От подобных мыслей Катю бросило в жар. А может, и от солнцепека. Из-под черных очков она зорко обозрела площадь – да, она снова вернулась туда, откуда пришла. Дурная голова ногам покоя не дает – эх, права поговорка. И даже отсюда, с другого конца площади, видно – на дверях опорного пункта по-прежнему амбарный замок. Да уж, и как ей здесь после всего этого отдыхается? Сукновалов, видно, вчера знал, о чем спрашивал. Вот так и отдыхается, в таком духе, в таком вот разрезе…
В полном изнеможении Катя поплелась к ларьку мороженого возле летней пивнушки. Надо срочно подсластить жизнь. А то можно совсем пасть духом и отчаяться. И силы нужны. Хотя бы для того, чтобы снова дотащиться до гостиницы по такой жаре и там найти и разговорить Чайкина.
– Фруктовое, пожалуйста, шербет, – она сунула деньги в окошко ларька. – Нет? И тут не везет. Тогда эскимо ореховое. Да, вот это, в шоколаде.
Сзади с визгом затормозила машина. Звук этот словно вспорол сонную тишину поселка. Катя с раздражением обернулась – что еще за лихач? Пьяный, что ли?
Возле здания почты остановился знакомый темно-зеленый старый «Опель». Марта Линк вышла из машины и торопливо зашагала к дверям опорного пункта милиции. Завернула к его крыльцу и застыла на месте, увидев замок.
Катя хотела было окликнуть ее. Но кричать от ларька надо было громко – их разделяла площадь, тенты и столики кафе. Марта поднялась по ступенькам к запертой двери и… И тут Катя увидела, как то ли от досады, то ли от отчаяния она с силой ударила в запертую дверь кулаком. Развернулась и… Катя решила: вот сейчас она нырнет в машину – и поминай как звали. Но нет, Марта бросилась за угол к стеклянным дверям почты. Катя швырнула нераспечатанное эскимо в урну и побежала через площадь. Этот жест, полный отчаяния, – удар в запертую дверь… Что-то случилось, что-то произошло. Марта тоже искала Катюшина. Но зачем? Услышала ли она весть о задержании Дергачева? Хотела что-то сообщить о нем участковому? Важное, срочное? Откуда она примчалась? Тот вчерашний темный женский силуэт на фоне освещенного окна. Марта вечером была у Линка. Но почему она не поехала домой? Быть может, они с Линком еще вчера узнали о Дергачеве и держали семейный совет, как быть и что делать?
Катя открыла дверь почты, зашла в прохладный тамбур. От зала его отделяла еще одна стеклянная дверь. А зал был почти пуст. Две кассирши в своих окошках явно томились от скуки. У окна под пыльной пальмой две пенсионерки-приятельницы, тихо перешептываясь, заполняли какие-то бланки.
Марту Катя увидела в самом конце зала у окошка с надписью «Междугородная». Она заказывала телефонный разговор. Катя наблюдала из тамбура, медля в нерешительности – подойти к ней, заговорить? Или подождать? Что Марта вообще делает утром на этой сельской почте? Разве в доме Сукновалова нет телефона? Наверняка есть. И мобильники у них должны быть.
Марта взяла жетоны и прошла в соседний маленький зал – переговорный. Катя, чуть выждав, последовала за ней. Оставаться здесь незамеченной было невозможно – требовалась по крайней мере шапка-невидимка. Изображать из себя шпиона-соглядатая – глупо. Катя притворилась, что разглядывает рекламные плакаты банковских вкладов. Марта вошла в кабину под номером три. Улучив момент, когда она повернулась спиной, снимая с телефона трубку и набирая номер, Катя быстро пересекла зал, огляделась – нет, негде спрятаться! Окошко валютного обменника, утлая тесная кабинка с надписью «Интернет» и… Тут из кабинки вышел парень, оставив стеклянную дверь открытой. Стекло было матовым, непрозрачным, молочно-белым. Словно те занавески во флигеле. Конечно, хрупкое прикрытие для шпиона-любителя, однако за неимением лучшего…
– Тут гудка нет! – Марта распахнула дверь третьей кабинки, обращаясь через зал к телефонистке в окошке. – Телефон не работает!
– Тогда перейдите в соседнюю, – вяло откликнулась телефонистка.
Катя затаилась – вот сейчас ее засекут за этой дверью. И надо будет как-то выкручиваться. Но Марта, не глядя по сторонам, метнулась в лихорадочной спешке в соседнюю кабинку, оказавшуюся совсем рядом, и даже дверь за собой не захлопнула. Набрала номер, ждала ответа. И вот на том конце подняли трубку.
– Алло? Это вторая терапия? Вторая, я спрашиваю? Будьте добры, доктора Марасанова, – донеслось до Кати. Марта сильно волновалась, голос ее срывался. – Алло, Кирилл, здравствуй, это опять я. Да ничего, спасибо. У меня все нормально. Нет, я не простыла, просто, наверное, перекупалась, голос осип… Кирилл, ну как? Я по тому же вопросу, что и вчера. Ты нашел, что я просила? Так… так, хорошо… Это ее история болезни. Это наша карта, с желтым корешком, те, что в учетной картотеке отца были, все с желтым, это его пациенты… Хорошо, отлично… А я уж думала – в архиве не сохранились. Открой, Кирилл, посмотри в самом начале. Там должна быть выписка из ее прежней истории болезни. Отец, когда она у него наблюдалась, и потом, когда он ее готовил к операции, все документы собрал… Картина болезни нужна была полная. Да, там выписка из ее старой карты и справки подшиты. Она сама нам их все собрала и привезла. Да, старые справки, там есть одна насчет сделанного ею аборта… Да, да, старая, правильно, там другая фамилия стоит на этой справке. Она еще замуж не выходила тогда, не Преториус…
Катя за своей стеклянной дверью вся обратилась в слух – это еще что такое? О чем это Марта?
– Это ее девичья фамилия там, – твердила Марта в трубку, – ну, пожалуйста, посмотри повнимательнее… там должна быть справка об аборте. Отец, когда готовил ее к операции, ту больницу запрашивал, их старый архив… А, нашел? Ну? Как ты сказал, повтори? Как ее девичья фамилия?!
Катя невольно выглянула из-за двери. Голос Марты сел. Она стояла в кабине спиной к залу. Левой рукой держала трубку, а правой судорожно впилась в телефонный аппарат, словно ноги ее подкашивались и она боялась упасть.
– Ничего, ничего, спасибо. Да ничего, Кирилл, все в порядке. – Теперь голос Марты шелестел, как сухая листва. – Большое тебе спасибо, ты мне очень помог. Тут срочно потребовалась небольшая консультация… Спасибо, прости за беспокойство. И я тоже… Спасибо, когда вернусь, обязательно загляну… Пока.
Марта повесила трубку. И прислонилась лбом к аппарату. Катя хотела было уже покинуть свое укрытие, но тут Марта снова сорвала трубку, бросила второй жетон и начала лихорадочно крутить диск, другой рукой она извлекла из сумки электронную записную книжку, потыкала в кнопки в поисках телефона. Пальцы ее срывались, и она начинала снова.
– Алло! – Связь, видно, шла с помехами. – Алло! Соедините меня с Алексеем Модестовичем. Передайте, это дочь профессора Линка, он его знал и меня знает… Это срочно, это очень срочно. Передайте, я звоню по поводу Ирины Преториус… – Марта резко обернулась, словно в испуге, что ее кто-то может услышать, и с силой захлопнула дверь кабинки. И сразу стало ничего не слышно. Катя выждала несколько секунд, а затем тихонько вернулась в первый зал. Сколько Марта говорила по телефону – пять, десять минут, – но вот снова хлопнула дверь и послышались быстрые шаги, Катя ринулась в тамбур, оттуда на улицу, еле-еле успела соскочить со ступенек почты и метнуться за угол. Марта выбежала на улицу и бросилась к своей машине. Казалось, она ничего и никого не замечает. На какое-то мгновение Катя увидела ее лицо и испугалась не на шутку. Марта с трудом сдерживала слезы, губы ее кривились, руки тряслись. Она не сразу даже нашла нужную кнопку на брелоке – отключить сигнализацию и открыть замок машины.
Сев за руль, она нажала на газ. Старенький «Опель», скрипя тормозами, развернулся и помчался к причалу.
Катя заметалась, как лиса в ловушке, – что делать? Надо за ней, но как?! Что-то произошло, что-то страшное, и Марту нельзя отпускать, потому что… Площадь была пуста – ни одной машины… Но вдруг… От летнего кафе отъезжал старый «Москвич» – пикап с оранжевой рекламой «Свежая выпечка. Тесто». Катя со всех ног кинулась к пикапу, вспоминая, сколько же денег у нее в кошельке. К счастью, было как и у всех отдыхающих – все свое ношу с собой в сумочке.
– Пожалуйста, довезите меня…
– Сколько дашь? – сразу оживился водитель – рыжий и молодой, довольно задиристого вида.
– Сколько скажете, я заплачу. – Катя рванула дверь и птицей взлетела на сиденье, пока он не передумал. – Ты местный, дороги знаешь? Вон машина, видишь, впереди? Зеленая. Давай за ней следом. Там парень мой с какой-то лахудрой. Я их на пляже засекла. Щас догоним – я ей покажу, как… покажу этой проститутке, где раки зимуют. Давай, гони за ними!
– Цирк! – Водитель ухмыльнулся, созерцая пассажирку. – Ну вы, девочка, даете… Ой-ой, а где раки зимуют? Да это же… это машина подружки нашего Григория Петровича, той, что из города сюда переехала… Ну, цирк! – Он рванул с места. – А ты вот что, готовь прямо сейчас три полтинника, усекла? За вредность и за риск, – он заржал. – Клади в бардачок. Умница. Куда ехать-то за ними? А как долго? Учти, это тогда лишь задаток.
Катя достала из сумочки-норы сто пятьдесят рублей и положила в бардачок «задаток». «Москвич»-пикап на деле оказался резвей, чем о нем можно было подумать. Он нагнал старый «Опель» на выезде из поселка. Марта повернула на шоссе в сторону Рыбачьего.
Глава 31
ВОДЯНОЙ – ВЕРСИЯ ЧЕТВЕРТАЯ
Солнце припекало, а рыба не клевала.
Кравченко опустил руку, исследуя температуру воды за бортом. Снял с головы пятнистую панаму, зачерпнул ею воду, как миской, и снова надел на голову, выливая потоки прохлады на себя.
– Хорошо.
– Куда уж лучше! – ответил Мещерский. – Ты чего, уснуть, что ли, боишься? Кочан свой капустный все водой поливаешь без конца?
– Малость надо освежиться. К мокрому и загар лучше пристает. У тебя вон все лицо уже обгорело, нос лупиться начнет, как луковица.
Лодка тихо качалась на маленьких волнах. В этот раз они даже не включали мотора. Черт его знает – опять заглохнет. От самого причала шли на веслах. Сначала пристроились культурненько на рейде напротив маяка. Отсюда открывался восхитительный вид. Но было, увы, слишком шумно. То моторку черти куда-то понесут, то катер. А потом появилась стая катамаранов – какие-то хмыри, видно, готовились к регате.
Пришлось смотать удочки, сняться с якоря и тихим ходом на веслах шлепать вдоль косы в сторону Рыбачьего в поисках местечка потише. Можно было, конечно, заплыть и еще дальше. Но где-то там уже начинались пограничные воды. А как в море разберешь, где своя волна, а где литовское зарубежье?
Рыба, однако, не клевала даже вблизи границы. Кравченко и так и эдак забрасывал снасть, колдовал с крючками, с наживкой, рылся, чертыхаясь, в пластиковом контейнере – вот двойник-крючок, вот тройник, а вот вообще чудо техники – какой-то японский «суперхук» – на кита, наверное, – с хитрой приманкой, имитирующей мелкую рыбку. В инструкции к нему черным по белому сказано – ни одна рыба при виде такой сияющей мельтешащей «рыбки» не устоит – проглотит. А тут хоть бы какая-нибудь жалкая килька клюнула! Точно сказано – не верь написанному, все ложь. И самое главное – не верь ценам в магазине «Рыболов-спортсмен». Не в деньгах счастье.
– Жарко. – Мещерский растянулся на корме.
– Печет, – согласился Кравченко и через голову, даже не расстегивая «молнии», скинул вместе с футболкой и свою старую джинсовую куртку, облитую водой.
Слава богу, на этот раз обошлись своей одеждой, без дурацких резиновых штанов и рыбацких бахил.
Сброшенная куртка комом упала на уключину. Кравченко этого не заметил. Тронул весла, разворачивая лодку, чтобы солнце не слепило глаза. И куртка тихо, воровски сползла в воду.
– Ах ты, – Мещерский перегнулся за ней через борт. – Лови, разиня, уплывет!
Он ухватил куртку, сразу набрякшую водой, потяжелевшую, и вытащил добычу.
– Первый улов, держи, – он кинул куртку Кравченко, а тот швырнул мокрый ком на корму.
Мещерский смотрел на темно-синюю ткань.
– Знаешь, я все думаю об этом, – сказал он. – Никак не могу ни на что другое переключиться.
– Теперь думай не думай, – Кравченко хмыкнул. – Нас с тобой, Сережа, все равно никто не спросит.
Они переглянулись. Вот опять! Как та сказка про белого медведя. Ведь слово себе дали, зареклись – ни о чем таком здесь словом не обмолвятся. Это прямо как болезнь какая-то!
– Дергачев не мог убить эту женщину, Преториус, – сказал Мещерский тихо. Взгляд его по-прежнему был прикован к мокрой джинсовой куртке. – Чем больше я думаю об этом, тем сильнее убеждаюсь…
– Ну?
– В том, что, по крайней мере, это убийство он ну никак не мог совершить. А значит… И вообще, Вадя, если взглянуть на это убийство трезво, абстрагируясь от всего остального… не отвлекаясь на разные там зигзаги чьей-то травмированной психики, не затуманивая себе голову разной мистикой, то получается… Вадя, получается, что самые первичные факты по этому убийству, известные нам… уже почти самодостаточны. – Мещерский вскинул голову, ожидая каких-то возражений, но Кравченко хранил молчание. – И факты эти нам с тобой известны со слов Кати, а ей, в свою очередь, со слов троих свидетелей происшедшего в ресторане, один из свидетелей – официант… Факты эти указывают не на Дергачева в роли возможного подозреваемого, а на совсем другого…
– Сереж, ты это… когда в логику свою ударяешься… в дебри, ты бы хоть конспектик какой черканул сначала. – Кравченко налег на весла. – Коротенько бы тезисы набросал. А то ведь запутаешься вконец сам и меня запутаешь.
– В том-то и дело, Вадя, что здесь нет никакой путаницы. – Мещерский привстал и аккуратно расправил на корме мокрую куртку – пусть сушится на солнце. – Чем больше я думаю об эпизоде с Преториус, тем яснее мне становится, что ВСЕ с самого начала было возможно гораздо проще, чем нам кажется… Проще, чем мы сами себе напридумали, поддавшись, – он огляделся, – влиянию этого места… Да, места! Проще даже, чем… Вадя, я все тебя спросить хотел…
– О чем? – Кравченко медленно греб, однако лодка не двигалась, а кружила на месте.
– Там, в церкви, когда эта девочка испугалась, закричала… Она ведь тебя испугалась, а не этого нашего парашютиста с колокольни… Ты вот не думал потом, после, о…
– О том, с кем она меня там спутала, эта бедняжка? – Кравченко бросил весла. – Это я уже слыхал, Сережа.
– А вот эта куртка…
– Что – куртка?
– Ну тогда, в тот самый первый день, когда мы приехали, ты был в ней?
– В куртке? Не помню. Кажется. Ну да, я и приехал так. И потом все время здесь старую носил. Другую-то у меня Катька стибрила. Она ж из-за нашего сюрприза сюда чуть ли не голяком приехала. Одни купальники, сарафаны да шорты в сумку набила… А что ты на меня так смотришь?
– Мне кажется, – Мещерский даже побледнел, – Вадя, мне кажется, я… Черт, теперь все на свои места встает! Ну конечно!
Он не успел больше ничего сказать – со стороны маяка тревожно взвыла береговая сирена.
Держать в поле зрения зеленую машину было нетрудно. Марта гнала изо всех сил, но, видно, сил этих в стареньком «Опеле» было уже немного. «Москвичок» – «Свежая выпечка» – не отставал. Водитель, то и дело косясь на Катю, явно забавлялся этой погоней. Мимо проплывали сосны, укрывающиеся в полосах сочной луговой зелени, автобусные остановки, придорожные магазины, а потом снова сосны и дюны. Слева синело море. А затем и справа сквозь сосновый лес забрезжила фиолетовая дымка, словно линия нового горизонта.
Живя в Морском и отлично зная, что до залива, отделяющего косу от материка – рукой подать, Катя за эти дни так и не побывала в той стороне. А здесь, в окрестностях Рыбачьего, коса сужалась, являя взору удобную бухту, врезавшуюся в высокий песчаный берег, – так называемую Грабскую петлю.
Лес вдоль шоссе заметно поредел, уступая место обширной пустоши, заканчивавшейся крутым обрывом к заливу. Деревянная лестница вела вниз по склону, дощатый настил покрывал зыбучий песок. Следом за «Опелем», резко сбавившим скорость, «Москвич» тоже замедлил свой ход, и Катя увидела впереди поселок Рыбачий: его удобную гавань, бетонированный мол-волнорез и дома, окружавшие бухту.