Отправив пса гулять на улицу, Рихард вернулся к дивану, где видел десятый сон инспектор Ларкрайт. Постояв еще некоторое время рядом, Ланн вздохнул и от души саданул по спинке дивана ногой:
– Подъём, пехота.
Карла утреннее приветствие впечатлило несколько больше, чем Спайка. Он резко сел, тряхнул головой и уставился на Рихарда:
– Что-то случилось?
– Случилось. Солнце встало. Никого не убили за ночь? Никто не звонил?
– Не звонил, не убили, – потирая глаза, отозвался инспектор и спустил ноги с дивана.
– Собери свои документы с пола. Ты их уронил.
– Да? Как же это я…
– Не знаю, я по ночам не гуляю, – Ланн сел на диван рядом с Карлом и вынул из кармана сигареты с зажигалкой.
Инспектор ничего не успел на это ответить. Дверь неожиданно открылась – Рихард не стал запирать её, пока не вернётся нагулявшийся пёс. На пороге стоял высокий широкоплечий мужчина со светлыми волосами и курчавой короткой бородкой. Чёрные глаза за стёклами изящных очков блеснули:
– Бурная ночь, как я вижу?
– Можно и так сказать… – ответил Ланн, даже не попытавшись встать. – Доброе утро, герр Леонгард, какими судьбами?
Доктор Чарльз Леонгард, один из немногих оставшихся в живых учёных-специалистов центрального НИИ, широким шагом прошёлся по помещению. Рихард, дымя сигаретой, неотрывно наблюдал за ним и с сожалением думал о забытой в кабинете бутылке коньяка. Она сейчас была бы очень кстати – приглушить новую вспышку злости… или разбить об голову утреннего гостя.
Сорокадевятилетний Леонгард считался светилом медицины – когда-то, ещё до Крысиного Рождества, он был главным врачом лучшей в городе больницы. Сейчас же больница осталась в глубоком запустении – почти без врачей и почти без пациентов, а Леонгард работал в НИИ. Он занимался экспериментами, о которых Ланн знал лишь то, что они курируются людьми из Министерства и как-то связаны с «крысятами». Выбрав их объектом исследований, Чарльз урвал весьма солидный кусок – и теперь в деньгах ни он, ни его лаборатория совершенно не нуждались. Это было крупными буквами написано на его ухоженном лице.
С Рихардом Ланном он был знаком ещё со времён «охоты на детей» и даже раньше. И комиссара доктор раздражал до зубной боли – своей вечной улыбкой, безукоризненно-белым халатом, густым басом и привычкой слегка растягивать слова во время разговора. А больше всего Ланн ненавидел его за то, что у Леонгарда была дочь, и учёный спокойно жил с ней, не опасаясь никакой заразы, в то время как…
– Пришёл поговорить о «крысятах», – Леонгард сел на стул.
Рихард быстро переглянулся с Карлом: молодой человек усмехнулся и дёрнул плечом. Ни о каких других вещах Леонгард с ними и не говорил. Ланн нахмурился, продолжая неприятные размышления.
Девочка Сильва была ровесницей Вэрди и ровесницей дочери самого Рихарда, сбежавшей в ту страшную ночь. Сильва тоже не росла и наверняка не могла иметь детей. Но между ней и другими зияла огромная пропасть. Не все знали, кем она приходится учёному. У Сильвы не было крысиной татуировки на руке. Сильва не воровала еду и не пряталась по подвалам и заброшенным домам. Сильва ходила в норковой шубке и часто встречала папу после работы. Потому что в то самое Рождество четырнадцатилетней давности Чарльз не умер вместе с остальными родителями. Причин тому знаменитый врач так и не нашёл. Вместо этого он предпочёл спрятать дочь от пристального внимания, ставя эксперименты на других «крысятах». И за это Ланн ненавидел его ещё сильнее.
– Что же вам угодно? – с привычной холодной вежливостью спросил Рихард. – Они что-нибудь у вас украли?
Некоторое время Леонгард, казалось, колебался, потом всё же ответил:
– Можно и так сказать… я видел нескольких из них на развалинах своей бывшей лаборатории. Помните, той, которую уничтожили дети с реки?
Ланн молча кивнул, потом добавил:
– Не думал, что там валяется что-то, без чего вы не могли бы прожить. Они просто искали какую-нибудь утварь.
Доктор вздохнул:
– Там есть очень опасные обломки, изобретения, к которым …
– Дети их в жизни не соберут, – хмыкнул комиссар. – Но если вам так хочется, я наведаюсь в известные мне логова и припугну «крысят», чтобы больше они к вам не совались.
Рихард надеялся, что теперь-то беседа закончится. Но чутьё подсказывало ему, что всё не так просто. И даже несмотря на это, для комиссара стали полной неожиданностью следующие слова Леонгарда:
– Что вы, нет нужды. Вы можете просто рассказать мне о парочке этих… как вы сказали… «логов». И я схожу туда сам. У вас ведь и так немало работы, вы же не шериф, обязанный следить за…
Всё сразу стало ясно. Более не церемонясь, Ланн поднял ладонь на уровень глаз собеседника и сказал:
– Побеседуйте, пожалуйста, с моей рукой, герр Леонгард. Моя рука очень интересуется, у вас что же, опять умерли все подопытные, которых вам невесть где отлавливают без ведома Управления?
– И почему же этим интересуется только ваша рука? – учёный расслабленно откинулся на спинку стула, созерцая растопыренную перед ним пятерню.
– Потому… – сквозь зубы ответил Рихард, – что остальная часть меня может воспринять ваш нынешний визит как явку с признанием в похищении детей и загнать вас в карцер на пару недель.
– Достойный аргумент, – кивнул Леонгард. – Вот только я никого не похищаю. Все мои эксперименты добровольны, я готов платить за них. И рискую жизнью, контактируя с этими детьми и пытаясь…
– А сколько ваших подопытных вышли из лаборатории живыми? – лениво полюбопытствовал Рихард, опуская руку. – Ноль, верно? Кажется, они рискуют жизнями значительно больше, чем вы.
И кажется, в правительстве очень хорошо пресекают все его, Ланна, попытки прекратить похищения и наладить систему регистрации «крысят». Так же, как пресекали когда-то все агитационные попытки Карла, направленные на защиту детей… Пресекали настолько хорошо, что у инспектора до сих пор остались следы от ожогов – если бы Рихард не вытащил Ларкрайта из того заброшенного горящего дома, тот вообще не сидел бы сейчас здесь.
– Вы не понимаете… – голос Леонгарда прервал тяжелые размышления комиссара. – Они нужны мне. Это очень важные исследования. Совершенно новые.
– И какие же?
Доктор покосился на Карла, но комиссар, уловив его взгляд, довольно резко сказал:
– От этого человека у меня тайн нет. К тому же он будет свидетелем, если мне не понравится то, что вы скажете, и я захочу вас пристрелить.
– Как пожелаете, – всё так же невозмутимо ответил Леонгард. – Дело в том, что я собрал статистику по больницам страны и обнаружил кое-что интересное… очень интересное. Вы знаете, что довольно часто для спасения жизни человека ему надо пересадить чужой орган или перелить кровь… и все эти операции с костным мозгом…
– Знаю, – махнул рукой Ланн.
– Так вот… случалось, что у врачей не было выбора и… им приходилось использовать в качестве доноров «крысят» – на свой страх и риск, но такие смельчаки находились. Иногда живых, но обычно это были совсем-совсем свежие трупы. И… – доктор сделал паузу, – ни после одной из таких операций у пациентов не случалось отторжения. Независимо от группы крови и резус-фактора. Эти дети… универсальные доноры.
Комиссар молчал. Теперь он понимал, что самым разумным было бы прямо сейчас застрелить утреннего гостя – хотя бы потому, что его глаза за стёклами очков уже горели не предвещающим ничего доброго огнём. Доктор же оживлённо продолжал:
– Необходимо выяснить причину такой положительной реакции, и для этого нужны подопытные. Конечно, пока никаких трансплантаций, только работа с кровью и…
– Пока – это хорошее слово, – пробормотал Карл.
– Так вы поможете мне?
– Нет. – Рихард снова закурил. Он дал себе слово не терять самообладания и собирался его сдержать.
Доктор сцепил на груди массивные руки:
– Но неужели вы не понимаете, что ваша задача …
– Моя задача, – отрезал комиссар, – следить за тем, чтобы не нарушали закон. Задачи ловить «крысят», чтобы вы их резали, у меня нет. Зато есть другая – пресекать преступления. Убийство ребёнка – даже такого – тоже преступление. Вы поняли меня?
– Понял, – вздохнул доктор. – Благодарю.
В помещение вбежал Спайк и тут же оскалился, увидев гостя. Рихард тихо подозвал собаку к себе. Леонгард встал и вздохнул:
– Что ж, хорошего дня… жаль, что мы не поняли друг друга.
Когда мужчина уже был у дверей, Ланн, почёсывающий пса за ухом, небрежно бросил ему в спину:
– На крайний случай у вас есть для экспериментов ваш собственный «крысёнок».
Леонгард глянул на него в пол-оборота и ответил:
– А вот за эти слова я сам бы вас с удовольствием застрелил. До свиданья.
Маленькая Разбойница
[Восточная Жeлeзнодорожная Колeя. 10:15]
– Ал, я всё же надеюсь, меня не будет рядом, когда кто-то тебя пристрелит.
Мы собирались совершить относительно рискованную вылазку в магазин за продуктами – на запретную для нас, «крысят», территорию взрослых.
А для этого нужно было сделать то, что мы частенько делали в своём прошлом, настоящем детстве, – самим нарядиться взрослыми. Летом это оказывалось совсем непросто, а вот сейчас не вызывало проблем: шляпы, плащи или куртки. Я запудрила лицо, накрасилась обломком карандаша для глаз, надела туфли на устойчивых широких каблуках, чтобы казаться выше, собрала в пучок волосы и нацепила шляпку с вуалью. Ал, и без того достаточно высокий, нахлобучил на голову широкополую шляпу и переоделся в свои самые приличные штаны, на которых даже почти не было заплаток, а сверху напялил плащ. В заключение мы оба надели перчатки – главное было спрятать крысиные татуировки. Мы не выглядели на свои двадцать восемь даже теперь. Но всё же.
Услышав недовольство в моём голосе, Ал фыркнул и поудобнее перехватил сумку:
– Я не буду ничего сегодня воровать, не переживай ты так. Мне ничего не надо.
Продолжая переругиваться, мы вылезли из вагона, попрощались с ребятами и пошли вдоль путей по направлению к городу. Дул сильный ветер и накрапывал дождь, настроение у меня вполне отвечало такой погоде: было отвратительным. И даже несмотря на то, что мы уже достаточно удалились от поезда, я слышала противные визгливые крики «живых овощей».
И как нас никто ещё не нашёл и не устроил облаву? С такой сиреной невозможно скрываться долго. А мы каким-то чудом скрывались уже несколько лет. Может, благодаря Карвен, из-за которой Восточная Железнодорожная Колея до сих пор слыла убежищем призраков. А может, потому, что кто-то перегородил колючей проволокой и металлоломом рельсы, на которых стояла наша развалюха, и повесил всюду таблички «опасная зона», «идёт ремонт» и «не пересекать»? Ведь обстановка в стране не стала спокойнее, и тревожные красно-жёлтые таблички действовали на людей не хуже, чем предупредительные выстрелы.
Думать обо всём этом было неприятно. Но и говорить с Алом особенно не хотелось. И я пробурчала:
– Лучше бы взяла с собой Карвен.
Алан фыркнул и так тряхнул головой, что шляпа съехала ему на глаза:
– Карвен не стала бы таскать за тебя картошку, – сказал он.
Не стала бы. В этом Ал был прав, и я промолчала. Он вздохнул, поправил шляпу и предложил:
– Возвращайся, если хочешь, я всё куплю сам.
– И я буду виновата, если ты попадёшься? Ну уж нет. Но… Карвен действительно лучше было взять с собой.
– Ты сама не захотела будить её.
– Потому что знала, что ты будешь её задирать, а ей нельзя нервничать.
Он замедлил шаг и взял меня за плечо:
– Вэрди! Объясни, зачем тебе нужна эта мутная девчонка?
От неожиданности я споткнулась о какую-то торчащую из земли железку, с трудом удержала равновесие и встала как вкопанная:
– Чего? Карвен – моя лучшая подруга, и она – не мутная. Она была со мной ещё до тебя. Ещё раз выскажешься о ней вот так – выбью зубы. Понял?
Говоря всё это, я крепко держала Ала за рукав плаща и не сводила с него взгляда. Когда я закончила, он попятился, пожав плечами:
– Извини, я пошутил. Закрыли тему. В конце концов, если бы не Карвен, у нас не было бы этого поезда. И не только его.
Хотя бы это он понимал. Я спрятала руки в карманы и ускорила шаг. Идти на каблуках по раскисшей земле, усыпанной довольно крупными камнями и проржавевшим металлоломом, было трудно, но я старалась не обращать на это внимания.
Мне вспомнилась случайная встреча с Карвен под одним из городских мостов – она жила там с самого Крысиного Рождества. А я в то время только покинула дом моей второй матери – судьи и рада была хоть кого-нибудь встретить. Наполовину седая, тощая девочка сразу показалась мне чокнутой. Но она была очень добрая и ухитрялась доставать еду. Эти два качества сразу примирили меня с её странностями – побегами, долгим вечерним созерцанием неба и общением с призраками, которых я раньше никогда не видела. Карвен научила меня воровать и прятаться, и ей никогда не приходило в голову меня прогонять или чего-то требовать в благодарность. Она стала мне самым близким человеком.
Когда наступило лето, мы отправились искать себе другой дом – из-под моста нас выгнали взрослые бездомные. Я думала, мы бродим наугад, но Карвен отлично знала, куда мы идём.
Впервые увидев мрачную махину покорёженного поезда, я и подумать не могла, что здесь и есть наш конечный пункт. Этот эшелон был мне знаком: он стоял тут ещё со времён Большой Войны. Говорили, что, когда он перевозил беженцев, его обстреляли вражеские самолёты. А ещё пустили ядовитый газ, в котором задохнулись все, кто был к тому моменту ещё жив. Этих людей и закопали на маленьком старом кладбище по другую сторону дороги. А эшелон так и не убрали – сначала его решили оставить как напоминание об ужасах войны, потом о нём просто забыли. Поезда стали пускать по объездному пути, и со временем Восточная Колея вообще оказалась заброшенной – даже на той стороне озера, к которой она прилегала, никто никогда не отдыхал. И за сорок лет родилось множество легенд о живших на этом месте призраках.
Место и впрямь казалось не самым уютным. Но подойдя к поезду, мы не обнаружили тут никого, кроме Маары – она жила в паровозе. Разговаривать она почти не умела, понимала только самые простые слова, и лишь с большим трудом нам удалось хоть что-то от неё узнать. Маара до Рождества жила в интернате, а потом убежала – она знала историю своего дедушки и захотела посмотреть его поезд. А потом пришла сюда жить, потому что в городе все были слишком злые. Маара слышала истории про привидений, но они никогда её отсюда не выгоняли, поэтому она их не боялась. А ещё Маара уже тогда начала подбирать на улицах выброшенных «живых овощей» – ей было их жалко, и она даже воровала для них молоко в ближайшем посёлке. Удивительная доброта, полностью подавляющая инстинкт самосохранения. Видимо поэтому она так ярко выражена у таких вот безмозглых.
Я думала, что уж теперь-то Карвен точно уйдёт: не могло ей понравиться такое убогое местечко. Но она захотела остаться. И не просто остаться…
Той же ночью я впервые увидела, как освобождаются духи. Весь поезд осветился ровным голубовато-фиолетовым светом, а потом от него и от земли вокруг начали подниматься в небо светящиеся силуэты. Улетая, они превращались в маленькие звёздочки, и, казалось, это никогда не кончится… Более жуткого и одновременно завораживающего зрелища я еще не видела. А прямо перед паровозом стояла, раскинув тонкие руки, моя Карвен, похожая на самую настоящую колдунью. Тёмную колдунью.
Эту ночь, наверно, можно было считать началом всего. Ребята приходили к нам из городов, посёлков, соседних областей – и оставались. Карвен никогда не хотела быть лидером, и эту роль пришлось исполнять мне. Со временем я даже привыкла… как привыкла и к тому, что Карвен постепенно оставляли силы. Наверно, то большое освобождение призраков и подорвало её. Но мы никогда об этом не говорили. Она вообще ни с кем не говорила о том, что касалось её.
Ал ткнул меня локтем и указал вперёд – туда, где уже высились городские постройки. Я подняла глаза и увидела большой рекламный щит, с которого грустно улыбалась Госпожа Президент. А под ее изображением была надпись: «Заводите семьи. Родина начинается с семьи». Алан скривился: