Илона дотянулась до сумки, валяющейся на подоконнике, достала пачку сигарет и зажигалку. Предложила Кате, услышав «не курю, спасибо», щелкнула зажигалкой, затянулась.
– Что это за парни с тобой были на репетиции? Здоровый такой и маленький с усиками? Из газеты тоже? – спросила она вдруг, внешне никак не реагируя на слова Кати.
– Муж и его приятель.
– Муж – это который?
– Который машину подогнал. Ты ему еще двери открывала.
– А, молодец парень. – Илона выдохнула дым. – Давно ты замужем?
– Кажется, всю жизнь.
Илона усмехнулась, женщины порой понимают шесть смыслов в трех словах.
– А коротышка за тобой как хвост по всему цирку слонялся, я заметила. Смешной такой, сердитый.
Катя поняла, что под этим нелестным «коротышкой» красавица-блондинка подразумевает Мещерского.
– Мой тоже, наверное, успела заметить, ростом не вышел. Армянчик мой. – Илона утонула в дыму. – Так говоришь-то, маленький друг… Интересное психологическое наблюдение. – Она оглядела Катю, хотела что-то добавить, но внезапно прижала руку к губам, бросила сигарету, резко встала – только чашки звякнули. – Ничего, так что-то… Тошнит вроде… Одному нашему рыбы из Астрахани прислали, рыбы я натрескалась, вот и мутит, наверное, с нее. Ну все, вроде прошло. – Она вытерла губы, перевела дух. Щеки ее, всего минуту назад розовые, стали землистыми. Села, аккуратно поправила чашку на блюдце. – Так о чем это я? А, о коротышке твоем… Знаешь, в Праге, когда я там работала, у одной из наших такой номер был смешной.
– В Праге? – спросила Катя, следя за собеседницей. С Илоной что-то произошло.
– Ну да. Лучшей доли когда за бугром шукала. – Илона улыбнулась. – Я смоленская, а смоленские – они такие… По контракту два года в одном клубешнике выступала ночном. Набрали нас целую группу, кордебалет. Ну, знаешь, объявления дают: «Интим категорически исключен. Танец, красивая привлекательная внешность, пластика, вокальные данные». Вокал, да… Ну, денежки, правда, платили. Семьсот баксов в месяц. Там за жилье только дорого платить, а то бы я больше наколотила.
– А что же ты в Чехии не осталась? Сейчас многие туда перебираются насовсем. А у тебя контракт был, работа.
– Я бы осталась. Да… Ладно, чего там, давно мы это проехали. Я лучше про номер расскажу. Там одна у нас была из Киева – «на перевоз на Кыев». – Илона усмехнулась. – Девчонка – ну что твоя баскетболистка, рост под два метра. Ты тоже, смотрю, высокая… Когда она себя под музыку демонстрировала, не только там пластикой или гарными своими полтавскими очами мужиков удивляла, а еще читала им этакие лекции. Чешский специально долбила, немецкий. Я парочку запомнила – «Похвальное слово великанам» и «Похвальное слово коротышкам». – Илона облокотилась на стол. Кате казалось, что ей все еще нехорошо: глаза ее лихорадочно блестели. – «Мне нравятся маленькие мужчины. Очень нравятся… Потому что все, чем они располагают – мало, и они увеличивают это силой духа, выкованного в жесткой борьбе с самим собой. Их агрессивность божественна. Они будят во мне материнскую нежность. Нет ничего, в чем бы большая женщина отказала маленькому мужчине». У нее бюст был пятый номер. Мужики там от нее тащились все, балдели – как запоет… Я тут вот нечто подобное попробовать хотела – не позволили.
– Почему? – спросила Катя. При этом ей отчего-то вспомнился сердитый Серега Мещерский.
– Палыч сказал: ну, ты, Илонка, даешь, у нас все же культурно-развлекательное заведение, а не бордель. А я… Слышала, наверное, на представлении, что мне эта старая ворона кричала?
– Не бери в голову, Илона… Знаешь, – Катя смотрела на собеседницу, – цирк этот ваш, как я погляжу, очень занятное местечко.
Она запомнила быстрый пристальный взгляд – Илона потянулась к пачке сигарет и вдруг бросила ее на стол.
– Знакомых нет, кто травкой выручить может? – спросила она вдруг.
– Нет, – Катя отвечала спокойно, чуть лениво. Репортер и сотрудник милиции – две большие разницы. И кто-то на время ради пользы дела должен примолкнуть. – Тут, в Стрельне, я слыхала, вроде на ярмарке у бильярдной можно купить. Даже ночью. Дорого, правда.
– Я ничего крепче не беру, не хочу. И таблетки – тоже муть, одна боль головная. Травка… Знаешь, иногда покуришь, и все тип-топ. И никаких житейских проблем. Так, значит, никаких нет ходов?
– Увы.
– А я-то думала, вы, газетчики, такие места наперечет знаете. – Илона разочарованно вздохнула. Кате на миг показалось, что ради этой просьбы ее так радушно и пригласили скоротать бессонную ночь до первого экспресса.
Начало светать. Летние ночи коротки. Серпик луны словно таял.
Ежась от утренней прохлады, Катя шла через цирковой двор к воротам. Ее ночная приятельница осталась на пороге вагончика. Они распрощались очень даже мило. Завернув за угол слоновника, Катя снова увидела в утреннем теплом тумане Романа Дыховичного. Болоньевая куртка его была измазана свежей глиной. А на асфальте перед ним на разложенных газетах лежала гора цветов – в основном георгинов, черных от земли, словно их выдрали с корнями. Дыховичный елозил по асфальту на коленях, заворачивая этот гигантский нелепый букет. На Катю он даже не поднял глаз.
Глава 20
«ЛЮТАЯ ТВАРЬ»
В восемь утра Колосов уже был в Стрельне – к нему должен был явиться Воробьев. Они заперлись с администратором в кабинете начальника ОВД и начали шаг за шагом прояснять цирковые дела. Весь предыдущий вечер Никита вместе со Свидерко потратил на разбор документации в офисе Консультантова. Строгий был офис и чинный. Тьма сотрудников – секретарши, менеджеры, юрисконсульты. Деловые интересы и контакты Клиники оказались весьма обширны. Помимо цирка, оздоровительного салона, ночного кабаре, ТОО по продаже пластмасс и копировального центра, в столице и других городах ему принадлежали магазины и склады, закупочные пункты цветных металлов, фабрика удобрений, сеть химчисток, оборудованных по последнему слову техники, пивзаводов и находившаяся на стадии реконструкции бумажная фабрика. Видно было, что Клиника все греб под себя, все, что могло когда-нибудь принести прибыль.
Администратор Воробьев о финансовой деятельности цирка поначалу говорил неохотно и уклончиво. Ранняя его встреча с начальником отдела убийств произошла по причине того, что в одиннадцать администратор уже должен был быть в Нижне-Мячниках на похоронах Ирины Петровой. На первые колосовские вопросы он пытался отговариваться неосведомленностью, то и дело ссылался на коммерческого директора Бромма, на собрание акционеров. Однако постепенно под настойчивым нажимом Колосова картина начала проясняться.
Фамилия «благодетеля», вложившего в цирк с подачи Севастьянова деньги, – Консультантов оказалась в конце концов Воробьеву очень даже знакомой. Более того, как выяснилось, и сам Воробьев вместе с Консультантовым, Броммом и Севастьяновым оказался в числе держателей акций АО «Арена».
На вопросы о Разгуляеве администратор отвечал, что «на Валентине как раз и держится все наше предприятие». Поведал, что, вернувшись с зарубежных и весьма успешных гастролей, тот, мол, вложил большую часть заработанных средств в АО на паях с Броммом. Но как на грех это произошло перед «черным 17 августа», и в результате вложения сгорели, а планы рухнули. Цирк был близок к полному разорению и, если бы не предложение Севастьянова продать контрольный пакет акций в обмен на финансирование, то… На прямой вопрос Колосова о том, произошел ли между Севастьяновым и Разгуляевым конфликт на финансовой почве, Воробьев, всячески выгораживая артиста, все же вынужден был подтвердить: ну был, был! Более того, Разгуляева в его борьбе против заместителя администратора поддерживало большинство труппы. Как акционеры, артисты считали, что это не выход – искать «крышу» в лице богатого дельца на стороне, продавать ему контрольный пакет акций и из совладельцев цирка превращаться в наемный персонал. Нет, считали многие, лучше потуже затянуть пояса, сохранить «Арену», сохранить творческий коллектив, сохранить цирк. И быть может, в будущем, возрожденный их трудом как Феникс из пепла, он вернет свою былую славу.
Воробьев категорически отрицал, но все же Колосов, еще поднажав, вырвал у него признание: когда в шапито стало известно о смерти Севастьянова, многие считали, что это дело рук Разгуляева. Но все опять же держали нейтралитет, а некоторые открыто сочувствовали дрессировщику. Потому что, во-первых, он был стержнем всей программы, на нем держалось общее благополучие, во-вторых, он был «свой», а в-третьих, как все считали, он бился не за свой карман, а болел душой за общее дело.
На подобное умозаключение Колосов лишь хмыкнул скептически. Дрессировщик, который и так его раздражал своей дерзостью и независимым видом, мало-помалу терял в его глазах ореол героя, превращаясь в холодного, расчетливого делягу.
Они проговорили с Воробьевым до половины одиннадцатого, затем администратор поспешно отбыл. Колосов собрался сразу же после похорон ехать в шапито и забрать в отдел для допроса Разгуляева и жену Геворкяна, которую давно уже пора было допросить, но тут вдруг произошло одно неожиданное событие. Оно-то и заставило начальника отдела убийств, да и многих сотрудников в Стрельне кардинально поменять свои текущие планы.
– Никита Михайлович, можно вас на минуту, у меня дело срочное, – на пороге дежурной части Колосова остановил Андрей Воронов.
– А ты зачем в Стрельне?
– Я… На пару слов, Никита Михайлович, очень срочно!
– Некогда мне, позже, Андрей. – Колосов прислушался.
В дежурке начинался какой-то гвалт. Пульт и дежурного осаждали какие-то возбужденные гражданки и очкарик с портфелем. Речь вроде бы шла о том, что несколько жительниц Нижне-Мячникова обнаружили, что ночью кто-то похозяйничал в их палисадниках и дворах. И все, как истошно голосила одна заявительница, «рощенные к первому сентября» цветы – астры и георгины, оказались варварски выдранными с грядок и клумб. Очкарик был из муниципальной службы озеленения и тоже пришел с заявлением: ночью, оказывается, кто-то выдрал и все цветы с городской клумбы перед Стрельненской мэрией.
– Никита Михайлович…
Воронов и не думал уходить. Вид у молодого лейтенантика был таинственный, встревоженный.
– Ну, что там у тебя еще стряслось?
– Сегодня потерпевшую хоронят в Нижне-Мячникове… – начал Воронов.
– Ты насчет поста на кладбище беспокоишься? Не волнуйся. Будет там пост, как и во все прошлые ночи. Только это еще неизвестно, появится там тот, кто нам нужен, или…
– А мне кажется… Никита Михайлович, тут вот какое дело. – Воронов словно с мыслями собирался. – Как вы мне это дело поручили с кладбищем, так я в нем и завяз. Ну, вы тут интересовались, не спрашивал ли кто в морге насчет Петровой… Я вчера и поехал туда, в морг, проверить. С типом одним разговорился. Он услуги оказывает ритуальные – обмыть там покойника, загримировать, в порядок привести…
– Есть основания подозревать? Ну, так проверяй.
– Да нет, тут не то, – заторопился Воронов. – Убили Петрову ведь лопатой, и этот наш, с кладбища, тоже туда с лопатой ходит… Вот я и стал наводить справки – не интересовался ли кто в морге из цирковых, не приходил ли кто по поводу похорон?
Колосов хотел было отмахнуться, знаю, мол, уже приходили Воробьев, кассирша с фельдшером и… Но тут что-то в лице лейтенантика остановило его, и он решил не рубить сплеча, а дослушать Воронова до конца.
– Приезжали в морг цирковые. И ритуальщик этот мой одного от злости прямо сожрать готов. Молодой какой-то, по виду вроде склонный к употреблению алкоголя, имени-фамилии, естественно, ритуальщик его не знает, знает лишь, что тот из цирка. Приехал он, деньги заплатил за похороны, чтобы все там было – автобус, венки, гроб. Ритуальщик ждал, что и ему перепадет – за то, чтобы тело-то в порядок привести. А этот циркач… От услуг ритуальных наотрез отказался. Сказал, что сам, лично, обрядит и обмоет труп. Это, мол, его невеста, и никого чужого он к ее телу не подпустит. Отказать ему ритуальщик не смог, злился только, что заработка верного и немалого лишился. Ну, и в сердцах со злости проговорился мне. – Воронов таинственно понизил голос. – Мол, подсмотрел он за этим типом там, в морге, кое-что такое, необычное, если не сказать больше. Ну, вел он себя возле трупа Петровой неадекватно вроде. Гладил покойницу, ласкал, поцеловал даже – это труп-то! И обряжать… Ну мужское ли разве это дело? Я сразу смекнул, взял этого ритуальщика с собой в цирк, прошли мы на территорию по моему удостоверению, чтобы он мне показал того, кто в морг приезжал. И опознал он его. И знаете кто это оказался?
– Роман Дыховичный, клоун? – спросил Колосов.
Воронов не ожидал и был разочарован:
– Ну вот, а я-то думал… Значит, и вы тоже что-то про него уже знаете?
Никита раздумывал ровно секунду: похороны Петровой уже идут, так что…
– Вот что, Андрей… бери прямо сейчас криминалиста-фотографа, езжайте в Нижне-Мячниково, а я прямо сейчас с руководством договорюсь, чтобы похороны были обеспечены оперативной фото– и видеосъемкой. Я думаю, к полудню, к половине первого там все на кладбище закончится, похороны в поминки перетекут. Так что как только там начнут разъезжаться, вы сразу возвращайтесь. Кассету со съемкой мне лично представишь.
Воронов, бросив короткое, радостное «есть», полетел как на крыльях. Он был рад, что «шеф» понял его намек с полуслова. А вдруг и правда, с его подачи откроется нечто такое… И они задержат не только этого кладбищенского живоглота, но и убийцу?
Никита вернулся в дежурку. Сел на подоконник, посмотрел в зарешеченное окно, узкое как бойница. Шары на зеленом поле, этот чертов бильярд… Ведь вот только что он был полон планов, только-только собирался ударить по главному «шару» на этот момент. Каких-то десять минут назад все его мысли вертелись вокруг главного на этот час фигуранта – вокруг дрессировщика, вокруг их финансовой грызни с Севастьяновым, вокруг блондинки Илоны, которую он до сих пор еще не допрашивал, а ведь она многое, очень многое могла бы порассказать об Аркане, раз была его любовницей. Но вот… удар! И вся бильярдная пирамида снова рассыпалась, раскатилась. Колосов вздохнул – действительно, как в басне: лебедь, рак и щука. А воз и ныне там. Знать бы только где.
Видеокассету со съемками происходившего на кладбище смотрели в кабинете начальника ОВД в третьем часу дня. Цирковые к этому моменту уже вернулись в шапито, поминки были скомканы – пора было готовиться к вечернему представлению, которое не отменяли.
Но проститься с Петровой пришла почти вся труппа. Колосов узнавал на пленке знакомых: вот Воробьев что-то горячо говорит, вытирая глаза платком, вот Разгуляев – он на голову выше многих в толпе, здоровый бугай, укротитель. А вот и рогатый муж, Баграт Геворкян, и тот тип, что выпендривался в слоновнике – Кох, кажется, его фамилия, какой-то мальчишка рядом с ним и еще десятки и десятки лиц, знакомых, молодых, скорбных. Женщины тихо плачут, кто-то говорит последнее слово. И – море цветов. Гроб, а затем и свежий могильный холм просто утопают в цветах. Астрах, георгинах… – Михалыч, нет, ты только глянь на его лицо, – шепнул Колосову начальник Стрельненского ОВД, когда они напряженно следили за человеком, ради которого, собственно, и была затеяна эта пожарная видеослежка.
Роман Дыховичный стоял у самой могилы. По виду нетрезвый. Однако в лице его, как им показалось, было и что-то еще, кроме скорби и обильных пьяных слез, которых он совершенно не стыдился.
– Останови-ка кадр, – попросил Никита Воронова.
С экрана на них смотрел… Да, что-то странное, болезненное было в лихорадочно-блестящем взгляде этого худого небритого парня, когда он смотрел, как засыпали землей гроб Петровой. Вот он нагнулся, поднял с травы охапку георгинов и сбросил их вниз, в яму. Пленка кончилась. Начальник ОВД тут же по селекторной связался с отделом охраны общественной безопасности. Колосов слушал: на сегодняшнюю ночь дополнительные поисковые мероприятия… Увеличение числа патрульных машин в районе Стрельня – Нижне-Мячниково, дополнительные посты, проверка маршрута рейсового автобуса Стрельня – кладбище в вечернее и ночное время. Никита чувствовал: их всех постепенно охватывает то непередаваемое волнение, которое бывает лишь на завершающей стадии крупной операции – на пороге Большой Охоты. И упускать подобный шанс, даже если он в конечном итоге окажется ошибочным и ложным, никто из истинных сыщиков себе не позволит. Даешь засаду! – Никита так ясно читал это на лицах своих коллег. Засаду на кладбище сегодня ночью, и завтра, и послезавтра, до тех пор, пока…