В конце третьего дня они, наконец, добрались до Минска. Мария не рискнула сразу идти домой: кто знает, что ее там ждет, — ведь всем известно, что она коммунистка. Правда, большинство соседей — свои, надежные люди, но все же надо быть осторожной, тем более что с ней ребенок. Тома пошла домой, а Мария сидела на чьей-то чудом уцелевшей лавочке перед разрушенным домом и ждала. Девочка вернулась с хорошими известиями: дом пока цел, никто Марию не искал, можно смело идти. То и дело оглядываясь, Мария пробралась до своей улицы, незаметно проскользнула во двор. Теперь они дома.
Лида, соседка, встретила их как самых близких.
Мария назавтра утром пошла на Заславскую в общежитие искать там верных людей…
Глава 2
На Заславской Марию поразила тишина. Мария не один раз бывала здесь, в студенческом общежитии, и всегда невольно сравнивала свой дом на Кузнечном с этим домом, похожим на него как две капли воды. Такой же, но в то же время и другой. И здесь, и там здание барачного типа, с маленькими квартирами, где в каждой комнате жила семья, двор с натянутыми веревками, где всегда сушилось, хлопая на ветру, выстиранное белье. Веревок было маловато, и небольшие вещи за неимением места часто висели одна на другой. И здесь, так же как и у Марии, во дворе копошилась детвора, а за врытым в землю столом сидели люди. Но если жильцы ее дома, главным образом женщины, разговаривали о хозяйстве, о своих мужьях и детях, то на Заславской больше всего толковали о лекциях, зачетах, экзаменах и конспектах. Конечно, и здесь тоже говорили о житейских делах, но главным была студенческая неповторимая жизнь, полная своих забот и волнений. Марии всегда нравилось бывать среди этого шумного веселого народа.
Сейчас во дворе было пусто, а на веревках сиротливо висела, по-видимому, забытая кем-то одна-единственная детская рубашонка. Мария постучала в дверь комнаты, где жил Рафа Бромберг со своей семьей. Несколько мгновений никто не отвечал, но когда она уже повернулась, чтобы уйти, дверь стремительно распахнулась. Перед ней стоял улыбающийся Рафа, а за ним видно было еще несколько человек.
— Маруся, как хорошо, что ты пришла, — я не открывал, пока не увидел в щелочку, кто там, — обрадовался Рафаэль. — Мы вот тут собрались и думаем…
Мария огляделась: конечно, здесь, как она и предполагала, товарищ Рафы, его однокурсник Матиас Столов, и соседка Реня Дрозд. Жена Рафы Галя Липская, тоже студентка, правда, медицинского института, хлопотала возле кроватки, где капризничала маленькая Светлана.
На Марию вопросительно смотрели синие, серые, карие глаза. От нее, как всегда, ждали совета, что делать, как жить, на что надеяться, во что верить. К ней теперь в тяжелую минуту обращались со своими сомнениями, как обращались в дни, когда она была секретарем партийной организации института.
— Сейчас подумаем, что будем делать, а пока ты, Рафа, расскажи, что за эти дни у вас было и кто остался в Минске.
Рафа обстоятельно изложил, как группа студентов собралась и решила идти к своим по шоссе Минск — Москва. Они действительно пошли по шоссе вместе с другими беженцами. Сначала двигались быстро, потом замедлили шаг, так как постепенно от идущих впереди стали передаваться, как по цепочке, вести, что дальше идти нельзя: немцы выбросили десант. И пришлось возвращаться, уже заранее зная, что они идут в город, занятый врагом, и теперь вся их жизнь пойдет по другим законам. Пришли обратно в свое общежитие, и стали разыскивать товарищей.
А тут расклеили приказы о регистрации всех мужчин.
На первый приказ решили не реагировать: никуда не ходить, а отсиживаться дома. Но когда появился второй приказ, грозящий расстрелом, то Рафа и Матиас Столов решили пойти на площадь к Оперному театру. Их, как и остальных, фашисты загнали на Сторожевку и продержали сутки. Потом была дана команда разделиться по национальному признаку — евреи в одну сторону, все остальные — в другую. Рафаэль сначала хотел присоединиться к евреям, но его отговорили товарищи. Сейчас самое главное было уйти из лагеря, а немцы решали пока этот вопрос очень просто: если еврей, то останешься, если нет — можешь уйти. Вместе с Рафаэлем на регистрацию пришла группа цыган — рабочих со стройки, в клубе которых Бромберг часто выступал со своим джазом.
— Будешь, как и мы, цыганом, — решили товарищи.
Понадобилось немного времени, чтобы цыганки принесли в лагерь сапоги, шаровары, яркую рубаху и жилет. Рафа тут же переоделся. Черноволосый и кудрявый, он мало чем отличался от остальных цыган и вышел вместе с ними из лагеря, даже не предъявляя свой паспорт. Столов, светлый и голубоглазый, вообще не вызвал подозрений и тоже благополучно вернулся домой. Правда, из предосторожности Рафаэль дошел с цыганами до того места, где они жили, и только потом пробрался на Заславскую. На первый раз все сошло благополучно, но, конечно, надо что-то придумать.
— Вот и будешь теперь цыганом, — перебила его Мария, — это хорошо получилось. Но пока у тебя нет соответствующего документа, по улицам не очень-то расхаживай, а то попадешься. А сейчас мы вот что наметим. Надо пойти в Юридический институт посмотреть, что там происходит. Время еще есть, так что можно успеть обернуться.
— Я пойду, — вскочил Рафаэль.
— Нет, — отрезала Мария, — я же сказала, что пока будешь дома. Пойдет Матик Столов. Согласен?
Вопрос был излишен.
Столов ушел и не возвращался очень долго, вернее, так показалось ожидающим. Ведь нет ничего дольше времени, когда приходится кого-либо ждать. Секунды тянутся как минуты, а минуты кажутся часами. Наконец послышались знакомые шаги и вошел Столов. Он держал в обеих руках тяжелые свертки, которые бережно опустил на пол.
— Попить бы, — как-то виновато попросил он, — а то очень жарко.
Галя бросилась за водой. Матиас выпил кружку залпом, вытер рот и лицо.
— А что в институте делается, Мария Борисовна! — негромко сказал он. — Просто смотреть страшно. Все перевернуто, разломано, по всему двору бумаги летают. Немцы заняли помещение и портят все как могут. Я все-таки в канцелярию и в деканат прошел. Там все разбросано, машинки все разбиты, целых нет. Я вот что взял. — Столов показал на свертки. — Это чистая бумага и копирка. Пригодится нам, наверное. Хотел еще взять, но мне помешали…
Он не объяснил, как ему помешали, не стал рассказывать, что его чуть не пристрелил немецкий солдат, и, закончив свое сообщение, молча сел на кровать.
— До чего же ты молодец, Матик, — похвалила его Мария. — Теперь будет на чем листовки писать, правду людям рассказывать.
Хотя время было не позднее, около шести, но Мария решила остаться в общежитии ночевать. Надо было подчиняться новым порядкам: немцы разрешали гражданскому населению ходить по городу с пяти часов утра до семи часов вечера. Чтобы быть на улице позже или раньше, требовалось получить специальный пропуск. Для выхода из города пропуск был вообще необходим. Чтобы дойти от общежития до Кузнечного переулка, нужно было немало времени, тем более что любой немец мог остановить на улице каждого, кто по каким-либо причинам привлек к себе его внимание, и задержать его. Не обязательно увести с собой, но просто задержать, обыскать, отнять любую понравившуюся ему вещь и заодно отнять у человека драгоценные минуты, которые оставались ему до комендантского часа. Фашистам доставляло удовольствие останавливать молодых женщин и девушек и не спеша издеваться над ними, чувствуя свою безнаказанность. Враги редко пропускали случай задерживать прохожих перед самым комендантским часом, а потом сопровождали гоготом и свистом бегущего из последних сил человека.
Хотя с начала войны и прошло больше трех десятков лет, но если спросить любого, кто попал в оккупацию даже на короткий срок, хорошо ли он помнит то время, то в ответ вы услышите недоуменный вопрос:
— Разве можно такое забыть?
Разве можно забыть время, когда твой дом в любой момент мог перестать быть твоим и в него бесцеремонно врывались гитлеровские молодчики? В лучшем случае они уходили, забрав с собой все ценное, а то просто выгоняли всех жильцов на улицу и как хозяева располагались в их домах. Или уходили, уводя с собой всех тех, кто почему-либо вызывал у них подозрение, а то и без всякой причины для ареста.
Разве можно забыть ту лютую ненависть и боль, которые как тиски сжимали сердце и комком застревали в горле, мешали дышать? Те, кто был посильнее, чувствовали, что хоть какое-то спокойствие можно найти только в действии, причем немедленном и как можно более активном.
Вот почему всем собравшимся у Рафы не терпелось начать писать листовки сейчас же, немедленно.
— Будем слушать радио и записывать сводки Информбюро, — сказала Мария, — а потом их переписывать под копирку.
Но сводок сейчас не было, так как на Заславской не имелось радиоприемника, а откладывать еще на два дня не хотелось, потому что оккупанты всюду расклеили свои объявления о том, что Москва уже взята и с большевиками покончено.
Все стали сочинять текст первой листовки. Она не отличалась особыми литературными красотами и не была длинной и обстоятельной. Несколько строк этого обращения к населению опровергали фашистскую ложь и говорили о том, что Москва по-прежнему столица Советской Родины, и что врагу не видать ее как своих ушей, и что верить ему ни в чем нельзя.
Сначала все старательно выводили четкими буквами слова надежды, а потом начали писать скорописью, под копирку, следя лишь за тем, чтобы текст можно было легко прочитать. Пятьдесят листовок было написано в этот вечер, а утром подпольщики разошлись в разные районы, чтобы наметить наиболее подходящие для расклейки места. Оказалось, что лучше всего ориентироваться по немецким приказам — они были вывешены со знанием дела, на самых удобных местах. Разыскали клей (к счастью, в общежитии нашлось несколько тюбиков, и их разделили на всех) и засветло разошлись, чтобы с наступлением темноты сделать свое дело.
Операция прошла благополучно, никто из подпольщиков не вызвал у немцев подозрений, когда шел на задание с листовками и клеем, и никто не попался во время работы. На Заславской в этот вечер было радостно, как будто на мгновение вернулось прежнее, ставшее таким далеким дооккупационное время — уже был сделан первый шаг, а первый шаг, как известно, самый трудный на длинном и тяжелом пути борьбы с врагом.
Теперь Мария твердо знала, что рядом с ней есть товарищи, готовые выполнить все, что они решат. Но она прекрасно понимала, что нельзя руководить, полагаясь только на себя, и Осипова начала искать контакты с представителями подпольного райкома. Это было не так-то просто. Городскую подпольную парторганизацию в целях конспирации перестроили по производственно-территориальному признаку. За основу принималась ячейка во главе с секретарем, в которую входило не более пяти человек, работавших на данном предприятии или в учреждении. Ячейки были полностью законспирированы друг от друга. Работу ячеек направляли и координировали кустовые комитеты. Через своих членов и специально выделенных связных они поддерживали с ячейками постоянную организационно-оперативную связь. Для руководства кустовыми комитетами создавались подпольные городские райкомы партии.
Марии удалось найти хорошо знающего ее по партийной работе товарища, и через него она познакомилась с представителем райкома партии. Первая встреча состоялась днем на Бетонном мосту, где они договорились о дальнейшей связи. Здесь же Осипова получила первое задание: ее группе поручалось подготовить как можно больше оружия для партизан, собрать сведения о расположении воинских частей и, конечно, распространять листовки. Наконец-то Мария почувствовала себя спокойней: она связалась с представителем подпольного райкома, включилась в общее дело и может внести своим трудом хоть какую-то частицу в дело борьбы против захватчиков.
Когда у Марии спросили, справится ли она и есть ли у нее надежные помощники, она уверенно ответила одним словом:
— Да!
Так возникло ядро подпольной группы, которая позже, значительно расширившись, вошла в официальные документы под лаконичным названием «группа преподавателей и студентов Юридического института», а Мария Борисовна Осипова под псевдонимом «Черная» стала руководителем этой группы.
Наступили трудовые будни подпольщиков. Именно трудовые, потому что война — это и есть изнуряющий труд, когда люди забывают о своем личном и работают без отдыха и срока, чтобы ускорить победу.
Каждый день приносил с собой новости. Большей частью это были известия о бесчинствах захватчиков, но одновременно появлялись все новые и новые люди в подпольной группе. Однажды к Рафе Бромбергу пришел на Заславскую комсомолец Владимир Сенько, с которым он был знаком еще по работе на заводе. Володя сказал, что он ищет контакта с подпольщиками и хочет бороться против гитлеровцев.
— Ты можешь мне верить, Рафа! — горячо говорил он. — У меня и надежные ребята есть, одного ты знаешь, это мой брат Костя, ну и другие тоже не подведут.
— А почему с этим ты ко мне пришел? — поинтересовался Рафа.
Владимир даже растерялся от такого вопроса.
— Не может быть, чтобы такой боевой парень, как ты, в стороне от дела стоял. Ты что, мне не веришь? — вдруг вспыхнул он от обиды. — Тогда прямо так и скажи…
Рафаэль успокоил товарища и сказал ему, что он кое с кем посоветуется и пусть он придет завтра вечером.
— Только ты имей в виду на будущее, — предупредил Рафаэль Володю, — дело будешь иметь только со мной. Мы не в игрушки играем. Подбирай надежных ребят, формируй их в пятерку и учти, никто не должен знать друг друга — так надо.
* * *В первые же месяцы войны в городе уже существовала широкая сеть законспирированных разведывательных групп, созданная партийным подпольем вместе с партизанскими отрядами и бригадами. Подпольщики всюду имели своих людей: они наблюдали за прохождением воинских эшелонов, собирали подробные сведения о численности и вооружении местного гарнизона. Они разведывали расположение и характер воинских объектов в городе и его окрестностях — под наблюдением были всевозможные оборонительные сооружения, аэродромы, стоянки автомашин, заправочные пункты, склады, базы. Все эти сведения сосредоточивались в подпольных партийных комитетах Минской области и в партизанских отрядах, а наиболее ценные разведданные направлялись за линию фронта.
Всю эту работу проводили специальные разведчики, привлекая себе в помощь самых разных людей. Такой разведчицей стала и Осипова (Черная). Ее обеспечили документами, в которых говорилось, что она работает на железной дороге. Этот пропуск давал ей возможность благополучно миновать уличные патрули. Правда, Мария редко ночевала у себя дома вместе с дочерью, а большей частью где придется, но все же эти бумаги давали ей возможность быть на легальном положении.
В группу Черной, кроме Бромберга, Сенько и Столова, впоследствии вошли Антонина Соколова и Мария Молокович — преподаватели Юридического института, преподаватель Политехнического института Николай Николаевич Кречетович, студентки — Галя Романенко, Валентина Мочальская, доцент Белорусского университета Илья Некрашевич, Франтишка Злоткина и другие.
По законам конспирации подпольщики не знали, кто еще входит в группу. Члены первоначальной группы подбирали себе для подпольной работы двух-трех, редко пять человек и имели дело только с этими людьми. Каждый имел свое задание и о выполнении его докладывал своему старшему по группе. Почти никто не знал настоящее имя Черной, кто она и где живет.
Задания у подпольщиков были разнообразные: то надо было разъяснять населению истинное положение дел, писать и расклеивать листовки, помогать медикаментами и продуктами раненым воинам, укрывать еврейское население от гитлеровцев, организовывать побеги военнопленных из лагерей, переправлять людей к партизанам.