– Отвези ее куда скажет, – приказал он Жукову.
Катя надела шлем, снова взгромоздилась на мотоцикл: ну как же на нем все-таки неудобно – держаться не за что, ноги болтаются.
– Так в костыльные войска загремишь, – усмехнулся предводитель. – Кто ж так ездит? Надо вот как, – и, быстро взявшись за Катину ногу, он согнул ее в колене и положил на бедро впереди сидящего Жукова. – Вторую тоже сюда. И крепенько ножками его обними. Наши дамы ездят только таким макаром. Ну что, Чиль, нравится тебе?
Байкеры захохотали, загудели, засвистели. И под эту полунасмешливую-полуодобрительную какофонию Катя и отбыла восвояси.
Когда стих треск их мотоцикла, Акела обвел взглядом своих сотоварищей и задал вопрос, немало удививший бы Катю, если бы она его услыхала:
– Кто из вас видел Крюгера?
Смех оборвался.
– Ну? Я, кажется, вас спрашиваю?!
– Никто! Ты че? – вякнул кто-то из темноты. – Ты ж сам запретил с ним… Мы что, закона не знаем?
– Никто? Значит, никто. Хорошо. Так слушайте: я хочу знать, где он сейчас, – отчеканил Акела. – Вы поняли, чего я хочу? Или мне повторить по слогам? – И в голосе его было что-то такое, от чего на повторении никто не рискнул настаивать.
Катя попросила, чтобы Жуков довез ее до дома Гречко. Всю дорогу она чутко прислушивалась, однако шума карачаевского мотора за собой так и не засекла. И как это следопыт Леша ухитрился страховать ее столь незаметно?
– Спасибо, – поблагодарила она, когда он остановился у подъезда. – Большое тебе спасибо, Роман.
– Пока, – он отчего-то медлил. – Слушай… подожди… постой, Катя… Ну, не прикидывайся ты, на какой фиг тебе все это надо? Ведь ты не просто так Светке… нам со Светкой помогаешь?
– Я – вам? Интересно. По-моему, вы – мне.
– Все равно, не важно. Ну?
– Сначала я хотела написать статью, Ромочка. Классную статью о том, как ищут и находят убийцу.
– А теперь?
– И теперь тоже. Только… хвастаться, конечно, неприлично, но, я думаю, и ты не из тех, кто «а мы уйдем на Север и переждем»?
– Я его убью. – Жуков нажал на педаль газа. Мотоцикл разразился тем, чем разражаются только мотоциклы. – Запомни: если я узнаю, кто это сделал, я его убью. А там – сажайте меня!
Он описал по двору круг почета и скрылся за деревьями. Катя, еле живая от впечатлений и усталости, поплелась в подъезд.
Она ввалилась в квартиру Гречко, точно Каменный гость в жилище Дон Жуана – в самый глухой и темный час ночи, переполошив всех коммунальных соседей.
Потом они сидели с Ирой на диване и самозабвенно шептались. Потом явился Караваев.
– Собственно, все эти наши… ваши, девочки, выкрутасы ничего не дали, – молвил он жизнерадостно. – Черта с два эта стая и этот белый хмырь захотят рассказать нам что-то полезное. Да и знают ли, и даже если знают – все равно черта лысого от них путной информации дождешься. У них же от тряски разжижение мозгов. Так что колобродили мы тут целую ночь, а результатов – пшик с хвостиком.
– Умолкни, – приказала Ира. – Кать, а какой этот Акела? Похож он на волка?
Катя поделилась впечатлением. Караваев состроил презрительную мину.
– Микки Рурк, – проблеял он ехидно.
– Умолкни. Кать, а ты правильно с ним себя повела, – Ира вздохнула. – Если он и правда так похож на… ну, как говорится, сходство обязывает. «Я прошу твоей защиты» – так несовременно, так романтично!
Катя улыбнулась Караваеву.
– А ты что скажешь?
– Что? Да ничего. Нормально. Ни один настоящий мужик, даже тот, кто только таким прикидывается, не ответит «нет» на просьбу такой вот красулечки. Ты правильно все рассчитала. – Он положил руку на сердце и легонько массировал его. – Так-то агентуру вербуют, так-то… За ясные глазки… Но надо еще посмотреть…
– Что?
– Настоящий ли он, Екатериночка.
– Умолкни, – Ира шлепнула его по плечу. – И знаешь что? До свидания. Три часа ночи. Нам завтра на работу.
– Да? – удивился Караваев.
Катя уже клевала носом в кресле, когда Ира наконец-то выпроводила своего поклонника.
– На боковую, подружка, я тебе на диване постелила. А сама сейчас раскладушку достану. – Она полезла за шкаф. – Нет, здорово ты с ними, молодец.
– Все ложь это, – Катя выдрала себя из мягких подушек и поплелась в ванную. – Все ложь! – крикнула она оттуда.
– Почему?
– Ну, все, что я ему там наговорила, – неправда. Это просто способ втереться в доверие. Твой крем можно взять?
– Бери, желтенькая баночка, – Ира появилась в дверях ванной. – А я думала, он на тебя произвел впечатление…
– Щенок готов утопиться, чтобы укусить луну в воде, – Катя улыбнулась, вспомнив.
– Что?
– Так, ничего. Он мальчик еще совсем.
– Ты же говорила – наш ровесник.
– Я не в смысле возраста. А лгать, оказывается, легко и приятно.
Ира только фыркнула.
– И что теперь будем делать? – спросила она, подавая Кате полотенце.
– Не знаю. Ждать. А что еще?
Тут во входную дверь позвонили.
– Опять Караваев! Ну что ты будешь делать? Его сейчас Сидор Прохорович линчует. – Ира побежала спасать звонившего от ярости разбуженного соседа. – Ой… это вы, ребята…
Катя выглянула из ванной и…
На пороге стоял Кравченко собственной персоной. Из-за его плеча выглядывал Мещерский. Черные усики его забавно топорщились.
Всю дорогу домой Кате казалось, что она превратилась в некую расслабленно измученную массу: вялое тесто или еще не испеченного Колобка – так мягко, покорно, а главное, глупо-блаженно она улыбалась, отвечая на гневные упреки приятелей.
Их, вернее, его, Кравченко (потому что образ Мещерского плавал в каком-то неопределенном тумане), нежданное появление встревожило, растрогало, раздосадовало, обрадовало и немного перепугало ее.
Они поднимались в лифте. Ехали домой. Мещерский был уже в это время на пути к своей холостяцкой Яузской набережной, пообещав напоследок «серьезно» поговорить с Катей, «когда это будет уместно».
– Почему ты мне-то не сказала? Ведь они… ты даже не представляешь, что они могли с тобой там сделать! – громыхал Кравченко. – Мы в отделе были, дежурного переполошили. Ну, почему же ты…
– Потому, не спрашивай ничего, – она поднялась на цыпочки, вздохнула и обняла его крепко-крепко, и все его слова сразу запутались в ее волосах.
Его часы, что тикали у самого ее виска, показывали двадцать три минуты пятого. Новый день начинался пасторальной идиллией. Но это было так приятно! Этим совсем не хотелось шутить.
Глава 27 ОТКРЫТАЯ КЛЕТКА
Новый день для Колосова начался с весьма плодотворного совещания – с самим собой. Он явился на работу рано и целый час до оперативки провел, запершись в кабинете. После того как «шеф» всех отпустил, он снова вернулся в свое убежище и снова заперся. Развалился в кресле, закурил сигарету. Затем медленно размотал бинт на правой руке. Язвочки сменились розовыми шрамами: точно кошка цапнула. Что ж, сойдет и так: шрамы – украшение мужчины.
Зазвонил белый телефон – прямая связь с районами. Объявился Коваленко, но ничем не порадовал. На Красной Даче не произошло ничего нового. Киселев охотно и подробно признавался на допросах в прокуратуре в нападении на сторожиху и припомнил еще одну аналогичную попытку с дояркой местного совхоза, не увенчавшуюся, по его словам, успехом. Но больше ничего не выдал.
– Я в лоб про те убийства, как ты и велел, не стал спрашивать, – докладывал Коваленко. – Начал у него на работе выяснять по тем дням, есть ли алиби. На день убийства Калязиной он был в отгуле, а значит, ни подтвердить, ни опровергнуть фабричные не могут, остается жена – а она не свидетель. А вот на брянцевское происшествие алиби есть. Двадцать восьмого мая их главный инженер свадьбу играл. Все начальство допоздна у него гуляло. Киселева под шарами уже утром домой привезли. Вряд ли он сумел бы успеть на электричку и к восьми быть уже за сорок километров в поселке художников. Так что, Никита, два против одного, плюс его задержание с поличным. С камерой все нормально, я лично все устроил. Но пока молчит. Вот такие дела у нас. Я тут до выходных поработаю с ним. Посмотрим, авось что и прояснится.
Никита повесил трубку. Авось… Итак, по убийствам набирается весьма занятная компания подозреваемых: Киселев, Юзбашев, шимпанзе – мать его так… Он усмехнулся. Господи, что за жизнь пошла! И эти, макаки, туда же. Подумал и связался с Бюро судебно-медицинских экспертиз, где проводились повторные комплексные исследования останков убитых женщин. Патологоанатом любезно согласился зачитать ему выдержки из заключения. Никита быстро конспектировал: в случае с убитой станционной рабочей – никакой ясности: «Обширные повреждения черепа, раздробление костей, давность происшедшего не позволяют сделать категорический вывод об извлечении или не извлечении мозгового вещества», – читал эксперт.
А вот в случае с художницей «извлечение» вроде подтверждалось, но с оговорками «возможно», «предположительно».
– С официальными данными сможете познакомиться на той неделе в прокуратуре, – заверил эксперт на прощание. – Мы завтра направляем заключение следователю.
Итак, и тут тоже все было два к одному. Никита сделал пометки в блокноте. Мозг действительно извлекали не впервые. Но для чего? Если это совершил человек – ненормальный, псих, геронтофил, куда он девал все это? Где хранил? Как транспортировал с места происшествия? И, наконец, куда употреблял? Вообще, зачем ему это? Фетиш? Ну положим, такие любят хранить трофеи. Головкин вон кожу солил, Джумгалиев внутренности замораживал. Никита чувствовал подступающую тошноту. А если это не человек?.. Все бунтовало в нем: ну, не может быть такого, не может. Но вдруг вспомнился Чарли с вымазанной кровью мордой. Обезьяна, снова эта чертова обезьяна! Неожиданно его словно пронизало током. В памяти всплыло лицо Юзбашева, одна его фраза, сказанная во время допроса, на которую он тогда не обратил внимания, одно его упоминание о…
Никита вскочил, едва не опрокинув пепельницу со стола. Потом снова сел. Этолог далеко, в Спасском ИВС. Он достал записную книжку, отыскал телефон института.
А что, собственно, в нем проку, в телефоне-то? Ольгина тоже нет в Москве, там он, на базе. Но все же набрал номер из какого-то упрямства перед невезением.
– Алло, вас слушают, – голос на том конце провода звучал властно и приветливо – хорошо поставленный низкий женский голос.
Колосов попросил к телефону Ольгина.
– Простите, а кто говорит?
Он представился.
– Очень приятно. Исполняющая обязанности директора института Балашова Нинель Григорьевна. Вы расследуете убийство Серафимы Павловны?
Колосов уточнил, что расследует убийства прокуратура, а он занимается розыском преступника.
– Это все равно. И когда же вы отыщете этого негодяя?
Никита заверил, что как только, так сразу.
– Это ограбление и убийство, молодой человек, – лишнее подтверждение тому, в какую пропасть беззакония и безобразия скатилась наша несчастная страна после известных событий, – отчеканила Балашова. – При советской власти у старых людей не отнимали их трудовую копейку. Да! И милиция работала тогда на совесть. Я знаю, мой муж был знаком со многими руководителями тогдашнего вашего министерства. Подождите у телефона, Александр Николаевич сейчас подойдет.
Никита, не веря еще своей удаче, прождал довольно долго.
– Алло, Никита Михайлович? Ну что? Есть новости? – Ольгин дышал в трубку, видимо, запыхался, поднимаясь по лестнице.
– Так точно. Змей ваших нашли.
– Да ну?
– Вчера утром повезли к вам на базу.
– Мать честная! А я как раз вчера утром в Москву вернулся. У нас тут делегация из Дюссельдорфа приехала. Всех нашли?
– Всех.
– И кто же ворюга?
– Юзбашев.
Ольгин присвистнул:
– М-да-а, пригрели, что называется… Кто бы мог подумать… И что ему теперь будет?
– Он арестован по обвинению в краже. Следствие идет, впереди, естественно, суд.
– Понятно. Эх ты…
– Александр Николаевич, я вот о чем вас хотел спросить. – Никита сделал паузу, отметив, что Ольгин на том конце тоже как будто замер. – В тот раз вы мне весьма прозрачно намекнули, что Юзбашев был на базе. А как вы догадались? Это просто ваше предположение было или…
– Вы же сами мне про Хамфри рассказывали, Никита Михайлович.
– Говорил… и что?
– Ну, вы упоминали о запачканных грязью его лапах при том, что пол в клетке был чистым.
Никита затаил дыхание, считая удары сердца.
– А это могло произойти только в одном случае, когда…
– Спасибо, я понял! – Колосов едва не швырнул трубку, но сдержал свой порыв. – Большое вам спасибо! Вы когда на базу вернетесь?
– Сегодня к вечеру, раз такие у нас там события. Это вам спасибо. Еще бы ситуация с бабой Симой прояснилась.
Его следующее «спасибо» адресовалось уже пустоте. Никита ринулся на улицу. В коридоре столкнулся со Славянкиным, шедшим с какими-то бумагами.
– Никита Михайлович, мне тут срочно…
– Борисов подпишет! Я в район. Звоните в Спасск, если что. Может, задержусь там до завтра.
Славянкин с удивлением глядел ему вслед: начальник отдела убийств никогда не выглядел таким взволнованным и окрыленным.
В следственный кабинет Спасского изолятора, где Колосов встретился с Юзбашевым, заглядывало солнце – золотило прутья стальной решетки на окне, пыль на столе, высвечивало оспины облупившейся краски на привинченных к полу ножках стульев.
Юзбашев был небрит, подавлен и бледен. Сутки, миновавшие после задержания, отпечатались на всем его облике. Было видно, что этолог страдает.
– Я попросил следователя сообщить Зое, где я, – молвил он с дрожью в голосе. – Пусть передаст мне кое-что из вещей: тапочки, щетку, зубную пасту. Здесь так ужасно, так грязно. Неужели обязательно меня здесь держать? Я не сбегу, клянусь! Поговорите со следователем… может, можно как-нибудь… Здесь… О, я не вынесу этих условий!
– Хорошо, я поговорю, но решать будет он. А сейчас я бы хотел вернуться к событиям того самого утра, Константин Русланович, – сухо сказал Колосов. – Речь пойдет не о краже, а об убийстве. Так вы утверждаете, что в то утро, как только вы простились с гражданкой Ивановой и вышли за ворота базы, вы сразу побежали вдоль забора к дыре?
– Совершенно верно. Я, Никита Михайлович, Калязину не преследовал, я ее даже не видел, – Юзбашев истово глядел на Колосова, хрустел пальцами от волнения. – Она, наверное, к тому времени уже в лес углубилась.
– А после того, как вы сделали с ключа слепок, вы…
– Я снова побежал к пролому.
– Мимо обезьянника?
– Да.
Никита встал и отошел к окну.
– Вы открывали клетку Хамфри? – спросил он тихо.
– Открывал.
– Зачем?
Юзбашев неожиданно умолк.
– Зачем?!
– Вы все равно не поймете.
– Зачем вы это сделали? Вас же могли увидеть. Зачем?!
– Он – мой друг.
– Что? – Никита даже растерялся.
– Видите – не понимаете, – Юзбашев печально улыбнулся. – Хамфри мой друг. Мы с ним не виделись сто лет.
Никита облокотился о стену. Он наблюдал за этологом.
– Эта обезьяна агрессивна и опасна, я сам в этом убедился, – сказал он хрипло.
– Это мой друг, – повторил Юзбашев. – Все два года, что я работал на базе, Хамфри был единственной моей отдушиной. Он мудрый и добрый. Он жил с людьми с самого рождения. Он учился у них, он хотел их любить. А люди посадили его в клетку, сделали из него средство для удовлетворения своего преступного любопытства, превратили его в подопытную свинку, мучили его. А он… Хамфри неоценимо помог моим исследованиям самим своим существованием. Благодаря ему, Никита Михайлович, я понял, как ведут себя порой они, наши меньшие братья, и мы, боги, властители этого мира. И сравнение было не в нашу пользу. Он привязался ко мне потому, что я пытался оградить его от всех этих… в общем, потому, что я относился к нему так, как и надо относиться к другу, брату. А они, эти мои коллеги, – Юзбашев злобно сверкнул глазами. – Эх, зеленые в нашей стране спят, вот что! Иначе они давно бы вывели всю эту лавочку, где кое-кто вообразил себя доктором Моро, на чистую воду!