Повернувшись, он увидел прямо перед собой сидящих у распахнутого окна генерала от кавалерии и посуровевшего архиепископа, разговаривающих о чем-то негромко.
Покачав головой, генерал произнес, явно сочувствуя:
– Эко вас развезло, молодой человек. Наверняка от свежего воздуха. Так бывает.
Архиепископ еще более нахмурился. Смущению не было предела. Смиренно сложив ладони в покорности, Евдоким Филиппович произнес, обращаясь к владыке.
– Подурнело малость… Благословите, святой отец.
– Ступай, ступай отсюда, – рассерженно махнул на него дланью архиепископ, – свиноподобный отрок.
– Ха-ха! – рассмеялся генерал вслед сгорбившемуся от стыда Евдокиму. – Как вы его ловко-то, святой отец. Ха-ха! Надолго он ваше благословение запомнит!
Настроение было испорчено: самое время, чтобы запереться в каюте и заглушить остатками вина навалившуюся тоску.
– Что же вы меня заставляете ждать, молодой человек, – укорила Мальцева, когда Евдоким подошел. – Так с дамами не поступают, тем более с такими, как я. Неужели вы хотите со мной поссориться? Ведь от расстройства я могу и голоса лишиться. Тогда из граммофона вы никогда не услышите мою «Гайда, тройку».
Мадам Мальцева ласково прижалась к нему плечом. В нос шибануло острыми духами, отчего тотчас перехватило дыхание, и Евдоким приложил ладонь ко рту, чтобы не опростоволоситься перед великой певицей. Вот будет пассаж!
Подавив в себе рвотный рефлекс, он произнес:
– Только у меня настроение испорчено.
– Отчего же, милый друг?
– Я к архиепископу со всей душой, подошел к нему благословение просить, а он меня свиноподобным назвал, как же тут не оскорбиться.
– Бедный мой мальчик, какая у вас все-таки чуткая и ранимая душа… Вам нужно именно такую же чуткую и ранимую женщину, как вы сами, которая всегда могла бы вас утешить, успокоить, посоветовать что-то дельное. А хотите, возьмите меня замуж! Я как раз сейчас свободная, из нас получилась бы очень замечательная пара… Ладно, ладно, ну чего вы так напряглись, я пошутила. Вам обязательно нужно какую-нибудь княжну или княгиню, а что вам до какой-то там мещанки Анастасии Мальцевой, пусть даже с большим приданым и с хорошим голосом… Вы как-то побледнели, неужто у вас опять закружилась головушка? Какой же вы все-таки чувствительный. Давайте я вас отведу в каюту… Пойдемте в мою каюту, она поближе будет.
Каюта мадам Мальцевой и в самом деле оказалась недалеко – в самом начале коридора. Открыв дверь, дама втянула вовнутрь не на шутку оробевшего Евдокима. Задернула на окошке занавеску, и когда помещение утонуло в полумраке, произнесла:
– Экий вы нерасторопный. Встали у порога верстовым столбом, да так, что вас и не сдвинешь.
– Оробел я малость… – признался Ануфриев. – Вы – мадам Мальцева, а кто я? Купец!
Мальцева шагнула вплотную. Запах от духов щекотал носоглотку, и Евдоким едва сдерживался, чтобы не чихнуть. Тонкие длинные прохладные руки обвили его плечи. Жаркое дыхание обжигало кожу.
– Что же вы меня не целуете? Или я вам совсем не нравлюсь?
– Оно как-то…
– Подчас мужчины бывают такими нерешительными. – Женщина прижалась к его груди. – А нам порой хочется стать немного безрассудными. Мы хотим, чтобы мужчины были с нами дерзкими, и мы готовы прощать им все вольности… Ну что же вы стоите истуканом? Право, это уже некрасиво по отношению к даме. Срывайте с меня платье, делайте со мной что хотите, берите меня! Вот я, вся ваша! Ну что же вы?! – едва ли не в отчаянии произнесла Анастасия Дмитриевна.
– Ежели, конечно… Вы того… Самого… Просите… Так я со всей душой, – попытался он расстегнуть платье.
– Уф! Какой же вы все-таки неотесанный, Евдоким, – и со смешинкой в голосе продолжала: – А может быть, оно даже и к лучшему. Вы даже не представляете, как мне надоели все эти обходительные поклонники с охапками цветов. Все их никчемные признания в любви, хотя в действительности им нужно от меня одно… Вы покраснели, как невинная девица. Ну что же вы так несмелы? Да не тяните вы так за рукав, вы его просто оторвете. Ведь за это платье я отдала целое состояние! – Повернувшись, Анастасия Дмитриевна проговорила: – Расстегните мне платье. Только умоляю вас, не порвите его! Ведь не нагишом же мне по пароходу шастать!
Евдокимов сопел, как паровоз, двигавшийся на полном ходу. Пальцы предательски дрожали, когда он касался обнаженной кожи мадам Мальцевой, и он даже судорожно сглотнул, когда коснулся темной родинки под правой лопаткой. Наконец последняя пуговица была расстегнута, платье упало к ее ногам. Розовые панталоны с кружевами плотно обтягивали ее выпуклый зад, а длинные темно-коричневые чулки облегали прямые и слегка полноватые ноги.
– И вы считаете, что этого вполне достаточно? – Руки певицы уперлись в бока.
– Эко сколько механизмов-то у чулок, – показал он на застежки, боюсь, как бы не запутаться. – Мои-то прежние зазнобы попроще были. Платье приподнял, и того… – проговорил он со значением.
– Отправляясь в путешествие, разве я мечтала о таком увальне, как этот купец! – вздохнула Анастасия Дмитриевна. – Ну да уж ладно, – поставила она красивую длинную ногу, одетую в атласный чулок, на край стула. – Будем надеяться, что в койке вы, молодой человек, будете куда более расторопным.
– Вы, мадам Мальцева, снимите с себя всю эту защиту, ну а я уж со своей стороны не оплошаю.
– Какой вы все-таки чурбан! Что вы меня все мадам Мальцевой называете? А разве не можете, например, сказать: «Анастасия, прелесть моя…»
– Виноват-с! Скажу!
Отстегнув чулки и сняв с себя панталоны, Анастасия Дмитриевна предстала, как есть. Евдоким не без удовольствия отметил, что тело у мадам Мальцевой будет куда посвежее, чем лицо. Выразительно сглотнув, он сделал шажок вперед.
– Чего же вы стоите? Или теперь мне вас раздевать нужно?
– Ах, это оно самое… Отчего же, я уж сам смогу, – стянул купец брюки.
– Молодой человек, да не так уж сильно, иначе вы порвете свои порты и до своей каюты вам придется добираться нагишом. Представляю, какой выйдет конфуз. Ха-ха-ха!
* * *Продрав глаза, Евдоким увидел лежавшую подле себя Анастасию Мальцеву и невольно поморщился. Вчерась вечером Анастасия Дмитриевна выглядела куда краше, а сейчас ее лицо напоминало печеное яблоко, да и потягивало от нее будто бы от винного погреба. Мадам Мальцева толк в любви понимает, это надо признать. В сравнении с ней мамзельки из дома маман Пузыревой всего-то неумелые гимназистки. Это надо же, так расшевелить – до самого утра не уснул!
Оставалось только додумать, сколько же может стоить подобное удовольствие. Ежели мамзельки у маман Пузыревой стоят рупь с полтиной, а с иными и вовсе можно было договориться за две бутылки шампанского, то мадам Анастасия Мальцева, по всему видать, в большой цене. Наверняка тут трешницей не отделаешься, а то и красненькую придется отдать. Как-никак все-таки российская знаменитость! А может быть, даже на целую двадцатку потянет. Уж как-то очень неудобно ей трешницу предлагать после всего того, что она проделала, довольно улыбнулся Евдоким.
Поднявшись, Евдоким выудил из кармана портмоне, но, на беду, кроме четвертного, ничего не оказалось.
Мадам Мальцева продолжала спать, выпуская через сомкнутые губы шипящие звуки. Именно с таким звучанием паровоз, стоящий на платформе, выпускает пар. Возможно, кто-то на его месте, воспользовавшись беспамятством женщины, ускользнул бы за дверь, так и не расплатившись за доставленное удовольствие, но только не Евдоким Филиппович, причислявший себя к людям порядочным. А потому, одевшись, он принялся терпеливо дожидаться пробуждения певицы. Однако чем дольше купец сидел, тем сильнее и продолжительнее становились ее рулады, окончательно убив в нем надежду на скорое пробуждение.
Тронув Анастасию Дмитриевну за плечо, Ануфриев произнес:
– Мадам Мальцева.
Женщина спала крепко – видно, прошедшая ночь дала о себе знать – и совершенно не желала пробуждаться. Евдоким Филиппович толкнул посильнее. Разлепив глаза, женщина некоторое время с откровенным недоумением взирала на склонившегося над ней молодого человека, после чего разочарованно произнесла:
– А-а, это ты…
– Кому же еще быть, коли не мне, – ответил Евдоким, малость обескураженный. – Здесь более и не было никого.
– Тоже верно, – резонно заметила мадам Мальцева. – Какой же вы, Евдоким, ненасытный, – придвинулась женщина чуток поближе. – Я еще глаза не успела разлепить, а вы уже опять за свое. Вот что значит настоящая страсть! Похоже, я совсем вскружила вам голову, бедный мой мальчик… Дайте я хотя бы приведу себя в порядок.
– Мадам Мальцева, я не о том…
– Вот как… Евдокимушка, что-то вы со мной с самого утра какой-то официальный. А помнится, минувшей ночью вы меня совсем иными словами называли.
– Это какими же? – обескураженно спросил Ануфриев.
– Лапушкой, например, – тонкие бледные руки легли поверх его ладоней. – И мне это очень нравилось. Помнится, даже признания разные делали, замуж настойчиво зазывали, – продолжала жеманно певица. – Вот я сейчас и раздумываю над вашими словами – а может, действительно мне за вас замуж пойти?
– Чего только спьяну не скажешь, – невесело пробубнил Евдоким. – А только, мадам Мальцева, я хочу спасибо сказать за оказанное блаженство. Это вам за доставленное удовольствие, – протянул купец четвертной билет. – Только надобно бы еще сдачи дать пять рублей. Я хоть человек и не бедный, а только разбрасываться рублями не привык. Деньги счет любят!
– Что?! – скинула с себя одеяло мадам Мальцева. – И это вы предлагаете мне? – брезгливо посмотрела женщина на протянутую руку.
– Ясное дело, вам, – обескураженным тоном протянул купец. – Здеся более и нету никого.
– Вы предлагаете мне? Самой Анастасии Мальцевой, песнями которой заслушивается вся Россия?!
– Ну-у, оно как-то…
– А только я хочу сказать, что меньше чем на сто рублей я не согласна!
Возмущению Евдокима Филипповича не было предела.
– О чем вы таком говорите, мадам Мальцева? Что в вас есть такого особенного, чего нет у других девиц? А все эти штучки, что вы со мной проделывали, мне известны еще от мамзелек маман Пузыревой. И они никак больше десяти рублей не стоят.
– Какая еще маман Пузырева?! Я знаменитая певица Анастасия Мальцева, «Чайка» российской сцены! И меньше чем на сто рублей не согласна!
– Экая вы фурия! – закачал головой обескураженный Ануфриев. – Стало быть, по-вашему, четвертной и не деньги вовсе? Ведь полкопейки фунт хлеба стоит! Это сколько же можно всякого товара купить на такие капиталы!
– Я не купчиха, чтобы считать, а только мои прелести подороже стоят!
– Вот только я не приметил в них особой дороговизны. А чтобы грузчикам четвертной заработать, им приходится все лето горбиться, мешки тяжелые таскать, а вы за одну ночь такие деньжища захотели! Сотенную вам подавай! Ежели с каждой девицей я по сотенной стану расплачиваться, так без портов останусь.
– Ах, так! – Телеса оперной певицы пришли в волнительное движение. – Тогда я песню про вас бесстыдную сочиню, запишу ее потом на пластинку и продам по всей России! Пусть тогда народ над вами потешается! Пусть же все знают, какой вы мошенник и подлец, будете знать, как женщину обманывать. Приедете вы в свой город, а там из каждого граммофона песня будет звучать:
Девки голосистые звонко поют, —
затянула оперная дива, —
Ворюге Ануфриеву спать не дают. Раньше гуляла я в зеленом саду, А теперь с подлецом и мошенником Ануфриевым никуда не пойду!
– Что за баба такая досталась! За такие деньги мамзельки маман Пузыревой меня месяц обслуживать станут. А еще и водкой поить будут!
– Запомните, я вам не какая-то там маман Пузырева! – уперла женщина в бока руки.
– Возьмите! – вытащил Евдоким Ануфриев сотенную. Кто знает, может, и в самом деле способна ославить, тогда честным людям на глаза не покажешься. – И больше я вас не знаю, мадам Мальцева!
Подхватив лежавшую на стуле шляпу, Евдоким Филиппович вышел в коридор и быстрым шагом затопал в свою каюту.
Глава 10
СЕКРЕТНАЯ ДЕПЕША
Пошел уже четвертый месяц, как Григорий Васильевич Аристов заступил в должность начальника сыскной полиции Москвы. Первое ознакомление с московскими делами ввергло его в небывалое уныние. Необычайно низок был процент раскрываемости преступлений, в особенности тяжких. А полученная статистика была такова, что имелась тенденция к ухудшению обстановки.
Сыскной аппарат представлялся необычайно громоздким и выглядел весьма неэффективным. Надзиратели сыскной полиции в своем большинстве были люди преклонного возраста и больше были озабочены размером предстоящей пенсии, чем процентом раскрываемости преступлений. Велико было и количество агентов-осведомителей, получавших значительное государственное жалованье. И у Григория Васильевича имелись веские причины предполагать, что основная часть выделенных средств оседает в карманах надзирателей. Большинство надзирателей и чиновников по особым поручениям работали на своих местах не один год, прекрасно зная криминогенную обстановку в районе, но ничего не делая к ее улучшению. А иные настолько прижились на своих местах, что у них с разного рода преступным элементом выработались дружеские отношения. Именно через них происходила утечка информации о готовящейся облаве в неблагополучных районах; именно они предупреждали держателей притонов о полицейской засаде. Так что без откровенной корысти со стороны чиновников здесь не обходилось. И Аристов всерьез намеревался покончить со служебными злоупотреблениями.
Неделю назад к нему попала записка от личного агента, получавшего за свои труды небольшое жалованье. Он сообщал о том, что на Мясницкой улице организовался притон-клуб, где местные шулеры обыгрывают в запрещенные игры доверчивых посетителей. А одного купца первой гильдии господина Желонкина обыграли до портков, так что обманутому пришлось топать в исподнем до ближайшей гостиницы. Уже у самых дверей бедняга попался на глаза городовому, который тотчас его заарестовал и двое суток продержал в кутузке за мелкие безобразия (расхаживал в непотребном виде по городу).
В день получения жалобы Григорий Аристов дал надзирателю задание проверить сигналы, поступившие на клубы, и тотчас доложить. Уже на следующий день на его стол легла короткая записка, в которой сообщалось о том, что полученная информация неверна и в клубе никаких запретных игр не наблюдается.
Такое поведение надзирателя выглядело странным, и Григорий Васильевич заподозрил, что тот состоит в сговоре с хозяином притон-клуба. Оставалось отправить чиновника по особым поручениям – дядьку предпенсионного возраста, который откровенно досиживал на своем месте. Еще через день Аристову положили на стол очередной рапорт, в котором подробно рассказывалось о том, что более благопристойного клуба не отыскать по всей Первопрестольной. А ежели кто и покидает заведение в подштанниках, так исключительно из-за собственной разнузданности и для потехи сограждан. У Григория Васильевича оставалось последнее средство – привлечь собственных тайных агентов, о существовании которых никто не подозревал. В списке его агентов значились приказчики, дворники, актеры, даже журналисты и чиновники средней руки. Некоторые из них служили полиции лишь из-за любви к потайной жизни, совершенно не нуждаясь в средствах. Наиболее доверенных агентов у него было шесть человек. Каждого из них он привлек к работе в разные годы своей службы, не забывал с ними встречаться и сейчас, когда уже стал генералом. Не было задания, с которым они бы не справились, и Григорий Васильевич их привлекал в том случае, когда ему нужна была достоверная информация.
После некоторых раздумий Аристов решил задействовать для проверки заведения одного из опытнейших своих сыщиков – Иннокентия Спиридоновича Кривозубова. Разухабистый и боевой, с задатками размашистого кутилы, он, как никто, подходил для предстоящего задания. Уже через два дня Григорий Васильевич встретился со своим секретным агентом на конспиративной квартире.
Опасения оправдались всецело: как выяснилось, надзиратель был в сговоре с хозяином клуба и заблаговременно извещал того о целевых проверках, за что получал значительные комиссионные. Немало доставалось и чиновнику по особым поручениям, правда, точную сумму отчислений вряд ли удастся установить. Впрочем, этого для увольнения и не требовалось. Вызвав к себе в кабинет проштрафившихся надзирателя и чиновника по особым поручениям, Аристов безо всякого внутреннего содрогания объявил им о том, что служба их закончилась сегодняшним числом без причитающегося пенсиона, велел забрать свои вещички и уматываться восвояси. А еще через два часа вместо них Григорий Васильевич взял двух молодых людей, ревностно относящихся к государственной службе.