— О пани Жанель даже не волнуйтесь, — рассмеялся Кубе, не выпуская руки Лизы, — с ней договорятся. Работать у нее вы будете формально. Музыка, музыка, вот ради чего стоит жить! — оставив фрейлян, он снова быстро прошелся по комнате, можно сказать, пробежался. — Жду вас в семь, — сообщил он, круто повернувшись. — Ноты и инструмент вам приготовят. Я пришлю адъютанта Риттера. Вы только что виделись с ним в приемной. А теперь простите, любезная фрейлян Арсеньева, дела, дела. Они не кончаются. С каждым днем только прибавляются новые. Увидимся вечером, — предложив Лизе руку, Кубе довел Лизу до дверей кабинета, еще раз поцеловал руку. — Риттер, — позвал он адъютанта, — потрудитесь проводить фрейлян, и пригласить следующего посетителя, я не прощаюсь, — он кивнул Лизе на прощание.
Она вышла в приемную. Адъютант закрыл за ней дверь. В приемной никого не было. Видимо, приемная у Кубе была не одна, для каждого сорта гостей — своя, и посетители дожидались аудиенции в каком-то другом помещении. Скорее всего так было сделано из предосторожности, чтобы те, кто приходит и уходит от гауляйтера не встречались друг с другом.
Неглупо рассуждая о Шуберте, адъютант провел Лизу по лестнице вниз:
— Я зайду за вами в салон около семи, как условлено, — пообещал он.
— Да, конечно, господин Риттер, я буду ждать, — Лиза любезно улыбнулась помощнику гауляйтера и вышла на улицу.
Теплый прием, оказанный ей Кубе, нисколько не обманул ее. Она не сомневалась, что немцы никогда не изменяют себе. Улыбки — улыбками, а гестапо наверняка уже получило приказ проверить всю ее поднаготную досконально. Они будут копать. И хотя всю легенду Елизаветы Петровны Арсеньевой, дочери деникинского офицера, ненавидящей советскую власть, которая отняла у нее все, Лиза знала досконально и назубок, еще неизвестно, что они накопают. А вдруг узнают, что на самом деле Лиза Арсеньева, под именем которой она теперь выступает, умерла от тяжелой болезни в лагере за Уралом еще до начала войны. Откуда? То, что у гестапо весьма широкий аппарат для сбора информации и огромное количество источников, Лизу предупреждали, да и сама она имела возможность убедиться в том еще в Таллинне. Но как бы то ни было, до конца недели, — а наступила среда, — они вряд ли раскроют что-нибудь опасное. Разве что запросят Борисов, из которого она прибыла, но там все прикрыто. Хотя расторопность гестапо недооценивать — опасно. Но лучше пока не думать об этом.
Приятно улыбнувшись часовому, Лиза спустилась с крыльца и направилась в салон пани Литвинской. На противоположной стороне улицы ее внимание привлек человек в темном пальто, широкополой шляпе, с тростью. Он явно наблюдал за ней. Лиза насторожилась и замедлила шаг. Приглядевшись, она узнала в нем … инженера завода, который заинтересовался ею накануне на почте. «Вот еще принесла нелегкая! Что ему нужно?» — настроение Лизы заметно снизилась. Она почувствовала раздражение, смешанное с тревогой. Определив, что Лиза заметила его, инженер подошел к круглой тумбе, обклеенной афишами и сделал вид, что рассматривает их. «Какой-то странный тип, что он привязался?», — Лиза искоса наблюдала за ним, не зная, как поступить.
Входить в салон Литвинской на глазах весьма подозрительного поклонника ей не хотелось. Узнает, что она работает у пани — вообще не отвяжешься, будет каждый день караулить, и как она тогда сможет наладить контакт с Зибертом? Этот тип все будет отслеживать, и если он еще и не является официальным доносчиком гестапо, вполне может сделать это в разовом порядке, хотя бы из ревности. С другой стороны, сверни сейчас Лиза в сторону, это выглядело бы очень странно. На нее смотрит часовой у особняка Кубе. Он прекрасно знает, что она только что вышла с аудиенции у гауляйтера, на нее устремлены взгляды продавщиц из салона. И, вполне возможно, из окна своего кабинета на втором этаже наблюдает сама пани Литвинская. Ей известно, что Лиза с утра приглашена в гауляйтеру, и наверняка сгорает от нетерпения: как приняли, что сказали? Нет, всякие нелогичные поступки только подчеркнут, что Лизе есть что скрывать, что она чего-то боится. Надо идти в салон — ничего не поделаешь.
Перейдя улицу, Лиза толкнула зеркальную дверь и, звякнув колокольчиком, вошла. Через стекло витрины она видела, что инженер еще помаячил перед домами напротив, хотел даже войти в салон. Но подъехала крытая брезентом машина с эсэсовцами, они стали выходить из нее перед зданием резиденции. Видимо, испугавшись, инженер быстро пошел по тротуару и свернул в переулок.
— Сонаты Бетховена, какая прелесть! — услышав рассказ Лизы о ее посещении Кубе, пани Литвинская всплеснула руками и смахнула слезинку с тщательно подведенных глаз. — Вы можете репетировать и в салоне, моя дорогая. Я вовсе не собираюсь перегружать вас работой. Для этого у меня имеются другие девочки. Мне ничего не жаль ради того, чтобы господин гауляйтер был доволен. Бетховен, «Лунная», «Героическая», вам верно известно, что Бетховен посвятил ее Наполеону Бонапарту и тем годам, когда он был влюблен в пани Валевскую.
Лиза промолчала. Она знала, что Бетховен посвятил «Героическую» Бонапарту — революционному генералу, а не императору, а значит, времени, когда тот был влюблен в Жозефину, а пани Валевской даже не видел. Но возражать не стала. Пусть пани Литвинская считает, как ей нравится.
— Ступайте, ступайте к роялю, не теряйте времени! — отпустила Лизу хозяйка, принимаясь за счета.
— Благодарю, мадам, — Лиза присела в реверансе. Уходя из кабинета Литвинской, она мимолетно взглянула в окно — подозрительный инженер больше не появлялся.
Репетиция у Кубе с долгими разговорами о музыке, великих немецких композиторах и исполнителях затянулась допоздна. Ее прервал звонок из Берлина, и Кубе отпустил всех, взяв с Лизы слово продолжить следующим вечером.
Машина гауляйтера привезла фрейлян Арсеньеву к дому, где она снимала комнату. «Если так будет продолжаться, — подумала Лиза, поднимаясь по скрипучим ступеням на крыльцо, — какие-нибудь другие партизаны, не из отряда Савельева, подумают, что я любовница гауляйтера и совершат на меня покушение. Ведь не только савельевцы имеют своих тайных агентов в городе. Вот уж тогда будет смешно, если, конечно, не убьет насмерть».
Когда она вошла в дом, Авдотья Кирилловна сразу сказала ей, что ее дожидаются. Спрашивать кто, Лиза не стала. Да и не положено. Она сразу заметила, что свет в ее комнате не горит, посетитель дожидался в темноте, значит, поняла Лиза, это кто-то из подпольщиков: не хотят, чтобы с улицы видели, свет горит, а хозяйки нет.
— Можно зажечь? — спросила она, войдя и закрыв за собой плотно дверь.
— Зажигайте, я плотно задвинула занавески, — услышала она голос Тоболевич.
Лиза запалила масляную лампу, — в темноте это было не так-то просто, — и поставила ее на стол. Инга сидела напротив, чуть более бледная, чем обычно, но собранная и строгая.
— За мной увязался какой-то шпик, — Лиза сразу рассказала Тоболевич о том, что волновало ее больше всего. — Я увидела его в первый раз, когда мы встречались с вами на почте. Он стоял в очереди за мной, отправлял телеграмму. Потом пожелал познакомится, но я сбежала. Думала, он отвязался. Но вот сегодня утром снова увидела его — маячил перед салоном Литвинской. Мне показалось, высматривал меня. Я слышала, что на почте служащая обратилась к нему «господин инженер», вероятно, он хорошо известен ей. Он следит за мной, Инга, — Лиза села рядом с Тоболевич, — это очевидно. Но что ему нужно? Поклонник или гестаповская ищейка?
— Инженер? — Тоболевич внимательно посмотрела на Лизу. — С почты? Насколько я помню там был инженер с нашего завода, фамилия его Бахметьев. Я столкнулась с ним, когда уходила. Он заведует у немцев производством. Ничего особенного о нем сказать не могу, сам, как и вы, из «бывших», простите, конечно. В советское время работал рядовым инженером. Но завод эвакуировали, многие специалисты уехали, а у него больная мать, не ходит, прикована к постели, вот он и остался. Но человек приличный. Несколько раз мои люди вынимали чертежи из его конторы, я уверена, что он догадывался о том, кто это сделал, но смолчал, не донес.
У его матушки где-то в Осиницах живет сестра. Это городок маленький, там единственная связь — по почте. Вот он часто отправляет ей письма от матушки, да и от себя тоже. Потому и ходит на почту. Но в тот день, когда мы встретились с вами, он должен был дежурить на аварии. Это действительно странно. Я попытаюсь разузнать и оградить вас от него, — пообещала Тоболевич. — Не думаю, что его завербовало гестапо. Хотя исключать нельзя ничего — такое время.
Теперь — зачем пришла, — она пристукнула ладонью по столу. — Ваше сообщение о прямом выходе на Кубе очень нас обрадовало. Это большая удача, Лиза, ее надо развивать, но аккуратно. Главное, не переборщить, не спугнуть. Нам стало известно, что в конце сентября Кубе посетит важный гость. Будет ли это Гиммлер или кто-то иной — пока не знаем, но приготовления немцы в части безопасности делают солидные. Если бы не ваш контакт с Кубе, нам бы ни за что не пробиться через такую охрану. Но теперь все значительно упростилось. Будем готовиться к ликвидации. И Кубе и его гостя, — Лиза вздрогнула, — и вам будет отведена в том не последняя роль. Единственная помеха сейчас — Кулиш. Он может разузнать и раскрыть немцам все наши планы. Вам надо немедленно заняться им. Я пришла сказать вам, что на днях ваш салон посетит Зиберт. Он и выведет вас на Кулиша. Зиберт назовет пароль. На некоторое время вы поступаете в полное его распоряжение. Во всем следуйте тому, что он будет говорить и делать. С Кубе продолжайте общение, старайтесь привязать его к себе покрепче. Вполне вероятно, что только вам и окажется открыт доступ в резиденцию, когда прибудет важное лицо из Берлина. Мы не имеем права упустить такую возможность. Об инженере больше не беспокойтесь.
Коротко простившись с Лизой, Тоболевич ушла, через чулан к Никольскому. А на следующий день после обеда в салоне Литвинской появился молодой человек, стройный, подтянутый, в форме офицера вермахта с погонами обер-лейтенанта. Бросив взгляд на него, когда он входил в салон, Лиза поняла, что это Зиберт. Катерина Алексеевна перед заданием показывала ей фотографии многих лиц, с которыми ей придется контактировать в Минске. В том числе и Кузнецова-Зиберта. У Лизы была хорошая память на лица. Он тоже сразу заметил ее. Весело поболтав с кассиршей, которую, видимо, знал лучше остальных в салоне, он осмотрел несколько связок роз в вазах, потом направился к орхидеям — они находились как раз рядом с Лизой. Едва сообразив, что перед ней Зиберт, она поспешила занять место, которое ей было указано Тоболевич. Орхидеи были красные и желтые.
— А не скажете ли, фрейлян, не бывает ли у вас голубых орхидей из Месопатамии? — не глядя на Лизу, Зиберт произнес пароль. Но Лиза не успела сказать отзыв:
— Простите, господин, я даже никогда не слышала о таких, и чем они отличаются, кроме цвета?
В разговор вмешалась пани Литвинская. Она оказалась рядом.
— О, герр Зиберт, вы как всегда фантазируете, — воскликнула она, помахивая какой-то бумагой, которую только что прочла. Лиза заметила, что пани Литвинская крайне расстроена, она была бледна, глаза на мокром месте. — Где вы слышали о голубых орхидеях? Да и кто их будет доставлять сюда из этой, как вы сказали, Месопатамии? Где она находится, Месопатамия? Тут из Амстердама привезти цветы — и то хлопот не оберешься! — Она поднялась наверх. Через мгновение в распахнутую дверь кабинета послышался надрывный, возмущенной голос пани. Литвинская говорила с кем-то по телефону.
— Нет, ты только вообрази, оказывается, он увивается за этой белобрысой дрыгалкой из варьете! Он променял на эту обезьяну меня, настоящую польскую даму, какой позор, какой стыд! И я вынуждена эту гадость читать — мне сообщают анонимно, как он кувыркался с ней в постели в гостинице. Я стольким пожертвовала ради него, я оставила Родину, приехала в эту дыру! О, матка бозка, что же это такое?! Это же просто издевательство!
— Давайте ускользнем, — тихо предложил Лизе Зиберт, — вашей хозяйке сейчас точно не до вас. Кто-то сообщил ей о похождениях генерала Готтберга.
— Не вы прислали письмо? — спросила Лиза, когда они вышли на улицу.
— Нет, что вы, — Зиберт рассмеялся, — к чему мне путаться в альковные дела. Доброжелателей и без меня хватает. Я смог бы уговорить пани Литвинскую отпустить вас со мной и без этого письма. Но раз оно пришло — только к лучшему. Думаю, она даже не заметит вашего отсутствия.
Они прогулялись по улице, зашли в кафе «Астер», куда пускали только немецких офицеров с дамами. Даже солдатам вход был запрещен. Выбрав столик перед окном, Зиберт помог Лизе снять пальто, предложил сесть и придвинул стул, а затем сняв шинель и фуражку, сам сел напротив. Розовые гортензии в горшке и небольшая настольная лампа поверх белоснежной накрахмаленной скатерти напомнили Лизе Таллинн, ресторан, где она однажды ужинала с Крестеном.
Подошел официант, Зиберт сделал заказ. Глядя на Лизу, он сказал:
— Вы теперь со мной вместо Веры. Я буду ухаживать за вами, даже если это вам не нравится.
— Боюсь, что дело не во мне, — она улыбнулась. — У меня в последнее время появилось даже излишне много высокопоставленных кавалеров.
— Я знаю, — ответил он, — но это даже хорошо. Высокопоставленных поклонников много не бывает, главное — их с толком использовать. Я не составлю им конкуренции, — он усмехнулся, — скорее всего они даже не заметят меня. Какой-то обер-лейтенант путается иод ногами генералов. Смешно. Но вы должны вести себя аккуратно, чтобы, не дай бог, кто-нибудь из них не ударился в ревность. Не заходите слишком далеко. Это опасно. Но на мои ухаживания вам придется отвечать, — добавил он с иронией, — иначе нам трудно будет общаться.
Официант принес кофе. Пока он переставлял его на стол, Зиберт рассуждал о молниеносном ударе, который скоро нанесет немецкая армия на Днепре, и о том, что очень скоро они с Лизой вот так же будут сидеть в ресторане «Астория», в Петербурге.
— Вы тогда покажете мне город, где родились, — предложил он, и это вполне соответствовало ее легенде. Отменный профессионал, Зиберт схватывал каждую мелочь и умел развить ее виртуозно. Когда официант отошел, Пауль вернулся к теме, которая волновала обоих. — Я зайду к вам еще пару раз, для отвода глаз, — продолжал он, — а потом мы вместе поедем к Кулишу. Я познакомлю вас с ним, представив как свою невесту. Дальше будем действовать по обстоятельствам. Я слышал, фрейлян, — проговорил он громче, так как мимо проходили офицеры-летчики, — вы даете фортепьянный концерт в резиденции гауляйтера? Это великолепно, я обязательно постараюсь раздобыть приглашение.
Зиберт проводил Лизу обратно в салон. Фрау Литвинская не появлялась. Девушки сказали Лизе, что она заперлась в кабинете и просила не беспокоить. Они слышали, как она плакала. Вечером Лиза снова репетировала у Кубе. Из-за срочной поездки гауляйтера в Борисов, где партизаны Савельева взорвали водонапорную башню, пятничный концерт перенесли на воскресенье.
Воспользовавшись паузой, Зиберт повез Лизу к Кулишу. Тот жил на отшибе, в одноэтажном домике, окруженном яблоневым садом. Поздние яблоки краснели на деревьях, хотя листва почти полностью пожухла и облетела. Провокатор оказался мужчиной средних лет, высоким, сутулым, с вечно красными от пьянки, бегающими глазками. Как и говорила Тоболевич, впечатление он производил неприятное, «очень скользкий тип». Но женщин любил. В Лизу он сразу впился взглядом, даже нос покраснел как морковка. Для него не имело значения, что Зиберт представил девушку, как свою невесту, Кулиша не смущали столь «незначительные детали». Для «прелестной фрейлян» у провокатора нашлись сметанка и весьма качественные сливки к кофе. Он также обещал достать свежевзбитый творог и кое-что еще, «очень вкусненькое». «Приезжайте, приезжайте, — прищелкивал он языком, провожая гостей и даже шепнул Лизе: — а желательно, одна. Не обижу».
Воскресный концерт у Кубе прошел с большим успехом. Сам гауляйтер сыграл несколько произведений Паганини на скрипке в качестве солиста, а потом выступил дуэтом с Лизой. Второе отделение полностью было посвящено Бетховену. Зиберт присутствовал на концерте, через своих друзей при штабе он достал билет, но к Лизе не подходил, преднамеренно держался в стороне. За фуршетом после концерта разговоры от музыки перешли к текущим делам и неожиданно выяснилось, кого на самом деле Кубе поджидает в Минске в самое ближайшее время. Оказалось — министра восточных оккупированных территорий рейха Альфреда Розенберга, собствен ной персоной.