– Кровь обнаружена на его брюках. Правда, в очень небольшом количестве. Группа совпадает с группой крови Балашовой – второй. Правда, у него самого тоже вторая группа. – Стрельников косился на своего экстравагантного коллегу, который изъяснялся какими-то ребусами и вел себя очень непоследовательно, как-то все суетился. – Он что, действительно был арестован?
– Да, да, я с ним неделю назад в камере в Спасском ОВД общался. Сам его туда определял. Он кражу совершил. Черт, где же телефон?
– Тут нет, не ищи. Наверное, где-нибудь в кабинетах, пошли. Так он сбежал, что ли?
Колосов ринулся в коридор, дернулся в дверь первого же кабинета. Оказалось, открыто. Схватил со стола телефон и набрал код и номер Спасска. Дежурный соединил его с начальником ОВД Соловьевым.
– Где у тебя Юзбашев? – загремел Колосов в трубку.
– Никита Михайлович, тут такое дело… Я хотел тебе звонить по нему, докладывать, жаловаться…
– Где Юзбашев?!
– Выпущен. Выпущен из-под стражи под подписку о невыезде.
– Кем?!
– Судьей нашей. Под залог по его же ходатайству.
– Кто внес залог?!
– Гражданка Иванова. Десять миллионов, копеечка в копеечку.
Никита отнял от уха трубку, подержал на весу. Страшные ругательства вот-вот готовы были сорваться с его уст.
– Когда его выпустили? – прошипел он.
– Во вторник, позавчера то есть. Никита Михайлович, ты погоди, Никита… такое дело… Судья молодая, но своевольная! Она и прежде такие нам фортели выбрасывала. Возьмет и выпустит под залог – а он поминай как звали. Иванова эта, Зоя-то с базы была у нее на приеме. Я как узнал, что Юзбашева выпускают, у прокурора прямо в ногах валялся. А тот только руками разводит: судья процессуально самостоятельная, мне не подчиняется, а власть имеет. Юзбашева, видите ли, по ее мнению, не надо держать под стражей, потому что он действительно раскаялся, помог следствию и не представляет более общественной опасности.
– Тут убийство новое, понял – нет?! – Никита едва не стонал от такого вот вредительства – ну точно ведь, больше никак это не назовешь. – Ты этой своей судье передай: я ее… Здесь убийство, ясно? И ОН был тут.
– Я немедленно извещу покурора, – испуганно согласился Соловьев. – Напишем жалобу в областной суд. Пора кончать это безобразие. А Юзбашев задержан?
– Да. Только не нами. Тут Москва подключилась. А судье передай: гнать ее надо. Гнать!
– Ну! – Стрельников с любопытством заглядывал ему через плечо. – Узнал?
Никита сообщил. Московский опер аж побелел от злости, но комментировать ситуацию не стал.
– Значит, на нем мало крови? – уточнил Никита, когда страсти несколько поостыли.
– Три небольших пятна на брюках.
– А на других? Меня вот эти люди особенно интересуют, запиши себе фамилии.
– Нет, на них ничего видимого нет.
– Точно?
– Абсолютно. У нас распылитель работал, если б было что, сразу дало бы химическую реакцию.
– Но ведь кровь должна быть на убийце. Эксперт уверен.
– Выходит, это Юзбашев и есть. Вторая его группа вот только… может все осложнить. Он что, псих?
– Они тут все психи.
– Ладно, – Стрельников пошел к двери. – Ты тут, смотрю, самый осведомленный человек. Значит, будем теперь вместе работать. Я сейчас своих ребят предупрежу. А ты с кем из этой «семерки» желаешь повстречаться?
Никита задумался.
– С племянником Балашовой – Павловым. А потом… Кто ее первым обнаружил?
– Некий Суворов Евгений и… – Стрельников сверился с блокнотом, – и Мещерский Сергей. Этот не сотрудник института, а вот зачем он тут околачивался, надо выяснить.
– Выясню. А племянник зачем сюда снова пожаловал? Он ведь тоже не сотрудник.
– Это я в первую очередь узнал. Он сам сказал, и все свидетели подтвердили: он по просьбе потерпевшей проводил ее с деньгами из банка. Ну что-то вроде охранника, по-родственному. Помог, в общем.
Никита скривил губы. Он чувствовал, как в сердце шевелится знакомая злость: «А чтоб вас всех тут разорвало! Альтруисты!»
Из областного главка подъехали сотрудники отдела убийств. Появился Коваленко. И работа закипела. Допрашивались все, кто находился в этот четверг в здании института, а их оказалось человек сорок: в основном пенсионеры. Многие искренне скорбели, жалея Балашову. Но к этой жалости у некоторых примешивалась и доля желчи: мол, мы-то тут при чем? До каких пор нас тут будут задерживать?
Раздражение, испуг, усталость выливались у некоторых в то, что они начинали вдруг под маской сочувствия и жалости рассказывать о покойнице, как они выражались, правду. «Не хочу сплетничать, но, может, это как-то поможет следствию…» – обычно так начинался каждый второй рассказ.
Колосов закрылся в кабинете директора института и допрашивал там Павлова. При допросе присутствовал Коваленко. Он молча наблюдал как за Павловым, так и за Никитой.
Племянник был мертвенно-бледным. В глазах его застыло какое-то странное выражение – точно физическая боль. С ним было трудно встречаться взглядом. Колосов обратил внимание на его руки – царапины, ссадины, порезы, разбитые суставы пальцев. Катя права: афганцу крепко досталось при задержании убийцы Стасика Кораблина.
– С какой целью вы пришли сегодня в институт? – Никита старался задавать вопросы бесстрастным тоном. Но это получалось плохо: голос иногда подводил.
– Я объяснял уже. Меня там лейтенант какой-то допрашивал. Тетя Нина… – Павлов провел рукой по лицу, сглотнул. – Она сама просила меня об этом. Она должна была получить сегодня в банке деньги, и я должен был ее проводить сюда.
– Вы прибыли в институт в одиннадцать. А почему не уехали сразу? Почему задержались?
– Я опоздал на дачную электричку. Мне еще надо было ребенка забрать. И потом, тут мой друг Сергей Мещерский сегодня работал. Мы договорились где-то в третьем часу подъехать к нему, я вернулся сюда как раз…
– Откуда вы вернулись?
– Из своего офиса. Это недалеко, в Среднекисловском переулке.
– А когда вы ушли из института в офис?
– Не помню… Подождите. В девять мы получили деньги, к одиннадцати приехали сюда, мы с тетей Ниной отнесли сумки с деньгами в бухгалтерию, она пошла к себе, а я остался там – звонить. Тут пришел Сережка, мы поговорили минут пять, и он ушел, а я остался – но так и не дозвонился и решил идти… В общем, где-то в половине первого.
– Так, – Никита хмуро кивнул, отметив про себя: «И у тебя никакого временного алиби нет. Эксперт утверждает, что Балашову убили между половиной двенадцатого и половиной первого. И ты был в это время здесь. И вахтерша подтверждает, что ты прошел мимо нее где-то в первом часу дня. Они все были в это время в здании института. Все семеро. Или шестеро. У них нет твердого алиби. Ни у одного. По тем случаям его тоже не было, учитывая место, где они работают. Это ведь сразу было ясно. Но сегодня ни на одном, кроме Юзбашева, нет следов крови, значит…
– Виктор, вы вспомнили, как я вас настоятельно просил вспомнить, где вы были и что делали четвертого июля и двадцать девятого мая? – спросил он с затаенной угрозой, намеренно «позабыв», что они перешли с Павловым на «ты» в их первую встречу.
– Нет. Еженедельник смотрел – вроде никаких встреч, ну, чтобы мыслью зацепиться. Да у нас вообще сейчас в фирме – того, трудности с делами, так что клиентов мало. Не помню я, – Павлов отвечал тихо. – Был на работе, это наверняка. Где ж еще? Вечером – дома. Больше-то я никуда не хожу.
– Если вам надо отлучиться, ну скажем, рано утром, очень рано, на заре, – Никита сделал паузу. – На кого вы оставляете ребенка?
– На соседку. Только в такое время я отлучался всего раз или два, когда туроператора нашей фирмы из Таиланда встречал, там рейс в Шереметьево ранний. Но это давно, еще где-то в середине марта происходило. Еще было раз, когда мы с друзьями маленько погуляли – недели две, что ли, назад. Но я к пяти утра уже домой вернулся.
– Фамилия и адрес соседки, пожалуйста.
Павлов назвал. Никита записал – проверим.
Афганец смотрел на него не отрываясь. Лицо его застыло.
– Ее убили рубилом, да? – спросил он вдруг. – Мне Борис Ильич сказал, об этом весь институт шепчется. Взяли его с витрины?
– Да.
– Такое же, что я… мы перевозили на базу?
– Нет, другое. Потяжелее.
– За что он ее убил?
Никита оторвался от блокнота. Павлов подался вперед – и словно молил, требовал ответа.
– За что?! Ты знаешь, майор? Ведь должна быть какая-то причина! Она же… старуха… слабая старуха. Она никому не сделала зла. Ну, были у нее, конечно, заскоки – но это возраст. Ну, пусть ее тут не шибко любили некоторые. Но за старческие причуды ведь не казнят! За что ее убили?! Ответь мне, я должен понять.
– Тот, кто это сделал, – сумасшедший. – Никита отложил ручку. – У него маниакальная тяга к старикам. Психоз.
– Значит, и Калязину… Калязину тоже так, да? Это не было ограбление?
– Не было. Ей размозжили голову. И ничего не взяли. Ни малой вещицы.
Павлов стиснул кулаки.
– Ты мне ответь только одно. Слышь, майор. Ты его возьмешь? – сказал он с силой. – Да или нет? Ну?!
– ДА. И твоей помощи на этот раз не потребуется.
– Почему?
– А это ты сам догадайся.
Павлов опустил голову.
– А-а, ясно… Не веришь, значит. Думаешь, что я вот так смогу с людьми обходиться, с родными мне людьми… Зря ты так про меня думаешь, майор. А тетка Нина, она… она для меня единственный близкий человек была. А теперь мы совсем одни остались: я и сын.
– Я это учту, – пообещал Никита. И, помолчав, спросил: – По тому каменскому делу тебя когда в прокуратуру вызывают?
– Послезавтра в десять.
– Там необходимая оборона. Чистая. Ты действовал в рамках статьи. Запомни это.
Павлов кивнул, тяжело поднялся.
– Я могу идти?
– Иди. И слушай, вот что… мне действительно очень жаль, что так вышло. Соболезнования, в общем, прими… мои…
Павлов снова кивнул.
Когда за ним захлопнулась дверь, Коваленко, досель молчавший, кашлянул:
– На кого, на кого, а на геронтофила этот афганец не похож, – произнес он задумчиво. – Он настоящий мужик, это ясно как день. А что ты так с ним?
– Как?
– Ну, он же все-таки потерпевший, у него горе. На нем вон лица нет. А ты как ястреб на него: все когтишь, когтишь. В самом конце только по-людски разговаривать стал.
– Он не барышня. Поймет. А ты знаешь, что меня больше всего интересует в нем?
– Что? То, что он не может вспомнить, где был в дни убийств?
– Так это нормально, алиби по часам только в романах устанавливают. А в жизни… Странно было бы, если бы он точно все отрапортовал. Меня больше всего интересует, Слава, характер его фронтового ранения. Вернее, место его. Он показывал мне шрам вот здесь, – Никита черкнул себя от живота к бедру и вниз. – Улавливаешь, о чем я?
– Смутно.
– От него по какой-то причине ушла жена. Теперь улавливаешь? Тяга к старикам… геронтофилия может развиться из хронической половой неудовлетворенности, неспособности к нормальным отношениям.
– Тебя только сейчас осенило?
– Нет. Но, в общем, дельная мысль приходит только тогда, когда перестаешь думать. Парадокс, да? В психи, Слава, все они тут годятся. И он тоже. Хотя и мужик. И родственник жертвы – обычно такие на своих родственников никогда не нападают, но… Ладно, я их всех тут…
– Не всех, – перебил его Коваленко. – В молодости, Никита, мы верим людям вообще всем. С возрастом же больше доверяем ситуации и определенному типу людей. Вот среди наших фигурантов есть один, кому ты, не доверяешь, а… в общем, обходишься с ним более бережно, чем с остальными. Я это давно заметил. А все потому, что он тебе явно симпатичен.
– Кто это мне тут симпатичен?
– Олег Званцев. А он ведь тоже в высшей степени положительный молодой человек. Однако ты с ним не торопишься.
– С ним – потом, – Никита вдруг покраснел. – А сейчас я хочу побеседовать с этим маменькиным сынком, с Суворовым. Он ее первым обнаружил. Или сделал вид.
– Суворов – невротик, ты сам говорил. А они бессердечны. А этот второй, Мещерский, что ли? С ним-то как быть? Ведь ты как в воду глядел – еще один фигурант объявился.
Никита отвернулся.
– «Это нога у кого надо нога» – помнишь, фильм такой душевный был? – сказал он с усмешкой. – Это знакомый одного очень хорошего человечка, которого я знаю. Вот с ним как раз мне приказано обходиться повежливей.
– Кем приказано-то?
Никита не ответил. Молча вышел в коридор и через пять минут привел в кабинет Евгения Суворова.
Глава 38 РАЗНЫЕ БЕСЕДЫ НА ОБЩУЮ ТЕМУ
Маменькин сынок плюхнулся на выдвинутый на середину кабинета стул и замер, как ящерица на скале, не спуская с сыщиков настороженного взгляда.
– Здравствуйте, Женя, – мягко приветствовал его Колосов. – Снова мы с вами свиделись. Повод вот только подкачал, а? Жуткий повод.
– Скажите мне правду, убийство бабы Симы и убийство Нинель Григорьевны как-то связаны между собой? – выпалил Суворов.
Сыщики переглянулись, и Никита подтвердил:
– Связаны.
– Я так и подумал, – лаборант зябко передернул костлявыми плечами. – Когда я вошел в зал и увидел ее там в луже крови, мне показалось, что…
– Что вам показалось?
– Что ее тоже ограбили. Напали, как тогда на Калязину.
– Балашову не ограбили, Женя. Ключи от сейфа с большими вашими деньгами, ее собственные ключи от квартиры, ее собственные деньги в кошельке – все цело и лежит в ее кабинете. А убийство произошло в другом конце здания, в музейном зале.
– Но, значит, убийце помешали туда проникнуть и всем завладеть!
– Вы действительно так считаете, Женя?
– Да. Иначе какой смысл во всем этом ужасе?
– Какой смысл? Резонный вопрос, – Колосов вздохнул. – А вот давайте сейчас вместе и попытаемся это понять.
Лаборант нетерпеливо зашевелился.
– В котором часу вы получили деньги в бухгалтерии, Женя?
– Не знаю, у меня нет часов. Может, в двенадцать, может, позже.
– Была большая очередь?
– Небольшая, но была. В основном наши старички. У них там льготы какие-то.
– А кто из наших общих знакомых был перед вами?
– Никого. Я был первый. Потом в хвост Олег пристроился, Родзевич, потом… ой, Господи, этот, ну Костька! Я вас о нем спросить хочу, он…
– Он не сбежал из тюрьмы, – заверил его Никита. – Не волнуйтесь так. Но о нем после. А Ольгин где был?
– Я его не видел. Он, наверное, после меня уже пришел.
– А что же вы Иванову с собой не взяли? Ей что, деньги не нужны?
– Ну надо же было кому-то на базе остаться. И потом, она сама не захотела по жаре в Москву мотаться. Олег за нее все бы получил.
– Так. Помощь ближнему – похвальное дело. А почему вы задержались в институте до половины третьего?
– Потому что по нашему направлению до трех перерыв в электричках.
– Верно, это по всей области сейчас перебои с транспортом. Но у вас первая электричка как раз в пятнадцать ноль-ноль. Почему же вы ею не воспользовались?
– Так, не воспользовался, и все.
– Солнце на дворе, денежки в кармане, а молодой человек гробит свой свободный день в стенах института, – Никита холодно улыбнулся. – И чего-то выжидает.
– Я ничего не выжидаю.
– Нинель Григорьевну вы сегодня видели?
– Нет.
– Она вас, значит, не интересовала?
Лаборант метнул на Колосова быстрый взгляд.
– А почему она не должна была меня интересовать?
– Потому что ни разу в жизни не испытала радости материнства. Ведь вы это превыше всего цените в женщинах, как я понял.
– Мне до Балашовой не было никакого дела. Она – наш начальник, я – подчиненный, сошка. Мы и не разговаривали почти. Она меня не замечала.
– А вас это задевало? Беспокоило это вас, Женя?