– Но это же мелочевка. Почему эту ерунду тебе подписали? У вас что, стажеров нет?
– Я разбойное нападение на водителя как раз в суд сплавила, в моем деловом списке брешь образовалась, начальство заметило. «На тебе, Ирочка, плевое дельце, в неделю закончишь». В неделю! – Она покачала головой.
– И что?
– И то. Он же бомж – без документов. Да еще залетный. Два раза о себе данные ложные давал. Пока проверили, пока установили… Он гость из Молдовы. У нас в ИЦ никаких данных на тамошних жуликов теперь нет. Пока проверили… А я никаких следственных действий с ним проводить не могла даже. Не писать же в постановлении о привлечении в качестве обвиняемого гражданина X.
– Слушай, а чего он имя-то скрывал? Может, за ним хвост тянется? – спросила Катя.
– Нет. Он просто такой. Юродивый, блаженненький. – Ира покрутила пальцем у виска. – Но вменяем. Это меня и подвело. Оказалось, он ранее дважды судимый, тоже за грошовые кражи в магазинах. Удоденко Митрофан Полуэктович. Удод, короче. Стала я ему экспертизу проводить на психа.
– Зачем?
Ира только загадочно усмехнулась.
– По прошлым делам ему уже две проводили. А зачем… Затем! В общем, приходит заключение. Я в запарке была – взглянула только на конечный вывод: «Вменяем, мог руководить своими действиями». Бальзам моему истерзанному сердцу. А на фразу одну, жирно подчеркнутую экспертом, внимания не обратила.
– На какую фразу?
– «Имеется устойчивая склонность к хирургическим вмешательствам».
Катя хлопала глазами.
– Вот. Срок к концу близился, предъявила ему обвинение, а дальше было так…
…Они сидели в следственном кабинете Каменского ИВС, Ира Гречко и гражданин Удоденко – крошечный, тощий, вертлявый мужичок с юркими и блестящими, словно у мыши, глазенками и перебитым носом.
– Сегодня мы с вами, Митрофан Полуэктович, будем знакомиться со всеми материалами уголовного дела. Двести первая статья, – говорила Ира. – От услуг адвоката вы отказались, я сама вам помогу все уяснить и понять. Давайте начнем. Лист дела первый – постановление о возбуждении…
– Не получится, – торжествующе отчеканил вдруг Удоденко.
– Что не получится?
– Ничего у вас не получится. Потому что я уже заглотил.
– Простите, я не понимаю. – Ира листала дело, ища следующий документ для ознакомления. – Не будем отвлекаться.
– Я уже заглотил! – повысил голос Удоденко. Она подняла голову от бумаг.
– Да что случилось?
– Болт случился. – Его глазки сверкали. – Вот такой. – Он небрежно отмерил на ладони добрые две трети. – Я его из стены выковырнул в коридоре, там штукатурка слабая.
– И что?
– Ну и заглотил. Уже.
Ира недоверчиво пожала плечами.
– Не говорите ерунды, этого не может быть.
– Не может? – Он резко задрал ветхую, белесую от старости трененку. – А это что?
Ира ахнула – впалый смуглый живот гражданина Удоденко был исполосован шрамами.
– Это я вилку на прошлом следствии заглотил, это кусок проволоки в зоне, – вещал он, любовно поглаживая шрамы. – А это банку консервную схрупал.
– Зачем вы это делаете?!
– Да как заглочу, меня сразу на «Скорой» в больницу, на стол к хирургу и начинают меня резать, резать. – Глазки его пылали восторгом. – А потом в лазарете на чистой койке выхаживают, выхаживают… Месяц, два, три… А срок-то – ту-ту, идет, гудит! Так что ничего у нас с вами не получится на этот раз, гражданка следователь.
– Веришь, нет, но мысль меня тут посетила одна нехорошая, – рассказывала Ира. – Ах как мне «Скорую» ему вызывать не хотелось! Как не хотелось! Но вызвала. Сделали ему рентген – все правильно: болт есть. В хирургию – и на стол. Все это случилось вчера, а сегодня его в тюремный лазарет надо переводить, а срок содержания под стражей и следствия кончился.
– Подожди, может, он еще от хлороформа задохнется, – жестко изрекла Катя. – И никаких хлопот не потребуется.
– Нет, такие живучи. Пять операций на кишечнике. Другой давно бы уж загнулся, а этому все нипочем.
Они доедали пирожные.
Ира взглянула на наручные часики.
– Ой, без десяти два. Бежать надо.
– Нас сейчас Сережка Мещерский до прокуратуры довезет, – успокоила ее Катя. – Он меня у бюро пропусков уже час дожидается.
Синие «Жигули» стояли у дверей Зоологического музея. Кроткий Мещерский ни словом не выразил своего недовольства Катиным опозданием.
– К скульптору не едем, Сережа. Я не могу сегодня. У нас с Ирой дела неотложные, – сказала она. – Вези нас на Рождественский бульвар.
Князь безропотно завертел баранку.
У прокуратуры, когда Ира уже вылезла из машины, он поймал Катю за руку.
– Ты завтра как?
– Что как, Сережа?
– Тебя можно будет навестить?
– Конечно.
– Мы заказали столик у Вано, – улыбнулся Князь.
– Мы?
– Я. Я заказал. Заеду за тобой в пять, ладно?
– Я буду тебя очень ждать. – Катя наклонилась и поцеловала Мещерского в гладковыбритую щеку, пахнущую туалетной водой «Дакар».
В прокуратуре они ждали полтора часа. Сидели на жестких клеенчатых сиденьях, глазели по сторонам и шептались. В учреждении – покой, тишина, перед праздником почти всех уже отпустили.
– Сереженька так к тебе относится, везучая ты. Жаль, конечно, что он ниже тебя, – говорила Ира.
– Я этого даже не замечаю.
– И правильно. Мал золотник, да дорог. Не то что мой! – Ира вздохнула. С тех пор как она развелась с мужем, у нее тянулся долгий и сложный роман с каким-то весьма крутым опером из министерства. Увы, он был женат уже третьим браком. – А Вадечка как твой поживает?
– Никак.
– Что такое?
– Он мне устроил сцену под праздник и хлопнул дверью, – сообщила Катя.
– Если делает сцены, значит, любит.
– Ну да! Я вообще-то не слишком на его счет обольщаюсь.
– Думаешь, изменяет? – осведомилась Ира.
– Конечно.
– А как ты реагируешь-то? – спросила Ира. – Ну, на предполагаемые Вадькины измены?
– Да вот уж год как ищу, с кем бы мне тоже ему изменить.
– А Сереженька?
– За него я замуж собираюсь. И потом, у нас с ним все чисто платонически. Даже не целовались ни разу по-настоящему. Правда-правда. Он рыцарь, Вадьке мешать не хочет. А я его берегу на потом, как срок наступит, когда нельзя уже будет откладывать. – Катя вздохнула.
На этом их разговор прервался – Иру вызвали к зампрокурора.
Через две минуты она вышла.
– Все. Мучения кончились.
Они поехали к Кате. Ужинали, болтали, танцевали. Без кавалеров это было восхитительно! Можно было даже рискнуть канканом, но на это безумство их все-таки не хватило. В десять Ира начала собираться домой.
– Оставайся ночевать, куда в такую позднотень! – пыталась уговорить ее Катя.
– Ты что! – Ира испуганно замахала руками. – А если он позвонит, а меня дома не окажется, знаешь, что будет! Он такой импульсивный. Лучше не дразнить гусей.
Катя проводила подругу до троллейбуса и вернулась домой. Она долго плескалась в ванне, вылив туда половину бутылки пены «Сирень», затем завернулась в махровый халат, выпила на ночь яблочного сока и легла в постель.
Ее разбудил звонок в дверь. Она включила лампу. Электронный будильник показывал половину второго ночи. Господи, да что же это такое? Она с опаской заглянула в глазок. Потом помедлила и открыла дверь. На пороге стоял Кравченко с букетом белых роз в сверкающем полиэтилене. Они молча смотрели друг на друга. Кате было холодно в одной ночнушке – из двери дуло. Кравченко медленно протянул руку ладонью вверх. Она не шелохнулась.
– Восьмое марта уже наступило, – молвил он. Рука его зависла в воздухе.
– Через порог нельзя, – сказала Катя тихо. Он вздохнул с каким-то странным облегчением, шагнул к ней, с грохотом захлопнул за собой дверь. От него снова пахло дымом, бензином и кожей. Букет белых роз упал на ковер. Следом упали тапочки Кати и свитер Кравченко.
8 Марта они отмечали втроем в кабаке «Млеты», что на Каланчевке. Его хозяин, толстый Вано, держал свое маленькое заведение в образцовом порядке. Туда приходили только «друзья Вано». Там не было ни пиджаков от Версаче, ни галстуков «в собаках», ни бритых затылков. «Друзья Вано» в основном принадлежали к одной весьма серьезной конторе и не любили чужих и случайных.
У Вано играл маленький грузинский оркестр и была исключительно грузинская кухня. Мещерский и Кравченко заказали «Хванчкару», и все трое отдали ей должное так, что возвращаться домой пришлось в пешем строю. Заботливый Вано отобрал у Кравченко ключи от машины.
– Завтра отдам, бэспутный, – прогудел он. – Дэвушку бэрегите.
Катя послала ему воздушный поцелуй.
Глава 16
УБИЕННЫЕ МЛАДЕНЦЫ И ОТЕЧЕСКИЕ ГРОБЫ
К Могиканину договорились ехать после обеда. С утра у Кати, едва не опоздавшей на работу после праздничных приключений, нашлось срочное дело.
– Детоубийцу поймали в Сергиевске, – сообщил ей Горелов. – Звони Дроздовой скорее.
– Убийца – подросток? – удивилась Катя. – Почему им ППН занимается?
– Нет, не подросток. Но они там много чего знают и про мамашу, и про всю эту семейку, – пояснил Горелов.
Катя позвонила Вере Петровне Дроздовой – начальнику отдела по предупреждению преступности несовершеннолетних в Сергиевске.
– Сегодня в главк поедет Лена Суровцева. Она как раз этим делом занималась, все тебе расскажет, – сообщила та.
Лена Суровцева, капитан милиции и старший инспектор, была кругленькой ясноглазой блондинкой. В Сергиевске работала она десять лет, знала много чего интересного, и при случае из одних только ее рассказов можно было составить увлекательнейший сборник.
– Ну, Кать, давно у меня такого дела не было, – прямо с порога заявила Суровцева. – Ну, тварь, ну, тварь! Ей и казни-то, по здравом размышлении, нет. Пиши про нее все. С полной фамилией, с полным именем – пусть все знают, что это за тварь такая на белом свете существует. А началось все…
Катя достала блокнот и заскрипела пером. «…Во двор дома 23 по улице Липовой въехал мусоровоз. Водитель подогнал машину к контейнерам. «Ишь, сколько набили за праздник! И коробки тебе, и банки, и бутылки. А говорят, что плохо живут!» Он закурил сигарету, вылез из кабины посмотреть, как посноровистей подцепить бак автоматической «хваталкой».
Возле контейнеров громоздилась гора отбросов. «Ну, не мне ж этот хлам убирать, это пусть дворник озаботится!» Из-за мусорной кучи донеслось злобное рычание. Водитель вытянул шею, стараясь получше разглядеть, что там происходит. У полиэтиленового мешка грызлись три тощие облезлые дворняги. Четвертая, крупная, лохматая, с остервенением терзала полиэтилен. «Что там еще такое?» – подумал водитель. Отогнал собак палкой, наклонился над пакетом и…»
– Когда мы приехали на эту помойку, водитель сидел в кабине мусоровоза и плакал, всхлипывал, сморкался, – рассказывала Лена. – А в разорванном пакете лежало тельце годовалого ребенка. Полусъеденное собаками. Я как увидела его рыжую головку, меня как ударило. Знала я семейку одну, где рыжие рождались. Мамаша была там огненно-морковного цвета.
Решили к ней наведаться. Жила эта гражданка Телефонникова Серафима в соседнем доме, в квартире, больше похожей на свиной хлев. Года полтора назад троих ее детей забрали в детский дом, а ее прав лишили материнских. Ну, она тогда из Сергиевска сразу куда-то сгинула. Говорила, что к сожителю подалась – он на «химии» срок отбывал. Ну, я и подумала; а что, если она вернулась? Не ее ли это ребенок?
Приходим, стучим. Открывает нам какая-то пьяная татуированная рожа. Проходим в комнату – там прямо сцена из «Эмманюэль», только в алкашном варианте: бабы, мужики, все друг на друге вповалку. Разыскали в этом содоме нашу Серафиму. Она – в чем мать родила, пьяная, потом несет, как от козы. С ней тут же истерика началась. А следователь ее в оборот – все, мол, знаем, тело найдено, дружки твои тебя уже сдали. Она повыла-повыла, а потом: «Нежданный он был! Гулливый! Мне его кормить нечем. Орал круглые сутки. Надоел!» Это про ребенка-то! Убила она его вот как: налила воды в ванну и бросила туда. Стояла и смотрела, как тонул. Как захлебнулся, завернула в пакет и вынесла на улицу на мусорную кучу.
Катя застыла над блокнотом.
– Мальчик был, да? – наконец спросила она.
– Мальчик. Волосенки рыжие, как пух.
Катя отвернулась к окну.
– Я вот только что не понимаю, – говорила Лена. Глаза ее сверкали. – Ну, дадут ей пятнадцать лет. Ну, будет она сидеть все эти годы. Но где гарантия, что она опять там с кем-нибудь не переспит и снова не родит ребенка? Опять родит на муки. Неужели с такими нельзя что-то делать, а? Приговаривали бы их, что ли, к стерилизации – хирург бы чего-нибудь поколдовал, и все. Над тремя детьми она измывалась, четвертого убила – и все говорят, казнить нельзя, она женщина, мать. Да какая, к черту, женщина?! Она тварь последняя. И если эту тварь раздавить закон запрещает, то надо хотя бы спасти ее потомство – и рожденное, и еще не рожденное. Лишить ее способности иметь детей – вот в этом и будет выражаться высший гуманизм! Ты, Кать, напиши так, ты умеешь верно подать мысль. Напиши про это.
– Я напишу, Лен. Обязательно.
Суровцева уехала, а Катя до самого обеда набрасывала статью. Ее душил гнев, и это было очень заметно по тексту. Обычно она избегала эмоций, но здесь… «Стерилизация – действительно то, что нужно. Лена сто раз права. Сто раз».
– Катенька, ты чего такая? – спросил Мещерский, подъехавший к трем к зданию главка. – Что-то случилось?
Катя вкратце рассказала.
Воспитанный Мещерский не назвал детоубийцу плохим словом, только спросил:
– При попытке к бегству в женщин стреляют?
– Не знаю, Сережа.
– Надо стрелять, – заметил он. – Обязательно.
Они ехали по набережной Москвы-реки. Впереди на ярком весеннем солнце пылал купол храма Христа Спасителя. К грядущей Пасхе с него уже сняли строительные леса.
– Хочешь посмотреть наш дом? – неожиданно спросил Мещерский. – Тут рядом совсем, на Пречистенском бульваре.
– Конечно, хочу!
Князь свернул направо. «Жигули» подъехали к высокому особняку с французскими окнами и круглой ротондой, выкрашенному в небесно-голубой цвет.
– Вот, Катюш. – Мещерский задумчиво облокотился на руль.
– Этот дом был ваш? – Катя не верила своим глазам.
– Да.
– Ну, ничего себе! А сейчас что в нем?
– Был спецособняк Министерства обороны. Для приемов. А теперь коммерческий банк.
Катя смотрела в окно. У ажурной ограды особняка затормозил сверкающий лимузин. Из него вылезли два дюжих молодца в долгополых кашемировых пальто. Выражение их лиц напоминало то, какое Катя порой наблюдала у Кравченко – на первый взгляд лениво-равнодушное и вместе с тем цепко-настороженное. Телохранители. Один наклонился и открыл дверцу лимузина. Оттуда выполз пузатый человечек в замшевом пальто и приплюснутой сетчатой кепке. Он едва-едва доходил охранникам до груди. Выполз, осмотрелся и неторопливо, вразвалочку, словно перекормленный астматический мопс, заковылял к дверям банка.
Мещерский проводил его взглядом.
– Вон там, смотри, на втором этаже был кабинет моего деда. А там, в ротонде, – музыкальный салон и спальня бабки.
– Им сколько было лет, когда они убежали? – спросила Катя.
Мещерский усмехнулся.
– Никто не бегал. Из моих прямых предков не бегал из России никто. Убежали только двоюродные, троюродные: Мещерские-Барятинские. Эти сейчас в Южной Америке, в Швейцарии. Деду моему в семнадцатом стукнуло двадцать шесть, бабке – двадцать. Он окончил исторический факультет и потом, уже во время германской войны, поступил в Преображенский полк. Был ранен в Галиции. После госпиталя женился по любви на прелестной девушке. Помнишь, я показывал тебе их свадебный карт-посталь?