Если начальство разрешило – надо пользоваться, пока оно, начальство-то, не передумало. И теперь нужно ждать следующих выходных, когда Ваня поедет в деревню и вытащит из автоклава косметичку. Он обязался привезти ее обратно, ему, дескать, чужого не надо.
– Ты по-прежнему не хочешь сказать, что было в косметичке? – настаивала Татьяна.
– Да честное слово – ничего не было! – с жаром воскликнула Надежда, старательно смотря на Татьяну незамутненным взглядом. – То есть я не заметила, но определенно там было что-то важное, иначе Алиса бы так за ней не гонялась.
– Ну ладно, подождем до выходных…
– Знаешь, – сказала Надежда, чтобы поскорее уйти от опасной темы, – мне кажется, разработку никто не успел украсть. Во всяком случае, все окружение Загряжского так думает. Иначе бы они не вертелись вокруг.
– Ну и что? – Татьяна глядела сурово.
– А то, что у тебя есть шанс ее найти! – воскликнула Надежда. – Нужно только узнать, где он спрятал документы, а потом… – Она прикусила язык. Татьяна ведь не знала, что есть ключ, который открывает волшебную дверь, и этим ключом является палец.
Дамы обменялись телефонами и расстались, условившись держать друг друга в курсе событий. Едучи домой в метро, Надежда думала, что нашла ответ на один из вопросов: откуда у Загряжского могут быть большие деньги? Денег у него не было, но была документация уникального скоростного самолета, которую он собирался продать за большие деньги. Остался еще один, самый важный, вопрос: где искать документы?
И на еще один вопрос, касающийся лично Надежды Николаевны, она могла теперь дать ответ. Если раньше непонятно было, за каким чертом ей влезать в опасную передрягу и в разборки с бандитами, то теперь ее поступки обрели смысл: нужно помочь Татьяне выручить мужа из беды. Найти документы и отдать этому типу из органов. Только подстраховаться, чтобы Павлу Грибову не причинили неприятностей.
Надежда приободрилась, потрогала спрятанную в потайной карман косметичку и вышла на своей остановке.
* * *Калерия Эдуардовна аккуратно, стараясь не помять поля, сняла шляпу, повесила на плечики пальто, по неистребимой привычке переобулась в тапочки, прошла в комнату, достала из сверкающего хрусталем серванта бутылку армянского конька, налила себе полную рюмку и выпила.
По щекам ее поползли грязные дорожки слез.
Здесь, у себя дома, она могла себе это позволить.
Калерия Эдуардовна оплакивала не беспутного мужа Аркадия – с ним она разошлась достаточно давно, да и никогда особенно его не любила. Она оплакивала даже не своего двоюродного братца Мишу, известного в определенных кругах как Кабаныч. Мишу, конечно, было жалко, но не до такой степени, чтобы пускать слезу, тем более что встречи их, вследствие специфики Мишиных занятий, были нечастыми.
Плакала Калерия, как обычно плачет любая женщина, о собственной жизни, пролетевшей так быстро и оставившей после себя только горечь.
Калерия Эдуардовна налила еще одну рюмку и сказала себе:
– Жизнь не удалась!
Единственным, кого она действительно любила, был ее отец, Эдуард Вахтангович, великий человек.
Так говорили все его друзья, собираясь в их небольшой, но прекрасно обставленной и уютной квартире по самым разным поводам.
«Выпьем за этого великого человека!» – обязательно говорил кто-нибудь из друзей.
Эдуард Вахтангович был директором гастронома.
Не самого крупного в городе, не самого известного.
«Не нужно выделяться, – говорил он часто, – не нужно быть на виду. Властям понадобится козел отпущения, и они выберут того, кто слишком выделяется. Надо быть скромнее».
Еще он часто говорил: «Мне не нужна скандальная известность!»
И у него не было скандальной известности, но в определенных кругах, очень узких, но очень влиятельных, Эдуарда Вахтанговича хорошо знали. И очень уважали.
Многие теневые дельцы тех времен ссылались на него как на высочайшего эксперта:
«Эдуард Вахтангович считает, что с рыбой сейчас лучше не связываться».
И те, кто прислушался своевременно к этому совету, через несколько месяцев тихо радовались, потому что те, кто связался с рыбой, собирали маленькие чемоданчики и отправлялись в «места, не столь отдаленные».
Еще Эдуард Вахтангович любил повторять фразу, услышанную когда-то от старого киноактера второго плана: «Главное правило – держаться подальше от камеры и поближе к кассе».
В устах Эдуарда Вахтанговича слово «камера» приобретало совсем другой смысл, чем в устах артиста: зловещий и роковой.
Но благодаря уму и дальновидности жизнь Эдуарда Вахтанговича прошла именно так – подальше от камеры, поближе к кассе.
Он был очень полезным человеком, и поэтому у него было множество друзей. Он любил красивую жизнь, красивые вещи, но осторожность диктовала свои законы. Он жил с женой и дочерью всего лишь в трехкомнатной квартире, потому что боялся привлекать к себе внимание. И дача у него была небольшой и очень скромной, не идущей ни в какое сравнение с особняками нового времени.
Правда, скромная снаружи дача внутри была отделана и обставлена весьма комфортабельно и уютно; правда, небольшая квартира поражала неподготовленного человека своей удивительной по тем временам обстановкой.
Эдуард Вахтангович говорил, что снаружи его дом могут видеть завистливые глаза соседей, а изнутри – только добрые глаза друзей, и поэтому не жалел денег на убранство своего жилища.
Особенно любил он пышный и воздушный саксонский фарфор и собирал где только можно мейсенские безделушки. Многочисленные друзья Эдуарда Вахтанговича знали, что никакой подарок не доставит ему такого удовольствия, как немецкая статуэтка, и приносили их к каждому празднику.
А праздники он любил и умел их устраивать. За столом у него собирались нужные деловые люди, но нередко появлялись и известные артисты, журналисты, певцы.
Лерочка росла в интересном, ярком окружении.
Она была единственным и любимым ребенком в семье, и будущая жизнь рисовалась ей сплошным праздником, который сумеет создать для нее дорогой папочка.
Неподалеку от Эдуарда Вахтанговича мелькала кривая волчья ухмылка двоюродного брата Миши.
Миша посматривал на дядю Эдика с большим уважением и старался усваивать его житейскую мудрость.
Позже, после смерти Эдуарда Вахтанговича, он говорил Лерочке, что многим обязан ее отцу, что благодаря его советам самому Мише тоже, за редкими исключениями, удалось прожить «подальше от камеры, поближе к кассе», несмотря на трудный и опасный характер выбранной им работы.
Да не только это: Эдуард Вахтангович познакомил молодого, перспективного родственника с нужными людьми, заложив тем самым основы его будущего могущества.
Миша, как и многие его коллеги по уголовному миру, высоко ценил родственные отношения и не раз говорил Калерии, что она всегда может на него рассчитывать.
Однажды она действительно к нему обратилась.
С Загряжским они встретились случайно – на дне рождения школьной подруги. Опытный ловелас положил глаз на свеженькую кареглазую Леру, а узнав, чья она дочь, загорелся всерьез. Влюбить ее в себя Аркадию не составило труда.
Совместная жизнь обоих очень разочаровала. Аркадий Ильич, хотя и хорошо по тем временам зарабатывал и делал неплохую карьеру, никакими силами не мог создать Калерии тот комфорт, ту райскую жизнь, к какой она привыкла в отчем доме. Кроме того, почти сразу после свадьбы Лера начала натыкаться на следы его бесчисленных измен.
Естественно, характер ее испортился, причем до такой степени, что иногда она сама пугалась накатывающей внезапно ярости.
Примерно тогда муж стал называть ее «Моя Калера», произнося это так, что отчетливо слышалось «холера».
Калерия Эдуардовна вспомнила этот этап своей семейной жизни, и от злости глаза ее мгновенно высохли.
Она вытерла глаза кружевным платочком, брезгливо посмотрела на пятна смазанной туши, но не пошла умываться, а налила себе еще одну рюмку коньяку.
Конечно, это был уже перебор, но сегодня можно было наплевать на чувство меры.
Завтра нужно будет идти к нотариусу, придется привести себя в приличный вид, а сегодня можно не думать о внешности. Сегодня – вечер воспоминаний.
Калерия вспомнила, какой невыносимой стала их жизнь с Аркадием, тогда она наконец решила вернуться к отцу.
Как ни странно, это решение успокоило и ее, и мужа, они разошлись достаточно мирно. Единственное, о чем просил ее Аркадий, – не подавать на развод, потому что в тот момент у него решался вопрос о служебном повышении, и развод мог помешать.
Калерия на настаивала: официальный статус замужней женщины ее вполне устраивал. Имущественных претензий к Загряжскому она тоже не предъявляла: по сравнению с отцом муж казался ей нищим, что с него возьмешь.
Однако возвращение в отчий дом было не таким радостным, как это рисовалось ей в мечтах. Время изменилось, и житейская мудрость, которая была хороша в прежних условиях, в мутной воде перестройки оказалась устаревшей.
Эдуард Вахтангович был по-стариковски слишком осторожен, не любил и не умел рисковать и поэтому опаздывал с принятием важных решений, не успевал, как говорится, вскочить на последнюю подножку.
Друзей у него поубавилось, праздники в их доме стали редкими. Да и сам дом по меркам нового времени выглядел бедновато.
В какой-то степени Эдуард Вахтангович сохранил вес в своих кругах благодаря родственным связям с Кабанычем, вошедшим в полную силу, но, даже несмотря на такого родственника, новые люди постепенно оттирали матерого старика от кормушки, а часто просто перешагивали через него, вообще не замечая.
Такое положение дел не могло не сказаться на его здоровье, и однажды утром Калерия, не дождавшись отца к завтраку, вошла в его спальню и увидела на подушке неопрятно посиневшее лицо с удивленно открытыми мертвыми глазами.
Похороны прошли довольно незаметно, старика уже не помнил никто из значительных людей, и Калерия шла за гробом по дорожке Смоленского кладбища под руку с Мишей, срочно примчавшимся из Тамбова, где он проводил крайне важную операцию.
Она похоронила отца рядом с матерью, которая умерла пятью годами раньше, тихо и скромно, как делала все в жизни.
Оплатив похороны и заказав приличный, но не выдающийся надгробный памятник, Калерия подвела итог оставшимся после отца средствам и была крайне разочарована.
Деньги, еще недавно казавшиеся значительными, теперь выглядели несерьезно; материнские драгоценности в новых условиях стали просто жалкими побрякушками, квартира и дача, из осторожности небольшие, конечно, годились для жизни, но стоили недорого.
Оставалась отцовская коллекция фарфора, но, когда Калерия пригласила полузнакомого эксперта, он долго мялся, морщился, оттопыривал толстую нижнюю губу и сказал наконец, что половина коллекции – поддельная, в особенности все то, что дарили друзья и знакомые, а остальная часть, хотя и мейсен, не самого интересного периода. Кое-что стоит денег, но далеко не таких, на которые Калерия Эдуардовна рассчитывала.
Впрочем, и таким деньгам она теперь была рада.
Потребности пришлось изрядно сократить.
Калерия задумалась о своей жизни. Может быть, официально развестись с Загряжским и найти нового мужа? Но она мало интересовалась мужчинами, и те отвечали ей взаимностью. Еще пока она была молода, а отец богат, на нее посматривали с интересом, а сейчас… она как-то незаметно постарела и потускнела, характер имела достаточно стервозный, отцовские богатства растаяли как дым… короче, жизнь не удалась…
В таком растерянном пессимизме она прожила еще некоторое время, понемногу продавая отцовский фарфор, как вдруг на горизонте снова возник Аркадий.
Он позвонил, предложил встретиться. Прежние обиды несколько зарубцевались, заросли бурьяном лет, и Калерия согласилась.
Он назначил ей свидание в очень дорогом, модном нынче ресторане. Калерия Эдуардовна провела полдня в салоне красоты, почистила перышки и надела самое свое дорогое платье, стараясь не ударить в грязь лицом перед бывшим мужем.
Мерзавец выглядел отменно. Седые виски и приобретенная солидность только красили его, глаза были все такие же наглые, запах дорогого одеколона довершал облик.
Ресторан находился в центре города в небольшом тихом переулке, а внутреннее его убранство было взято из театрального реквизита к пьесам Шекспира либо же из «Сцен рыцарских времен».
У входа в небольшой и, как ни странно, уютный зал стояли рыцарские доспехи, по стенам развешаны охотничьи трофеи – оленьи и кабаньи головы, а также всевозможные мечи и кинжалы. В камине горел живой огонь, и при появлении каждого посетителя официант подбрасывал новое полено.
Сами официанты были одеты в стилизованную форму средневековых слуг: что-то вроде малинового камзола и такого же цвета обтягивающие узкие штаны – кюлоты, только вместо длинноносых средневековых башмаков на всех были обычные ботинки.
Назывался ресторан «Львиное сердце», что вызывало несколько двусмысленные ассоциации, и Калерия Эдуардовна на всякий случай решила не заказывать никакого мясного блюда.
– Что тебе от меня нужно? – прямо спросила Калерия мужа в ответ на его явно неискренний комплимент.
– Ну почему, Калерочка, ты не допускаешь, что я просто хотел тебя увидеть? Ведь мы с тобой, как ни крути, муж и жена!
Калерия вспомнила ночные скандалы, следы чужой помады, запах чужих духов и твердо сказала:
– Дорогой, не пытайся меня охмурить. Говори прямо: что тебе нужно? Может быть, мы и сумеем договориться!
Официант принес бутылку красного бордо, откупорил ее и разлил по бокалам. Загряжский поднял свой бокал, покрутил его, глядя, как вино играет в отблесках огня, притушил профессиональный масленый блеск глаз и сказал:
– Познакомь меня с Михаилом!
– С каким Михаилом? – спросила Калерия, чтобы выиграть время, пряча глаза и комкая в пальцах бумажную салфетку.
– Ты знаешь. С твоим двоюродным братом. С Кабанычем.
Калерия залпом выпила полный бокал вина, подняла на своего законного мужа полные застарелой неприязни глаза и спросила:
– Зачем?
– А вот этого, дорогая, я не могу тебе сказать.
Он был внешне спокоен, но Калерия Эдуардовна прожила с ним не один год. Она сразу почувствовала, что дело важное, ему просто необходимо, чтобы именно сейчас она свела его с Михаилом.
– Как хочешь. – Калерия сделала вид, что встает из-за стола.
– Подожди. – Интонация Загряжского стала просительной, и это порадовало Калерию Эдуардовну. – Подожди. Я хочу предложить ему сделку… очень выгодную сделку, очень крупную. Пожалуйста, устрой нашу встречу. Я могу и сам попытаться выйти на него, но тогда разговор будет не таким доверительным…
Официант принес закуски. Калерия сделала над собой усилие и молчала, пока парень суетился перед столом, расставляя тарелки.
– Да он с тобой вообще говорить не захочет! – произнесла она, окинув мужа презрительным взглядом. – Он помнит, как ты со мной обошелся!
– Калерочка, не будем ворошить прошлое! – Загряжский положил ладонь на ее руку, посмотрел в глаза с хорошо отработанным лиризмом.
Не выпей она бокала вина, могла бы сорваться и бросить в него тарелкой. Теперь же Калерия Эдуардовна с удивлением почувствовала, что ласка ей приятна. Она мигом взяла себя в руки: больше ни капли спиртного, а то потеряешь над собой контроль, и мерзавец добьется всего, что ему нужно. Калерия вовсе не собиралась вот так, с бухты-барахты, выполнять его просьбу, не такие у них с мужем были отношения.
– Ладно, – Калерия вырвала руку, – я спрошу его, захочет ли он с тобой говорить. Встретимся через неделю.
Дальше ужин прошел в ничего не значащей беседе.
Эту неделю Калерия Эдуардовна посвятила частному расследованию. Она развила бурную деятельность, выяснила адреса и телефоны нескольких бывших сотрудниц Загряжского, нескольких жен его бывших сотрудников и бывших жен его теперешних сотрудников, двух его бывших секретарш, резонно рассудив, что бывшие жены и бывшие сотрудницы гораздо словоохотливее.