Она осталась в душном кабинете за компьютером. А он поехал в следственный изолятор, где все эти дни содержалась Ангелина Зотова. Он и словом не обмолвился Кате о своем твердом решении использовать Зотову – единственного подходящего для этой цели фигуранта – в интересах расследования. Однако четкого плана действий в отношении нее у него не было даже сейчас. Все должна была решить встреча в следственном кабинете ИВС. Но на всякий пожарный Колосов еще с утра созвонился с опертивно-поисковым отделом и выбил для предстоящей операции еще одну машину наблюдения.
В следственный кабинет изолятора Ангелину Зотову доставила женщина-конвоир. Колосов указал девушке на стул:
– Здравствуй, Ангелина, садись.
Зотова, не говоря ни слова, села. Он смотрел на ее бледное угрюмое личико. Девятнадцать лет, господи, всего лишь девятнадцать лет… Метр с кепкой, гномик. Гномик с острым ножом…
– Тебе не надоело тут сидеть, а? – спросил он.
Она молчала.
– Тухлое место – тюрьма, – он покачал головой, – а в Радужной бухте сейчас сосны шумят… Лепота!
Она глянула на него исподлобья.
– Встречался я тут на днях с неким гражданином Стефаном Стахисом, хорошо тебе, девочка, известным.
Зотова резко отвернулась.
– Тертый калач этот мужик. Судя по всему, личность сильная, – Колосов говорил неторопливо, словно рассуждал сам с собой. – Рисковый дядя. Ну, на такое замахивается!
Она так хотела казаться бесстрастной – в свои девятнадцать!
– Знаешь, Ангелина, ты ведь не Жанна д'Арк, а я не святая инквизиция. На героев и на инквизиторов не тянем мы с тобой пока, девочка…
– Что вам от меня надо? Я хочу назад в камеру, – буркнула Зотова.
– А между прочим, завтра восемнадцатое июня, – сказал он.
Она глянула на него.
– Молчишь. По твоему лицу видно: тебя коробит, злит, когда о Стахисе, о брате Стефане этом вашем в твоем присутствии говорят неуважительно, с намешкой.
– Вы все не стоите его мизинца, – хрипло заявила Зотова.
– А знаешь, он на меня тоже произвел сильное впечатление… странное, – Колосов говорил чистую правду. – Он что, так дорог тебе, близок, да?
– Он мне помог как никто в жизни. Как ни один человек. Я стала другой.
– И ты ему веришь?
– Верю.
– Всему, что он говорит, что обещает?
Она смотрела мимо, молчала.
– Не хочешь рассказать, чем же таким он тебе помог, что ты так ему поверила?
– Вы все равно этого не поймете.
– Чего я не пойму? Его экстрасенсорных фокусов или вашей роковой тайны, связанной с прахом некоего Армана Дюкло?
Говорить этого, а тем более с усмешкой – не следовало. Рано было говорить! Он понял это через секунду, глянув на ее исказившееся лицо. Прежняя Ангелина в мгновение ока исчезла. А появилась другая – бледная фурия с горящими глазами.
– Да ты что… – она медленно встала, – ты что?! Как смеешь ты…
– Сядь, успокойся. Сядь, я тебе сказал! Видишь – у каждого секрета есть свое эхо. Крикни раз – ответит два. И не надо вовсе было по ночам гоняться тебе за этой фотокорреспонденткой с ножом, отнимать фотографию Дюкло и иже присных с ним.
– Откуда… откуда вы узнали?!!
– Узнали вот, – он смотрел на нее. И ему было неприятно глядеть на ее лицо.
– Пожалеете… пожалеешь ты, ой как ты пожалеешь, – она со свистом втягивала воздух сквозь стиснутые зубы.
– А ты жалеть не будешь?
Она с ненавистью уставилась на него.
– Ты сама? – он наклонился к ней. – Думаешь, тот мешок с костями, которому твой обожаемый Стахис и вы все так фанатически служите, поклоняетесь, выберет тебя, тебе поможет? Твое желаньице исполнит?
– Замолчи! Замолчи ты! – она закрыла уши ладонями, согнулась, начала качаться взад и вперед.
– Разве ты не знаешь? Разве он, этот твой великий непогрешимый гуру, не сказал тебе? – Колосов грубо тряхнул Зотову за плечи. – Посмотри на меня, ну? Открой глаза. Разве он не сказал вам всем, что это будет только одно-единственное желание ?
Зотова вскинула голову.
– Столько жертв, столько убийств, столько людей погибло и во имя чего? Во имя какой такой веры? Во что? В мираж? В туфту? В обман?
– Замолчи, – прошипела она.
– Он, твой обожаемый гуру, послал тебя убить человека, нож тебе, девчонке, в руку вложил, требовал от тебя веры, слепого повиновения. И ты ему служила, повиновалась. Ты верила ему. Верила его словам, его обещаниям. А он обманул тебя и всех вас в самом главном. А ведь это будет всего только одно желание. Одно, как было тогда в Крыму при Дюкло, Аркадии Неверовском, Мамонове и Штуббе, как рассказывается в этой вашей чертовой легенде… Одно-единственное желание исполнит этот ваш черный талисман! И неужели ты, идиотка, думаешь, что твой Стахис уступит его тебе или кому-то из вас? Неужели уступит – он ведь намылился стать ни много ни мало – богом!
Зотова бешено взвизгнула и со всего размаха ударила его кулаком в лицо. Маленький костлявый кулачишко ее въехал прямо в твердый колосовский подбородок.
– Лжешь! – завопила она. – Лжешь, лжешь, все ты лжешь, мент проклятый!
Он мог вбить ее в пол одним ударом – ему с его физической силой ничего не стоило бы расплющить это визжащее, беснующееся существо, но…
Он просто вытер кровь с разбитой губы.
– Дура ты, девчонка… Фанатичка. Я тебе правду говорю. Здоровьем своим клянусь. Ты ему верила, служила, как собака. А он тебя использовал. Он вас всех просто использовал.
– Лжешь, лжешь ты, – она вся тряслась.
– Ты сама это проверишь, сама во всем убедишься, – Колосов встал. – Я хочу, чтобы ты сама это почувствовала. Ты свободна, Ангелина. Сейчас тебя отпустят. Фотокоррепонентка взяла свое заявление обратно, у нее к тебе претензий нет. А у меня из-за этого нет больше законных поводов тебя тут держать. Твой срок истекает завтра, но ты выйдешь отсюда сегодня. Я хочу, чтобы ты сама во всем убедилась.
– Я тебе не верю, слышишь ты! – бешено выкрикнула она.
– Слышу. Ты поверишь себе. Можешь выметаться.
Сказать «Я тебя отпускаю» – просто и легко. Но прошло немало времени, и было выполнено бог знает сколько процессуальных формальностей, прежде чем все это стало реальностью.
Шел уже шестой час вечера, когда Ангелина Зотова покинула стены следственного изолятора. Колосов при этой процедуре лично не присутствовал по целому ряду соображений.
– Она садится в рейсовый автобус 655-го маршрута, едет в Москву, – доложили ему через двадцать минут из машины наблюдения.
Потом был доклад от станции метро – часть наружки последовала за Зотовой в подземку.
– Судя по всему, она едет домой к отцу. Ведем как обычно до подъезда?
– Да. И подежурьте там – на случай каких-нибудь непредвиденных контактов.
Через полчаса наружка снова вышла на связь:
– Никита Михалыч, она домой не идет. Вышла на станции «Таганская», поднялась наверх. Кому-то звонила по телефону-автомату от метро. Потом снова спустилась вниз, села в поезд. Снова вышла и теперь стоит на остановке, кого-то ждет.
– Где именно? – быстро спросил Колосов.
– Остановка троллейбуса возле метро «Чертановская», в сторону области. Она точно кого-то ждет, постоянно смотрит на часы.
– Так я и думал. Решила проверить все сама. Ах, Ангелина… Я сейчас выезжаю. Все время держите меня в курсе.
Колосов мчался через весь город к станции метро «Чертановская». Было восемь часов. И на первый взгляд – это был самый обычный московский летний вечер.
ГЛАВА 32
ПО-СЕМЕЙНОМУ
Семнадцатого июня Иван Канталупов сел за руль и отправился куда-то. Куда? Великий день наступал, а они не были готовы к жатве . Не был готов к ней и дракон. Он словно спал с широко открытыми глазами.
И конечно, в конце концов, вечером Иван Канталупов оказался у знакомого подъезда. Набрал до боли знакомый код, поднялся по знакомой лестнице, сел в знакомый лифт. Ах, Ира, Ирина – светлая королева, раздающая направо и налево злые пощечины…
Дверь открыла мать Ирины.
– Иван? Добрый день. А Иры нет дома.
– Здравствуйте, Вера Ильинична, – с ее матерью Иван Канталупов разговаривал тихо, как ученик с директором школы. – Можно мне ее подождать?
– Можно, только… ну, проходите, проходите.
Он прошел в до боли знакомую прихожую. Интеллигентское гнездо. Когда-то и мебель была приличной, а теперь все обтрепалось. Все требует ремонта, обновления.
– Вы что-то не заходите к нам, Иван.
– Да вот зашел, Вера Ильинична.
Глядя на ее мать, Канталупов каждый раз пытался представить – а такой ли будет Ирина в старости? И даже такой, как мать, она ему нравилась, волновала сердце. Что же такое старость? Они вместе жили б счастливо до самого конца.
– Хотите чая, Иван?
– Спасибо.
Он прошел следом за ней в большую комнату с высоким потолком, сел на диван за круглый обеденный стол. На стене над пианино висела картина. В этом доме все говорили, что это Фальк. Какой-то Фальк, художник, неизвестный Канталупову.
– Покрепче заварки, послабее?
– Покрепче, спасибо.
Он смотрел, как из чайника в чашку льется янтарный поток.
– Погода сегодня восхитительная.
– Да, Вера Ильинична.
– Но по радио сказали – сильные магнитные бури.
– Я не слышал. А Ира скоро придет?
– Она поехала к подруге. Может быть, вы ей позвоните?
– Нет. Я лучше подожду.
Он пил горячий чай. Смотрел на ее мать. Она положила ему вишневого варенья в розетку:
– Вот, угощайтесь. Сами в прошлом году варили.
– Спасибо, вкусно.
На пианино громко тикали часы. Семь часов, семь часов, вечер, а светлая королева – в изгнании…
– Иван…
– Да, Вера Ильинична.
– Я давно хотела с вами поговорить.
– Со мной?
– Да, с вами. Не сочтите меня бестактной, что я вмешиваюсь… Вы любите Иру.
– Я люблю ее.
– Это ваше знакомство на теплоходе и ваш приезд сюда за ней… Я знаю, она мне говорила. Это романтично, несовременно. Это пылкий чувственный порыв с вашей стороны… Но вы ее действительно любите – это видно. И у вас это очень серьезно.
– Да, очень серьезно.
– Об этом я и хотела с вами говорить. Дорогой мой, что вы с собой делаете? Любовь – это прекрасно. Но она не должна походить на самоистязание. Иногда мне просто больно за вас. Моя дочь… Ира – сложный, неординарный человек. Она очень хороша собой, и, может, в этом ее главная проблема.
Иван Канталупов усмехнулся.
– Я попытаюсь объясниться, – ее мать подыскивала слова. – Дело в том, что она слишком много требует для себя. Вы буквально ворвались в ее жизнь, когда она встречалась с другим человеком. Не скрою, Ира возлагала на него большие надежды. Максим, он был… как вам сказать, он ведь, в сущности, неплохой парень, но…
Максим – да, так и звали того типа на шикарном спортивном родстере. Того, с кем она ездила на час и на ночь в гостиницу, кому звонила сама и чьих редких звонков ждала с исступлением, за кого мечтала выскочить замуж, кого дико ревновала, о ком плакала по ночам в подушку, кому лепила наотмашь пощечины и кого по-настоящему хотела. Хотела и желала. Любила… Его звали Максим. Но Иван Канталупов никогда не произносил это имя вслух.
– Максим человек не ее круга. Да, он талантливый скульптор, но вместе с тем он из очень обеспеченной семьи. И к жизни он относится не так, как мы, например. Я говорила Ирине: ты рубишь сук не по себе, – ее мать вздохнула. – Он взбалмошный, ветреный парень, хотя и добрый. Он привык, что в жизни для него открыты все двери и нет никаких запретов и обязательств. Он симпатичный, щедрый, веселый, с широкими возможностями. Естественно, поначалу он просто вскружил Ире голову. Она восприняла его всерьез. И надеялась выйти за него замуж. Хотя я и говорила: одумайся, он тебе не пара.
– Она ему не пара, – поправил ее Иван Канталупов.
– Да, возможно, – ее дряблые щеки вспыхнули, – возможно. Но все дело в том, Иван, что и вы ей тоже не пара. И вообще… У вас там дома в Мышкине семья. Жена, ребенок.
– Какой ребенок?
– Как какой? Ваш! Ваш сын.
Он поднял на нее взор. Сын… Разве у дракона может быть сын?
– Да что с вами, Иван? – она тревожно смотрела на него.
– Ничего. Со мной ничего.
Какая разница… Теперь все это уже неважно. Час жатвы близок.
– У вас такое странное выражение лица… Вам неприятно, что я упомянула про вашу семью? – ее голос дрогнул. – Но Иван, поймите и меня. Я – мать. И судьба дочери мне небезразлична. Вы женаты, а она…
– Она любит другого. Не меня. Его.
– К несчастью, она никак не может его позабыть. Я говорила ей, предупреждала… Любовь – это прекрасно, но…
– Но она не должна походить на самоистязание? – он криво усмехнулся. – Вот видите, Вера Ильинична… Но ничего, вы не беспокойтесь. Очень скоро все это изменится.
– В каком смысле?
– В прямом.
– То есть как?
Тут у Канталупова сработал мобильный. И ее вопрос так и повис без ответа. Звонил Антон Брагин.
– Слушай, я не понимаю, что происходит, – прошипел он в трубку. – Она мне звонила. Клянется, что ее отпустили.
– Кто?
– Наш нежный цветок… – Брагин неожиданно испустил чудовищное ругательство. – Говорит, что ее отпустили совсем.
Канталупов глянул на Веру Ильиничну и встал из-за стола.
– Где она? – тихо спросил он Брагина.
– Мне сказала, что звонит из метро с «Таганки». Я сразу же позвонил самому.
– Что он?
– Он со мной не говорил. Он занят. Готовится. Анна говорила, – Брагин волновался. – Она, эта маленькая сучка, нас всех погубит!
– Что тебе сказала Анна?
– Велела привезти ее, во что бы то ни стало.
– Но это может быть ловушка.
– Конечно, за ней следят! Менты так просто из тюрьмы никого не отпускают. Я сказал ей.
– Что она велела?
– Велела везти! Я, мол, чувствую, что за ней следят. Но ее надо забрать и доставить во что бы то ни стало. Как будто это раз плюнуть!
– Где девчонка сейчас? – еще тише спросил Канталупов.
– Я велел ей ехать в Чертаново. Пусть покатается. Потом будет ждать у метро. Анна так велела – пусть ждет долго. И те, кто за ней следят, пусть ждут.
– Как долго?
– До темноты. Она велела тебе тоже ехать туда.
– Конечно, – хмыкнул Канталупов, – ты ж без меня не справишься.
– Она сказала – девчонка должна быть доставлена живой. Это его приказ. Иначе … ну, сам знаешь.
– А те, кто за ней следят? Если они и правда есть? Как быть с ними?
– Это на твое усмотрение. А я… я не знаю, я ничего уже толком не знаю. Мы не успеем!
– Мы все успеем, не скули.
Канталупов закрыл крышку мобильника.
– Вы что же, Иван, уже уходите? – спросила Вера Ильинична.
– Да, спасибо за чай.
– Вы же хотели подождать Ирину.
– Мне надо идти. Завтра… – он помедлил, – я увижу вашу прекрасную дочь.
– Вы какой-то странный… Вы здоровы? У вас нет температуры?
– Нет, – Канталупов улыбнулся.
Улыбнулся, ощерив пасть, и дракон. Стены этой старой московской квартиры в одночасье стали ему тесны. И он смел их одним взмахом крыльев – стол, чашки, скатерть, пианино, диван, фальк – все полетело в тартарары.