Слева, со стороны моря, шоссе пересекала узкая бетонка. Она вела к кирпичным приземистым корпусам какой-то фабрики. Два корпуса были явно заброшены. Кирпич выщербился, ржа источила балки и перекладины сталеконструкций, в темных провалах окон отсутствовали стекла, кругом все поросло травой и бурьяном и напоминало мусорную свалку. Валялись чугунные болванки, куски арматуры, битый щебень. Однако третий фабричный корпус выглядел иначе. Его покрывали строительные леса, он был огорожен забором. Стоял он чуть дальше остальных, почти на самом морском берегу. Рядом высилась башня строительного крана. А с шоссе на бетонку заворачивали груженые «ЗИЛы» и бетономешалка.
– Что это тут у вас? Завод? – спросила водителя Катя.
– Раньше рыбоконсервный комбинат был. На весь Союз гремел. Шпроты в банках покупала? Ну! Сайру там, сардины – все отсюда. А потом лопухнулись, обанкротились, закрыли все. Народ поразбежался. Сейчас один мужик нашелся, чего-то тут приватизировал. Снова вроде закопошились, строят-ломают. Мы вот тут все гадаем – хватит у него денег до ума-то все довести, нет? Ну, дальше-то куда?
– Как прежде, за той машиной.
«Опель» тем временем въехал в поселок. Рыбачий напоминал Морское, только был немного побольше. Кроме старых рыбацких домов, здесь были и другие строения – в основном серые коробочки пятиэтажек. А справа от дороги в тенистом сосновом бору прятались прекрасные новые кирпичные коттеджи, видимо, построенные какой-то фирмой по единому проекту и плану. Фасады их были обращены в сторону залива. И вид из окон на тихую бухту был, наверное, потрясающим.
«Опель» проехал мимо коттеджей. Дорога плавно огибала бухту. Внизу у причала, как и в Морском, на воде покачивались пришвартованные моторки и катера.
Дом, возле которого остановилась Марта, стоял на самой окраине поселка. Он располагался на отшибе, среди сосновой рощи, отгороженный от дороги только широким подстриженным газоном и невысокой кованой оградой – всего-то вполовину человеческого роста.
– Останови-ка здесь, – попросила водителя Катя. Место было вполне подходящим – сосны, сосны, сосны. – Сколько с меня еще? – Она полезла за деньгами в сумочку.
– Нисколько, ништяк. Я думал, до канадской границы гнаться будем, – водитель засмеялся. – Ты того, не очень-то там разоряйся. Парня своего пожалей. Дело-то житейское.
– Ладно, не учи, спасибо, что подвез. – Катя закрыла дверь «Москвича». Медленно и осторожно направилась к ограде. Калитка была распахнута, а вот въездные ворота так и не были открыты. Видно, загонять машину на участок Марта не собиралась.
Лужайка перед домом была пуста – Марта успела уже войти в дом. Катя остановилась у ограды. С правой стороны ее кованые узоры густо оплетал плющ. За этой зеленой ширмой можно было надежно укрыться. Катя решила повременить и немного оглядеться.
Этот дом… Он выглядел как с иголочки. Двухэтажный, высокий, из темно-красного кирпича, с пристройками и гаражом, с широкой открытой верандой, опоясывающей его, словно ажурная юбка. Крыша была ломаной, крытой черепицей. Второй этаж украшали балконы и балкончики, эркеры и мансарды. Участок рассекали выложенные плиткой дорожки. Все они вели от дома к въездным воротам и к задней калитке, к обрыву, откуда открывался вид на залив. Участок был отлично ухожен, чуть ли не вылизан до зеркального блеска. Во всем чувствовалась заботливая и умелая хозяйская рука.
Катя разглядывала веранду. На ней стояла плетеная летняя мебель. А на широких перилах и на специальных деревянных подставках зеленой шеренгой выстроились чудесные комнатные цветы, вынесенные на солнце. Веранда буквально утопала в зелени: голубые пышные гортензии соседствовали здесь с лиловыми бегониями и ярко-карминовыми цветами бальзамина. Щедро и радостно цвели гибискусы – китайские розаны в изящных терракотовых кашпо. Во всем чувствовалась забота, хороший вкус и привычка к домашнему уюту, порядку и красоте.
В доме послышался шум, словно где-то в комнатах что-то упало или сквозняк с силой захлопнул дверь. Катя выжидала за оградой, не отрывая глаз от веранды. Широкие светлые окна, выходившие на нее, были плотно зашторены сиреневым тюлем. А за стеклами Катя разглядела решетки – крепкие, красиво выкованные. По-европейски открытый дом был изнутри надежно защищен от непрошеных гостей.
Входная дверь распахнулась, ударившись о косяк, – на веранду вышла Марта с охапкой скомканных вещей в руках. Она сбежала по ступенькам и ринулась к машине. Там кое-как, беспорядочно, запихала вещи на заднее сиденье. Что-то упало в траву, но Марта даже не нагнулась. Казалось, она по-прежнему ничего не видит, ничего не замечает. Бросив вещи, она снова вернулась на веранду и в спешке ударилась локтем о деревянную подставку для цветка. Марта застыла. Она озиралась по сторонам с таким видом, словно с ужасом ждала, что вот-вот из-за плетеного кресла вылезет и бросится на нее какая-нибудь кошмарная жуть вроде метрового паука.
И вдруг она точно очнулась от забытья – с яростью пнула ногой подставку, и стоявший на ней горшок с пышно цветущим гибискусом опрокинулся, с треском расколовшись об пол. Темная земля засыпала ступеньки, листья и пунцовые соцветия китайского розана разлетелись по веранде. Марта закрыла лицо руками и зарыдала.
Катя хотела броситься к ней. Но тут со стороны дороги донесся шум мощного мотора. Возле дома затормозил знакомый серебристый «Мерседес». И Катя снова затаилась в своем убежище. Марта тоже услышала машину. Она попятилась в глубь веранды и… внезапно судорожно схватила первое, что попалось под руку, – горшок с бальзамином. Она держала его так, словно это был не хрупкий комнатный цветок, а увесистый камень, предназначенный для метания в голову врага.
– Марта! – раздался голос Сукновалова. – Марта, ты дома? Это я.
Сукновалов быстро шел по дорожке к дому. Катя из-за ограды видела его широкую спину, покатые плечи, подбритый затылок. Он был одет, как всегда, – немного странно для своего возраста, слишком уж молодежно – в тесные облегающие джинсы клеш и модную потертую джинсовую куртку, украшенную вставками из кожи. Этот крикливый деним обтягивал его медвежью фигуру, едва не лопаясь по швам.
– Марта? – Сукновалов вдруг остановился как вкопанный – он увидел ее на веранде. – Что… что такое? Что случилось? Где ты была? Я так волновался, я всю ночь тебя искал.
Марта подняла горшок с бальзамином.
– Да что с тобой такое? Что стряслось? – Сукновалов спросил это, заметно понизив голос и – Катя видела – быстро, остро, тревожно оглядываясь по сторонам.
– Не подходи ко мне! Не смей! – Голоса Марты тоже было не узнать. Таким он был испуганным и враждебным.
– Да что случилось? Марта! Что с тобой? Ты заболела? Ты что, не узнаешь меня? Марта! – Сукновалов шагнул вперед. Марта отшатнулась.
– Не подходи! Не подходи ко мне, слышишь! – Она снова захлебывалась от рыданий. – Я… звонила… Я все теперь знаю… А ты… Кто ты такой?! Кто?
– Да ты что? У тебя температура, что ли? – Сукновалов рванулся к ней, и Марта отскочила в глубину веранды. – Дурочка, да что произошло? Почему ты в таком диком…
– Кто ты такой, скажи мне! – крикнула Марта исступленно. – Ответь!
– Да что с тобой? Что ты говоришь такое, что?
– Ты не Сукновалов! – Марта бросила это ему как вызов. – Все ложь! Все это, и это, и это ложь, – она обвела яростным, испуганным взглядом веранду, лужайку, кусты, ограду, машины. – Ты не Сукновалов! И зовут тебя не Григорий. Это его так звали, его! А не тебя!
– Ну-ка пойдем в дом. Поговорим там. Здесь не место, – голос Сукновалова теперь тоже звучал по-другому.
– Не приближайся ко мне! – взвизгнула Марта и снова подняла свой жалкий горшок с цветком. – Боже мой… боже, какая я была дура, какая идиотка… А ты? Кто ты такой, кто? Я звонила в больницу… Это ее фамилия была, ее! До замужества. И муж мне ее все сказал: это ее брата так звали – Григорий Петрович Сукновалов! Ее пропавшего брата. А ты…
– Я тебе все объясню, только не смей орать на меня. Не смей на меня орать! – Сукновалов ринулся к ней. Марта испуганно вскрикнула и запустила в него цветком. Терракотовый горшок ударил Сукновалова в плечо. Но он, казалось, этого даже не чувствовал – в одну секунду подскочил к Марте, облапив ее маленькую фигурку, скрутил ей руки, зажал рот и поволок к двери.
Катя кинулась к калитке. Все произошло так быстро! Но пока она огибала участок, дверь за ними уже захлопнулась. И стало тихо. Катя пересекла газон, влетела на веранду. Нет, она не боялась. Страха не было – был какой-то глупый, совершенно телячий азарт, да еще лихорадочная спешка – только бы успеть!
Она дернула ручку – заперто. Замок защелкнулся изнутри. Катя бегом обогнула веранду – окна, эти чудесные светлые окна, укрытые от чужого взора густым сиреневым тюлем, везде, везде забраны решетками! И дорога пуста. В этот тихий полуденный час тут никого нет. Местные все на работе, курортники на пляже. Только ветер с залива шумит в кронах сосен.
И крик «Помогите!» так и застыл на Катиных губах. Все равно, кричи не кричи… Она спустилась вниз, снова бегом обогнула дом – глухие кирпичные стены, запертый гараж. Рядом с гаражом к дому лепилась небольшая кирпичная пристройка в один этаж. Окно тоже было единственным и странно круглым, как в корабельной каюте. Имелась и тесовая аккуратная дверь. Строение удивительно смахивало на баню. Трудно было сказать, сообщается ли эта баня с комнатами, и все же…
Катя робко дернула дверь, почти без всякой надежды: на окнах решетки, кто же оставит незапертой дверь? Но дверь открылась. И Катя вступила в душный сумрак, пропитанный ароматом струганого дерева, хвои, мяты и эвкалипта. Да, это была действительно баня, с парной и финской сауной. И все здесь тоже было устроено по-хозяйски – отлично и продуманно.
За парной располагался отделанный деревом просторный предбанник, и… Рядом с вешалкой, где висели полотенца и махровые халаты, была еще одна дверь. По виду – обычная, межкомнатная.
Катя прислушалась. Из глубины дома слышались звуки: вскрики, плач. И чей-то голос, басовитый и глухой, что-то бубнил, бубнил. Слава богу, Марта еще жива, а значит…
Катя быстро огляделась – забраться в чужой дом, тем более в такой – это, знаете ли, пахнет керосином. Ну и что же дальше? Что предпринять? Как спасти ее? И как при этом остаться живой?
Катя дернула дверь – ага, закрыта. Но… это ведь не та входная, мощная бронированная дверь. Эта дверь внутренняя, отделяющая сауну от… быть может, от ванной комнаты? Или там, за дверью, коридор? И замок здесь должен быть… Катя дернулась, осматривая ручку. Замок ерундовый, просто внутренняя защелка. Она и защелкнулась. Катя плавно повернула ручку вправо – не идет. Влево… потянула на себя, одновременно плечом стараясь немного приподнять дверь, и… щелкнуло, ручка повернулась. Катя открыла дверь и осторожно выглянула – так и есть, широкий коридор. И света в нем нет. Катя ощупью продвигалась вперед. Налево… вот он, вот же выключатель. Так, налево действительно ванная, туалет, еще дверь… светлая просторная комната с устланным мягким ковровым покрытием полом, шведской стенкой и велотренажером. Маленький домашний спортзал. Коридор неожиданно повернул, расширяясь, светлея. Катя попала в просторный холл. Это была большая зимняя терраса, заставленная мягкой новой мебелью – диванами, креслами, низкими столиками. В углу красовался огромный японский телевизор. Пол украшал сиреневый ковер. Большие окна – те самые – наглухо закрывали сиреневые шторы из тончайшего тюля.
– А я говорю, что ты будешь слушать! – Гневный окрик за стеной разорвал тишину дома. – Ты должна выслушать меня! Не отворачивайся, смотри мне в глаза! Я кому сказал, не смей, дрянь…
– …Ну, прости, прости, прости, прости, прости меня! Я умоляю тебя, прости!
Катя едва не закрыла уши руками. Голос набирал силу и высоту, ввинчиваясь в пустоту, словно гамма, сыгранная на расстроенном рояле, где все клавиши западали, а звуки кромсали слух резкостью и фальшью.
– Марта, прости меня! Ты же добрая, ты умная. Ты же видела жизнь. Ты знаешь, что это за сука такая – жизнь… Тебе это не нужно объяснять. Потому что тебе тоже было больно и страшно. И ты тоже хотела все обрубить – разом, одним махом. Оборвать все. И начать все заново… Все, все изменить!
КАК СПАСТИ ЕЕ ОТ НЕГО? Катя, сжавшись в комок, слушала эти крики за дверью. И КАК НАМ ВЫЙТИ ИЗ ЭТОГО ДОМА ЖИВЫМИ? Нет, страха в ее душе по-прежнему не было. Но этот голос… Этот знакомый и одновременно изменившийся до неузнаваемости голос пугал ее до жути, до дрожи. Нет, это не был страх. Потому что словом «страшно» невозможно было выразить то, что она чувствовала, СЛЫША ЕГО В ДОМЕ.
Голоса доносились из спальни. Катю от них отделял холл, перегородка и полуприкрытая дверь – белая, с изящной округлой медной ручкой, сиявшей в лучах струившегося солнечного света, как слиток золота.
– Марта, я тебе все сейчас расскажу. Все. Тебе одной. Только выслушай меня! Не бойся, ну не бойся же меня. Чем хочешь поклянусь – я тебе ничего не сделаю. Я никогда, слышишь ты, никогда, ни при каких обстоятельствах, не причинил бы тебе зла. Как только я тебя впервые увидел… помнишь? Ты не забыла ту нашу первую встречу? Взгляни на меня, ну! Не отворачивайся. Ты ведь не забыла, нет? Как только я тебя увидел, я понял – ты создана для меня и ты будешь со мной. Я не верил сначала, Марта. Я не смел в это даже поверить. Я боялся, а вдруг это обман, мираж? Я смотрел на тебя, встречался с тобой, разговаривал, гулял, спал с тобой, занимался любовью, но все равно никак не мог поверить, что… А потом я убедился. Я убедился, что это правда, ты слышишь? Я прочел это в твоих глазах. Когда ты смотрела на меня, когда рассказывала мне о себе, о своей жизни, о своем ребенке, о своих потерях, о страдании – я прочел это в твоих глазах. И они не лгали. Я понял, что только ты, одна ты сможешь все понять, если обстоятельства заставят меня рассказать тебе все. Если это произойдет, думал я, то ты, именно ты, Марта, будешь моей книгой, моим дневником, что примет на свои чистые, незапятнанные страницы всю мою боль, как и я… ты слышишь меня, как и я пытался принять, понять и облегчить твою боль.
Катя услышала сдавленные всхлипы – Марта рыдала.
– Ну не плачь, не надо… теперь ты сядешь. Вот так, – его голос дрожал, как струна. – И не будешь вырываться из моих рук. И успокоишься…
Рыдания не стихали, становились все громче.
– Ты успокоишься. И выслушаешь меня. Так получилось со мной, Марта, так получилось в моей жизни. Как и в твоей. Мне пришлось перечеркнуть все разом. И начать сначала, с нового листа. Но я не мог… Я должен был думать о будущем, я обязан был обезопасить себя от прошлого.
– Кто ты такой? Кто?! Как ты стал Сукноваловым? Что ты сделал с ним, с ее братом? Убил? А ее ты тоже убил? За то, что она все узнала, догадалась? – Марту душили рыдания. – Господи, я же сразу, сразу должна была все понять… Какое у нее стало лицо там, в ресторане, когда она услышала твое имя, когда я вас познакомила…
– Но кто же знал, Марта! – Его голос снова начал наливаться гневом, истерикой и дрожью. – Откуда я знал, что эта шлюха, эта стерва – родная сестра того… Марта, выслушай меня, пойми. Я сделал это не нарочно. Меня вынудили обстоятельства. Мне нужно было уехать, мне нужны были документы. А он, этот ее братец, – жалкий спившийся алкаш… его даже никто не хватился там. Он жил один в этой их гребаной Риге, и я… Я рискнул, я должен был рисковать! А потом… Потом, Марта, я жил здесь. Я работал дни и ночи, как каторжник, я много чего добился своим трудом. Я встретил тебя. Вспомни, ну вспомни же, как ты радовалась моим успехам, моим делам, моим планам. Я был счастлив, я был безумно счастлив близостью с тобой. Я думал – впереди у нас долгие годы счастья. И вот все обрушилось разом из-за того, что черт принес сюда к нам эту злую стерву с ее хахалем. Эту дрянь, оказавшуюся твоей подругой, догадавшуюся обо всем и посмевшую угрожать мне! Что было мне делать, Марта? Я хотел спасти – не себя, нет. О себе я не думал, поверь мне. Я хотел спасти наше с тобой счастье, наш дом, спасти наши надежды, наш с тобой мир… Я не мог позволить ей, этой развратной шлюхе, открыть свой поганый рот и рассказать тебе правду, ту правду, которую она считала своей! Я чувствовал, Марта, да, я чувствовал, я читал по твоим глазам, что никогда не врут, я читал это уже потом, после… Ты всегда была умной. Ты могла догадаться. Вспомнить, задуматься, сопоставить факты и… И меня терзал страх – не за себя, опять же о себе я не думал. Я боялся за нас с тобой, страшился потерять тебя, утратить навеки. Я так хотел, чтобы мы поженились, чтобы как можно скорее уехали отсюда. И остались там навсегда. Понимаешь? Там, где волей случая родился этот твой постный прохиндей – братец, там, где и ты могла родиться и жить, не зная забот. Там, где никто бы не совал носа в наши дела и не лез с вопросами о нашем прошлом. Потому что прошлое – это, Марта, никого, кроме нас, не касается, никого не колышет!