– Даже в свое собственное? То, что вы во время убийства находились там, где это могут подтвердить многие свидетели?
Мещерский улыбнулся, давая понять, что шутит.
– Надо выпить. – Корсаков с силой захлопнул за собой дверцу «Хонды», поймал взгляд Файруза и только махнул рукой. – Григория Ивановича дождемся и прочь от этого клоповника. Сейчас отниму у Алиски бутылку и напьюсь в стельку. А кстати, интересно…
– Что интересно? – Мещерский увидел, как дверь клоповника растворилась и на пороге появился невозмутимый и спокойный Григорий Зверев.
– Да вот когда этот милицейский Малюта на меня там набросился, я вдруг вспомнил, что в то утро Новлянский ходил за Андреем точно приклеенный. А прежде Петька такой общительностью не отличался. Вот меня и заинтересовало, что именно ему потребовалось от Андрея именно в то утро: вы не спрашивали его?
– Я впервые от вас это узнаю, Дмитрий.
– Тогда поинтересуйтесь. Только не так грубо, как этот жандарм.
Глава 16
Реестр загадок
Когда Сидоров и K° отбыли в отдел, когда страсти в доме понемногу улеглись, когда Марина Ивановна Зверева впервые за эти дни сошла в столовую завтракать, когда превосходный кофе прояснил туманное сознание и подстегнул угаснувшее воображение, словом, когда все эти факторы, чудесным образом совпав, сплелись в единое целое, Вадим Андреевич Кравченко решил твердо и бесповоротно: пора наконец без суеты и спешки составить свой личный реестр событий и наблюдений, свидетелем которых ему и Мещерскому довелось быть.
Для подобной умственной медитации требовалось уединение, и он не нашел ничего лучшего, как покинуть дом и сад и направиться к артезианскому колодцу. Именно там, на месте убийства Сопрано (как ему представлялось), его обязательно должно было посетить детективное вдохновение.
Кравченко терпеть не мог логики – даже в Институте имени Патриса Лумумбы, в котором он с грехом пополам учился по настоянию своих родителей, некогда имевших возможности устроить туда сына, схлопотал по этому предмету жирный «неуд». И еще он терпеть не мог, когда в его умственные процессы вмешивались посторонние.
А посему, добравшись до ТОГО САМОГО МЕСТА, он решил действовать так, как ему уже давно хотелось. Скинул куртку, примерился, прогнулся назад, словно собираясь сделать гимнастический мостик, и… опустился сначала лопатками, а затем и всей напрягшейся от усилия спиной на горячий от солнца металлический «крест» – крышку. Голова и руки безвольно свисали вниз, ноги носками упирались в землю. Он продвинулся чуть вперед, и ноги тоже свободно свесились. И теперь он ЛЕЖАЛ НА ТОМ САМОМ КОЛОДЦЕ, так же, как и тот, кого истекающим кровью взгромоздили сюда четыре дня назад. Только живому тут было гораздо неудобнее.
Он напряг шею, приподнял голову: солнце сегодня хоть и яркое, но светит уже по-осеннему. Направо – кромка кустов. В густой зелени тут и там уже мелькают золотистые, оранжевые листья, красные огоньки спелых ягод боярышника. Небо высокое, вылинявшее – серо-голубое, а со стороны озера ползет лохматая туча-шарик. Снизу из колодезной глубины несет прохладой и сыростью – хоть и на самом дне, но вода там, видно, все же осталась.
Кравченко закрыл глаза, расслабился. Попытался хоть на мгновение полностью слиться и с этим колодцем, и с осокой у его основания, и с боярышником, и с молодыми соснами на холме. Спина ныла, в голове уже шумело от прилива крови. И тут – яркая вспышка. Ослепила и… погасла. Только легкий туманчик клубился, а затем и он растаял в солнечных лучах – смутное озарение, увы, так и не превратившееся в догадку.
Он поднялся, поудобнее уселся на колодце, достал из брошенной на траву куртки блокнотик и черный фломастер, позаимствованные из кабинета Файруза. Провел вверху черную траурную полосу.
Вот на листочке появился первый кособокий крестик. Далее они заполняли собой бумажное поле, превращая его в миниатюрное кладбище. И каждый что-нибудь да означал. Первый: «Кошмар с расчленением трупа«. Второй – «испуг Зверевой и вызванная им реакция – письмо». Тут Кравченко на минуту задумался и потом вывел: «Ее замешательство от нашего быстрого приезда. Примечательная фраза: «Меня ничто не беспокоит. Я никогда прежде не была так счастлива». В центре кладбища появился пузатый нуль: «Она сознательно меняет свое первоначальное намерение обезопасить себя. Почему?»
Затем на листе появились фразы и слова, начертанные вроде бы беспорядочно и хаотично, так, как приходили на ум:
«Кто-то бродит в доме по ночам».
«Разорванный шарфик».
«Синяки, появившиеся до…»
«Волна ненависти».
«На ее дне рождения впервые во всеуслышание объявили о выигранном наследстве».
«Кому понравится, если его считают кастратом?»
«Любовник, ставший преданным другом дома».
«Падчерица-дурнушка любит очень красивого человека».
«Брат, засыпающий под взглядом дуче».
«Парень, не терпящий, когда его сестра пьет и исповедуется посторонним».
«Старуха, вырастившая детей дирижера».
«Иранец, но не мусульманин».
«Пересохший колодец. Возложение тела».
«Психопат, сбежавший из…»
Слово «УБИЙСТВО» он поместил в нижнем углу листа. К нему от черты сразу же потянулось множество параллельных линий. Каждая обозначилась соответствующей буквой: Н – НАСЛЕДСТВО, Л – ЛЮБОВЬ, Р – РЕВНОСТЬ, снова Н с цифрой 2 – НЕНАВИСТЬ, З – ЗАВИСТЬ, Н с цифрой 3 – НЕУСТАНОВЛЕННЫЙ МОТИВ.
Тут же появился крестик: «Она снова меняет первоначальное намерение теперь уж под влиянием обстоятельств: нанимает нас для розыска убийцы. Почему? Только потому, что мы под рукой или для подобного выбора существует особая причина?»
Следующий крестик: «Произошла ли фактическая подмена жертвы?» «Мог ли быть жертвой кто-то другой?» А потом крупными буквами: «СТАНЕТ ЛИ ЖЕРТВОЙ КТО-ТО ЕЩЕ? ЕСЛИ ДА, ТО КТО: ЗВЕРЕВА ИЛИ НЕ ЗВЕРЕВА?»
Эту фразу он обвел. К фамилии певицы устремились стрелки от букв Н, Р, Н2, Н3.
На листке уже оставалось мало места. Почерк стал более убористым:
«В доме известно всем: версия об убийстве Шипова сбежавшим сумасшедшим критики не выдерживает».
«Майя Тихоновна подслушала нашу беседу со Зверевой».
«Кто-то видит в нас союзников, кто-то – врагов».
«Любовник допрошен с пристрастием. Расскажет ли он свои впечатления? Утаит ли? Что именно?»
«Внешне они друг друга совершенно не боятся».
«Маленький фашист спит на ЕЕ пороге».
«Собаку на ночь запирают в кухне».
«Куда делся из спальни тот, кто ее напугал? Был ли он вообще?»
Листочек был исписан. Кравченко перечитал все, что на нем уместилось. Потом нарисовал на обороте два круглых нуля и огромный вопросительный знак. Подумал-подумал, и у нулей выросли ножки, ручки с пальчиками-растопыркой. Потом появились точка, точка, запятая, рот-палочка до ушей и сами уши, круглые, точно лопухи.
Он созерцал портреты с видимым удовольствием. Вот одному человеку фломастер вложил в руку пистолет-кочергу: легендарный «деррингер». А второму – скрипичный ключ.
Человечки смотрели на Кравченко выжидательно и ехидно. Они явно были себе на уме.
Он спрятал листок в карман, наклонился за курткой. Внизу на бетоне еще сохранились темные потеки. Крупная мясная муха, уже по-осеннему снулая и ошалевшая, привлеченная запахом протухших кровяных шариков, описав восьмерку, спикировала на колодец.
Глава 17
Брат и сестра
На обратном пути Кравченко встретил Новлянского. Тот стоял на холме и издали созерцал место убийства мужа своей бывшей мачехи. На этот раз «яппи» был одет в джинсовые шорты-»бермуды» и растянутую хлопковую кофту с подвернутыми рукавами. На макушке едва держалась бейсболка цвета хаки козырьком назад. В руках он сжимал пластмассовый шест с сетчатой корзиной – некое подобие сачка – и плоскую коробку с выдвижной стеклянной крышкой.
Кравченко решил, что вот наконец-то Пит попался во время своей излюбленной охоты на бабочек или… Убийцу тянет на место преступления – банально? Однако подобные факты общеизвестны: любопытство сгубило кошку.
– Позагорать решил? – Новлянский оперся на свой шест как на посох, сгорбился. – Тихое местечко.
– Слишком тихое. – «Что-то не помню, чтоб мы с тобой на брудершафт пили, Пит, ну да ладно».
– Раньше – давно, правда – колодец работал: кнопку сбоку нажимали, и вода по трубке шла. – Пит надвинул козырек бейсболки, глаза его исподлобья изучали Кравченко. – Воду мы, конечно, ту не пили, а ходить к колодцу ходили. Еще с отцом.
– Зачем же?
– За бабочками, – Новлянский криво усмехнулся, – которые влагу любят.
Кравченко молчал, ждал.
– Да, давно его забыли, – Новлянский говорил медленно, прямо вымучивал из себя слово за словом. – Там такие стальные полосы на ободе, я помню, как их приваривали: еще мальчишкой за сварщиками подглядывал. Там сначала была сплошная крышка – люк, потом ее убрали – вода стала затхлой. А мы с ребятами сюда бегали на звезды глядеть. Знаешь, их в колодце даже в солнечный день видно.
– Говорят, что так. Они в воде отражаются, что ли?
– Я видел, – Новлянский подошел ближе, – Венеру видел, Марс, даже ковш Медведицы и Полярную. А однажды захотелось разглядеть получше их там, внизу. Наклонился и…
– Упал в колодец? – Кравченко насторожился.
– Не успел, но был близок. Знаешь, кто меня спас? Князь Таврический.
– Зверев?
– Он самый, дядя Гриша. – Новлянский снова криво усмехнулся. – А потом Марина быстренько договорилась со сторожем, вызвали сварщиков и закрыли колодец той решеткой. Потом и насос сняли. Я думал, она нарочно это сделала, мне назло. А потом понял, что она хотела мне только добра.
– Давно это было?
– Мне в то лето исполнилось двенадцать.
– Большой мальчик, – теперь усмехнулся Кравченко. – Достаточно большой, чтобы не огорчаться по таким пустякам, как звезды в колодце, которые нельзя больше видеть.
– Я до четырех лет не говорил, – сказал вдруг Новлянский, обошел собеседника и начал спускаться с холма.
Мимо него, вихляясь в воздухе, метнулась пестрая крапивница. Он не обратил на нее внимания.
Кравченко направился своим путем. «Если идти вот так неторопливо, то получается, что от дома до колодца – минут двадцать, – прикидывал он. – Бегом – и того меньше. Предположим, убийца и Шипов оказались на шоссе… Или все-таки он подкарауливал Сопрано там? Маловероятно. Если только специально встречу назначил. Тоже вроде маловероятно. Не следил же он за ним, не полз по траве по-пластунски? А может, и следил, а может, это и ОНА была…»
Кравченко стоял теперь на холме, смотрел на черепичную крышу дома, выступающую среди зелени.
«Все равно, убийце, кем бы он ни был, и пятнадцати минут хватило, чтобы после ВСЕГО этим вот путем вернуться бегом в дом, отмыть кровь – если что-то попало на одежду, переодеться… Стоп. А кто из дачников переодевался? Да вроде никто. Или… нет, переодевался этот вот Пит, переодевалась Алиса – то в брюках и куртке была, а потом, когда милиция приехала, уже в джинсовом сарафане вышла. И… Майя Тихоновна тоже переодевалась. Но при ее-то габаритах от колодца особо бегом не двинешь. Удар Шипову нанесли неожиданно, в тот самый момент, когда он взглянул вверх. Получается, кто-то все отлично рассчитал: увязался вслед за ним, заботливо захватив с собой «колюще-режущий инструмент», завел его на дорогу и там, указав на пролетающую птицу, самолет, сплетение веток над головой, заставил… Правдоподобно, но как-то все больно сложно. Много канители разной. И почему все произошло именно на шоссе? Что мешало столь предусмотрительному и хладнокровному неизвестному совершить убийство непосредственно за кустами, на поляне? Ведь на дороге его любой проезжающий мимо дачник, любой охранник мог застукать. Зачем же так рисковать? С таким же успехом, если они пришли сюда вместе, убийца мог под любым предлогом зазвать Шипова к колодцу и «указать ему на птичку» прямо там. И не тащить потом тело, множа против себя улики. А он отчего-то предпочел тащить… Значит… значит, либо преступление произошло спонтанно – убийца просто воспользовался благоприятной возможностью, – либо… он хотел убить Сопрано именно на дороге».
Кравченко тяжко вздохнул: ерунда какая-то. Нелогично, как Серега скажет. Он сел на траву. У ног его суетились муравьи – осень на носу, пора готовить родимый муравейник к дождям и холодам. Запасать впрок дохлых гусениц, коптить жуков на солнышке, вялить бабочек… Слишком много в этом деле насекомых. Серега говорил: Зверевой в кошмаре муравьи привиделись. А сын ее первого мужа бабочек сачком хлопает. Бабочек…
Итак, о колодце заколоченном Пит и его сестра знали с самого детства. И Файруз, и Корсаков, и аккомпаниаторша – они бывали прежде на даче. И Зверев знал и его сестра тоже. Марина Ивановна… Кравченко сорвал травинку, сунул в рот – горькая. Как коровы такую гадость жрут? Марина Ивановна, между прочим, тоже переодевалась в тот день. И шарфик ее… Он снова извлек из кармана смятый «реестр», и на оставшемся утлом клочке чистой бумаги появилось: «Певица была счастлива четыре дня. А после смерти мужа поняла,как она его любила».
Возле задней калитки он увидел Алису Новлянскую. Она зацепилась за сломанный засов рукавом свитера и пыталась освободиться.
– Разрешите помочь? – Кравченко подошел к ней.
Она быстро обернулась, глаза ее расширились. Он почувствовал, что от нее пахнет алкоголем.
– Вы всегда так подкрадываетесь к людям? – Она дергала свитер.
– Только к тем, кто мне очень симпатичен. Дайте я. Вы так только порвете. – Он начал распутывать нитки. – Тут затяжка маленькая, потом легко иглой вправите. А смазку бензином ототрете.
– Пропала одежда. – Она потерла испорченный рукав. – Повод купить обновку. Вы, Вадим, любите покупать новые вещи?
– Нет. Я старые вещи люблю. Привыкаю к ним. – Кравченко смотрел на девушку сверху вниз: в тонкой ниточке ее белесого пробора были заметны чешуйки перхоти.
– А жена ваша любит?
– Тоже нет. Жены.
– А подружка? Или ее тоже нет? Вы у нас такой нелюдимый, да?
– Я спокойный, нежный и влюбчивый. – Кравченко усмехнулся: – Подружки из меня веревки вьют. Негодяйки.
– Вы сейчас говорите, как Григорий Иванович. – Она облизнула губы. – Его тоже – спрашиваешь серьезно, а он шутит.
– Я не шучу, а правду говорю.
– И он тоже правду говорит. Всегда. Всем.
Они медленно шли по дорожке к диванам-качелям.
– Мне сейчас ваш брат сказал, что в детстве Григорий Иванович его спас – не дал в колодец загреметь.
– Пит всегда лез куда не надо, – Алиса нахмурилась. – Вы его где видели?
– Там на холме. Он на свою охоту отправился.
– Дурак.
– Вы не очень-то ласковы к нему.
– Принесите мне выпить. – Она уселась на диван. – Петька наверняка Агахану велел следить, чтоб я не подходила. А мы его обманем. Если джин кончился, выберите мне что-нибудь на свой вкус.
Кравченко как истый джентльмен направился в дом, нашел бар в гостиной и, поколебавшись, налил в бокал розового мартини.
– Ну-ка, что вы принесли? – Ее глаза алчно заблестели. – Фу, мерзость приторная.
– Вылить? – Он сделал вид, что собирается выплеснуть жидкость на траву.
– С ума сошли! – она выхватила бокал.
«Алкоголичка конченая», – подумал Кравченко и заметил: