Он спрыгнул с кровати. Даже обуваться не стал. Выскользнул за дверь – как был босой. В коридоре свет потушен, и вроде бы никого. Ринулся к лестнице. Над ней тускло горел один из плафонов укрепленного на стене бра в форме светофора. Мещерский понял, что бра эти на фотоэлементе: свет автоматически включается, если кто-то ступит на первую ступеньку. А тут – даже еще и погаснуть не успел. Он начал спускаться, миновал пролет, схватился за перила, повернул и…
– Господи, как вы меня напугали!
– Это вы… Майя Тихоновна?
Они уставились друг на друга. Аккомпаниаторша Зверевой – в халате и тапочках. На голове – газовая косынка, прикрывающая обильные бигуди. Рука ее потянулась к перилам. И Мещерский увидел, что рука дрожит.
– У меня чуть сердце не лопнуло, юноша. Вы как барс на меня из темноты. Разве ж так можно? – она задыхалась. – Э, да вы и башмаков надеть не успели.
– Я услышал шаги в коридоре, – Мещерский почувствовал, что краснеет. Он казался сам себе ужасно голым и ужасно глупым. – Марина Ивановна говорила, что ее напугали, и я…
– И вы кинулись по первому шороху все выяснять. Похвально. Но это я проходила мимо вашей двери, юноша. Я вас разбудила?
– Да нет. Собственно, я…
– Я путешествовала тихо, как мышка, – в шепоте ее звучали бодрые нотки, но глаза оставались прежними: изучающе-настороженными. – Я очки наверху на террасе забыла. А что-то не спится, дай, думаю, почитаю Беллочку Ахмадулину. А очков-то нет. Пришлось поневоле встать.
«Как быстро ты начинаешь оправдываться, – думал Мещерский. – Я ж не спрашиваю, зачем тебя наверх понесло. Твоя комната рядом с бывшим кабинетом Новлянского».
– Ну, спокойной ночи, Сережа.
– Спокойной ночи, – Мещерский повернулся уходить. Майя Тихоновна чинно поплыла через темную столовую. И вдруг воскликнула приглушенно:
– Там свет, надо же! В музыкальном зале! Там кто-то есть. Сережа, вы… вы еще не ушли?
Мещерский подошел к ней. Сквозь окно столовой он увидел, как на газон перед домом падает слабое пятно света из одной из дальних комнат – либо из гостиной, либо из музыкального зала, либо из спальни Зверевой.
– Может, Марина Ивановна встала? – спросил он шепотом.
– Проводите меня, юноша, – так же шепотом ответила Майя Тихоновна.
Точно два вора, крадучись (тучные телеса аккомпаниаторши так и колыхались, а шелк ее халата, казалось, оглушительно гремел в этой мертвой тишине), они миновали столовую, музыкальный зал, вышли в холл перед гостиной: так и есть. Слабый свет струился именно оттуда.
В гостиной горел один напольный светильник в форме шара. И там вроде бы тоже никого не было. Но… Майя Тихоновна указала глазами на кресло, которое обычно стояло у камина на ковре, а теперь было развернуто так, что перегораживало проход к дверям спальни певицы. В кресле спал Георгий Шипов. Рядом на полу валялась книга.
– Мальчишка совсем тронулся, – прошептала Майя Тихоновна. – Ну, такая потеря – брат! Это он ведь Марину сторожит, бедняжка. Слава богу, я собаку на кухне заперла с вечера. А то вообще было бы светопреставление.
– Зачем он ее сторожит? – поинтересовался Мещерский, вытягивая шею, чтобы получше рассмотреть спящего.
– Еще со вчерашней ночи что-то себе такое вообразил. Эх, рыцарь на пороге Прекрасной Дамы! А спит-то как, без задних ног, – она наклонилась и подняла книгу. – Ш-ш, завтра ему, сторожу, отдам. Не будите его, Сережа, пусть дрыхнет.
Мещерский взглянул на обложку: итальянская старая книга, видимо, от букиниста. Крупными буквами написано имя: БЕНИТО МУССОЛИНИ.
– Просто помешался на своем фашисте, – аккомпаниаторша держала книгу точно ядовитое насекомое. – Избаловали они его. Вот он и возомнил себе…
– Что возомнил?
– Да мало ли в его возрасте глупостей себе навыдумывают? Дело молодое, кровь-то так и кипит. А я говорила Марине, сорок раз говорила. Но разве меня кто послушал? – И она тяжело, однако на удивление бесшумно заковыляла прочь.
Шипов-младший заворочался во сне. И что-то прошептал. Мещерский напряг слух: ему почудилось, что парень назвал женское имя – МАРИНА.
Глава 15
Жесткая беседа
Сидоров не заставил себя ждать. Его потрепанные «Жигули» появились у ворот ровнехонько в восемь часов. Агахан Файруз, еще не успевший даже одеться, ворвался в комнату приятелей:
– Извините за вторжение, но там снова приехал этот офицер из полиции, вернее, милиции, простите. Привез какие-то повестки и требует, чтобы Григорий Иванович и Дима немедленно поехали с ним. Марина Ивановна крайне взволнована. Пожалуйста, пойдите успокойте ее, сделайте что-нибудь.
Приятели спустились вниз и нашли Звереву в ее спальне. Певица сидела у туалетного столика: лицо ее покрывал утренний скраб, она аккуратно убирала его специальным тампоном. Майя Тихоновна тут же расчесывала завитой парик, надетый на специальную пластмассовую болванку.
В спальне стояла спертая духота: смесь ментола, резких духов, пота, женского белья – кровать смята, простыни и одеяло скомканы – и хвои – дверь ванной распахнута настежь, и там гудит вода, наполняя ванну хвойным экстрактом.
– Сереженька, Вадим, ради бога, что… что еще случилось?! Я не понимаю? Почему они должны ехать в милицию? – Зверева резко развернулась на своем околозеркальном пуфе. – Неужели это законно – вот так ни с чего, не объясняя причин, хватать людей и везти их куда-то? Их же уже спрашивали обо всем, что еще может быть там неясного?
– Ну причина-то есть, – Кравченко едва не усмехнулся, но вовремя сдержался.
– Марина Ивановна, не беспокойтесь, сейчас мы выясним, – Мещерский был сама готовность к решительным действиям.
– Этот сыщик сказал Агахану, что они должны проехать с ним для уточнения каких-то фактов. Каких фактов? Сереженька, умоляю, узнайте, что случилось. Может, есть какие-то новости об Андрее, может… они уже нашли кого-нибудь… Пожалуйста, поезжайте с ними, помогите им. Вы знаете, что надо и чего не следует говорить в подобных случаях, чтобы не навредить себе же. Ведь Гриша известный человек в столице, у него репутация, а тут вдруг пойдут слухи, что его арестовали по делу об убийстве, да еще моего мужа и… боже, это же такой скандал!
– Но никто пока никого не арестовывает, – благодушно заметил Кравченко. – Их просто приглашают для беседы. Обычнейшая процедура.
– Обычнейшая?
– Ну конечно, Марина Ивановна. За ними же не прибыл спецназ в бронежилетах и с базукой. А прислали одного завалящего опера на драндулете. – Он аж щурился от удовольствия, наблюдая переполох – дело собственных рук. – Григория и Дмитрия отпустят часика через два. Побеседуют и отпустят.
– А Дима им зачем? – Зверева взяла салфетку и прикрыла ею лицо, промокая питательную маску. А Мещерскому представилось, что она, возможно, не желает, чтобы они увидели ее лицо при упоминании имени бывшего любовника. – Сереженька, прошу вас, поезжайте с ними, поддержите их там. Дима такой… ранимый.
– Хорошо, хорошо, я поеду. Думаю, этот милиционер ничего не имеет против, чтобы я проводил их до отдела, – заверил Мещерский, кинув многозначительный взгляд на Кравченко: мол, иди улаживай со своим «конфидентом».
– Агахан отвезет вас и подождет. Если что, звоните немедленно мне. Я свяжусь со своими адвокатами в Москве.
– Вряд ли понадобятся столь кардинальные меры, Марина Ивановна, – елейно возразил Кравченко.
Уже в гостиной он шепнул приятелю:
– Как забегали, а? Сунули мы спичку в муравейник. Ничего, сейчас Шурик тронет этого ранимого альфонса за вымя, авось тот и замычит-зателится. А ты там не больно возникай, понял? Сидоров знает, что предпринять для того, чтоб его начальство похвалило. У него свои методы, у нас – свои.
– Ты так предупреждаешь, словно Корсакова там будут пытать испанским сапогом. – Мещерский шутил, однако особого восторга от перспективы провести утро в «участке» не испытал.
– Им предстоит жесткая беседа, – Кравченко так и светился от предвкушения ее результатов. – Эх, жаль, нам такие жестокости заказаны. А то бы я ка-ак звезданул кому-нибудь из этих, сразу бы…
Мещерский уже спускался в сад.
– Александр, прошу прощения, Марина Ивановна хочет, чтобы я проводил ее брата и господина Корсакова. Вы позволите?
Опер обменялся с ним и Кравченко рукопожатиями.
– А в качестве кого вы собираетесь сопровождать этих господ? – осведомился он ехидно, но вполне дружелюбно.
– Мы с Вадимом – напарники. Моя обязанность – охрана членов семьи Марины Ивановны, – не моргнув глазом соврал Мещерский.
– Ладно, валяйте. Только столько народу в мою машину не поместится.
– А мы на своей. За вами следом.
Опер только плечами передернул: хрен, дескать, с вами. Следуйте.
Сцена проводов походила чуть ли не на суриковскую картину «Боярыня Морозова». Только вместо саней-розвальней «несчастненьких» усаживали в «Жигули» и «Хонду». Корсаков был бледен, явно нервничал, но до расспросов не снисходил.
Алиса Новлянская при всех вдруг подошла к Звереву, обняла за шею, потянулась к нему. Он чуть отстранился, потом, помедлив, вынул изо рта мятную резинку, которую традиционно жевал. Алиса слабо ткнулась губами ему в губы – точно клюнула. Что-то прошептала – он улыбнулся снисходительно и снял ее руки.
– Ах, Лисенок-Лисенок, – шепнул он Мещерскому, когда они сели в «Хонду» Файруза (Корсакову Сидоров предложил ехать в своей машине). – В сущности, она еще девчонка совсем. Очень непосредственная, ласковая. Вы не находите – она истинный тип женщин Боттичелли?
– Я? Нет… как-то не нахожу, не знаю, – бормотал Мещерский, наблюдая, как Петр Новлянский схватил сестру за руку и с перекошенным злой гримасой лицом выговаривал ей что-то.
– А я понял это сразу же в галерее Уффици. Мы с Лисенком вместе часто туда заходили, когда ездили во Флоренцию. Ну взгляните же хорошенько, разве она не подлинная боттичеллиевская пенорожденная богиня?
«Понятно, чем ты этой девице мозги компостируешь, – подумал Мещерский. – И таким голосом эту ахинею плетешь, будто и вправду… А когда она на шее у тебя прилюдно виснет – брезгуешь. Сволочь ты, Павлин Иваныч. Обязательная сволочь!»
До отдела доехали быстро, а там…
– У нас тут ЧП небольшое приключилось: тараканов в здании морят. – Сидоров вел их не к самому отделу, а к какому-то покосившемуся флигельку на заднем дворе, пристроенному к милицейским гаражам. – Так что здесь нам придется с вами разговаривать.
– Это что ж, КПЗ ваше? Или как там это у вас называется – СИЗО? – с кривой усмешкой осведомился Зверев.
– Что вы, Григорий Иванович. Это наш паспортный стол. И участковые у нас тут находятся, когда сутки дежурят. А вот мой коллега, – Сидоров кивнул на поджидавшего их на крыльце молодца в форме. – Пройдите к нему в кабинет, Григорий Иванович. Да не волнуйтесь вы! Пара-тройка вопросиков всего к вам будет. А вы, уважаемый, – теперь Сидоров ослепительно улыбался Корсакову, – сюда, пожалуйста. В это вот помещеньице. А вы, будьте ласковы, – он отстранил рукой Файруза, – или в коридорчике обождите, а лучше на свежем воздухе. А еще лучше бы…
«Убрались к чертовой бабушке, – мысленно продолжил Мещерский. – Дудки тебе, Шурик».
– Пойдемте, Агахан, не будем настаивать, – Мещерский вежливенько повлек за собой упиравшегося секретаря. – Посидите в машине, а я потом пойду и все узнаю. Словом, Марина Ивановна будет в курсе всего, здесь происшедшего.
И действительно, выждав минут пять, он вернулся к флигелю. Открыл фанерную дверь на тугой пружине и очутился в коридоре, куда выходило шесть измызганных дверей. Оглянулся, ну и нищета! Характерная, впрочем, для большинства провинциальных кутузок.
На двери первого кабинета красовалась приколотая ржавыми кнопками бумажка: «Паспортный стол. Прием с 12 до 16 по понедельникам и четвергам, остальные дни – с 10 до 14».
– Вы не имеете права говорить со мной таким хамским тоном!
«Корсаков визжит. Уже. Что он там с ним делает? Лупит, что ли?» – Мещерский подкрался к двери, за которой теперь глухо бубнили два голоса. Поминутно озираясь, приник к ней ухом: что там происходит? Отчего любовничек так взвился? К сожалению, эта дверь, в отличие от входной, отличалась лучшей звукоизоляцией. Оставалось только переминаться с ноги на ногу и гадать, что творится в кабинете. А там…
– ВОТ, МИЛ ДРУГ, НАМ ВСЕ ИЗВЕСТНО. – Едва только они уселись – Корсаков на старый клеенчатый стул в узком закутке между подоконником и облезлым сейфом, смахивавшим на поставленный торчком гроб, а Сидоров за гладкий и пустой письменный стол с поцарапанной столешницей, – опер двинулся в лобовую атаку без всяких там вступлений и подходов, психологических комбинаций и логических ловушек, а по-простому, напрямик через лес и глухие болота: – Учти, чистосердечное признание и по новому УК – самое веское из смягчающих обстоятельств.
Корсаков потрясенно молчал.
– Ну? Усек? Тогда я слушаю вас внимательно, Дмитрий… – Сидоров достал из среднего ящика пухлый блокнот и полистал его. – Дмитрий Анатольевич, тысяча девятьсот шестьдесят шестого года рождения, русский, образование высшее, уроженец города Люберцы Московской области, военнообязанный, постоянного места работы не имеет, а имеет профессию музыканта и музыкального критика – чудно, я о таких профессиях что-то не слыхал прежде. Ну да ладно, сейчас много всего нового… Ну? – он блеснул белозубой улыбкой.
– Что?
– Не понимаешь меня?
– Нет.
– Или отказываешься понимать?
– А что именно я должен понять? – Корсаков стиснул в кулаки крупные руки, костяшки его пальцев побелели. – Что вообще тут происходит? Объясните.
– А то происходит, что я возьму вот этот квиточек, – Сидоров снова потянулся к ящику, – видишь, это документик такой? Очень неприятный документик – протокол о задержании подозреваемого называется. Поставлю вот здесь сегодняшнюю дату, время – восемь сорок пять, твою фамилию, имя, отчество…
– Да за что меня задерживать?!
– А ты не знаешь?
– Нет и… и вы не имеете права мне тыкать.
– Не имею права, – Сидоров горько вздохнул. – А ты пожалуйся на меня. Давай-давай. Ну? Если желание сохранится… после суда.
– После какого суда? За что меня судить?!
– ЗА УБИЙСТВО.
– За убийство?! АНДРЕЯ?!
Сидоров кивнул. И тут его оглушил тот самый крик, который был слышен даже в коридоре:
– Вы не имеете права говорить со мной таким хамским тоном! Вы… вы что… совсем уже… совсем… Я не убивал его. Вы… да вы просто издеваетесь! Какие у вас доказательства есть, чтобы бросать мне в лицо такие обвинения? – Лицо Корсакова покрылось бисеринками пота. Крашеная челка упала на глаза, он отбросил ее, запустил руку себе в волосы. – Такие чудовищные нелепые обвинения?!
Сидоров молча наблюдал за ним.
– Значит,вы лично никого не убивали? – осведомился он.
– Простите, но мне дико даже обсуждать это… отвечать на такие вопросы! Я? – Корсаков подался вперед. – Почему вы именно меня подозреваете? Почему? Что я такого сделал?
– Разве в то утро вы не находились рядом с убитым, Дмитрий Анатольевич?
– С Андреем? Нет! Я же вам сказал тогда. Ну, не вам, а этой женщине-следователю, – Корсаков кусал губы. – Мы действительно собирались на озеро лодку ремонтировать. Еще с вечера договорились – за ужином все это слышали. Я утром встал пораньше. Ждал их за завтраком.
– Кого «их»?
– Андрея и Егорку – его брата. Мы втроем хотели идти. Андрей пришел, сказал, чтобы я чуть подождал.
– Снова подождали?
– Ну да, завтракали еще все, а Егора не было и…
– Его брата не было?
– Не перебивайте меня. – Корсаков произнес это тихо-тихо. Было видно, что от волнения и негодования он еле владеет собой. – Я не знаю, где он был, не видел его до самого обеда.
– Брата? Или самого Шипова?
– Нет, Андрея я видел. Вы еще к нам тогда приезжали за этими двумя – за Кравченко и Мещерским. Я видел, как Шипов с вами разговаривал у ворот.
– Это и я видел, – усмехнулся Сидоров. – Ну? Мы уехали, а ты… что ты стал делать потом?