а вдруг? Вдруг когда-нибудь они снова встретятся? Вдруг все повернется каким-нибудь таким волшебным образом, что они снова окажутся радом? Вдруг… Дальше Соня даже мечтать боялась. Он где-то живет, этого достаточно. Забудь. Но сказать легко. Не прикажешь сердцу, не прикажешь снам. Он снился ей почти каждую ночь. Это было до крайности неприлично, разнузданно и волшебно. Соня просыпалась, сжимая в объятиях подушку, понимала, что его нет рядом, и готова была удавиться. Через час-другой отпускало. Но ненадолго.
Дико хотелось его увидеть. Не в газете, не по телевизору, а вживую, своими глазами. Едучи к Драгунскому за гонораром, Соня втайне надеялась, что, может, они с Вольским случайно столкнутся где-нибудь в коридоре. Но по коридорам клиники сновали совершенно незнакомые люди, Драгунский торопился, и Соня даже наверх не поднималась. Встретились в вестибюле, здрасте – до свидания, вот твои денежки, спасибо, обращайся, если что. Занавес.
А на следующий день позвонила Слободская.
* * *Всю прошедшую неделю пламенный журналист Слободская занималась любимейшим своим делом: копалась в кучах дерьма, разыскивая там жемчужные зерна информации, необходимой, чтобы разобраться со странными происшествиями последних дней.
Вернувшись из Заложного, она сутки отлеживалась на диване и принимала у одра родственников с кофеем и обедами. Побаловав себя немного и вполне насладившись мирной московской жизнью, Слободская с дивана слезла и принялась рыть носом землю.
Заявление насчет побитой своей машины она написала еще в Калуге. Плюс прозвонилась всем знакомым и полузнакомым гаишным начальникам. Результата, правда, пока не было. Но Дуся знала, что козла, который их всех чуть не угробил, ищут. И надеялась, что найдут.
Родное издание получило огромных размеров очерк под оригинальным названием «Заговоренное место» – мрачное повествование в готическом духе о путешествии Слободской в калужские леса, изобилующее жуткими намеками, недомолвками и загадками. Одолев это произведение, пытливый читатель должен был автоматически прийти к выводу типа «хрен его знает, что это все такое было, но это здорово страшно».
Сдав материал, воспитанная Дуся позвонила заложновскому уфологу Виктору Николаевичу Веселовскому (он предусмотрительно оставил ей телефон детсада, где трудился сторожем, и просил звонить в любое время с семи вечера до восьми утра), поблагодарила за сотрудничество и пожелала всего наилучшего.
На работе дым стоял коромыслом. Пятница, как водится, пришла совершенно неожиданно, просто гром среди ясного неба. Как и на прошлой неделе, и на позапрошлой, и на любой другой, сколько их там в году, за исключением рождественских каникул, вдруг выяснилось, что номер пора сдавать, а половина материалов не готова. Редактор бегал с обычными пятничными криками «Где заметки? Всех уволю!». Заметки, как обычно, запаздывали. Типография, как обычно, ругалась, верстка кушала валидол. В общем, все, как всегда– трудовой будень накануне сдачи.