— Расхвастался, — отмахнулся Архипцев.
— Это еще почему?
— А потому, что мы вылетали искать этот аэродром и ничего, кроме дырок в плоскости, не привезли.
— Должны привезти, — задумчиво сказал Гуревич. — Да, Женька, тебе письмо!
Он вынул из кармана гимнастерки письмо и подал его Соболевскому. Женька вскрыл конверт, перевернулся на спину и стал читать письмо, держа его над лицом.
Пока Женька читал коротенькое письмецо, Архипцев и Гуревич деликатно молчали. Женька дочитал, чему-то улыбнулся в небо и перевернулся опять на живот.
— М-да-а… — протянул он. Лицо у него было такое, будто он только что вернулся откуда-то издалека.
— От Лены? — спросил Гуревич.
Женька кивнул.
— Вам привет…
Они лежали головами друг к другу, раскинув ноги в разные стороны, и изнемогали от жары.
— Ах, братцы! — мечтательно произнес Сергей. — Скорей бы кончилась вся эта петрушка!..
— И тогда?..
— И тогда, — подхватил Соболевский, — Архипцев сядет за штурвал какой-нибудь тихоходной лайбы и в будние дни будет опрыскивать совхозные овсы и возить почту, а по воскресеньям катать детишек по кругу. «Контакт! Есть контакт! От винта!..» Чух-чух-чух, взлет, круг, посадка… «Кто следующие? Мамаши и папаши! Отойдите от аэроплана! Попрошу не волноваться! В дни суровых боевых будней и не такое делали!..»
— Слушай, а чего это ты хихикаешь, мне не ясно? — улыбаясь спросил Архипцев.
— А я не хихикаю, я предсказываю…
Сергей всплеснул руками и умиленно посмотрел на Женьку:
— Вот спасибо! Пристроил все-таки. Значит, что там будет? Овес, почта и детишки? Так это же действительно хорошо, дурень! Это же просто здорово!
Гуревич посмотрел на Женьку и весело рассмеялся.
— Серега! — сказал он. — И ты знаешь, что самое смешное? В тот будний день, когда ты привезешь почту, из большого количества чужих писем одно будет адресовано тебе. Командир, даю слово, что когда ты вскроешь конверт, ты увидишь знакомый плохой почерк Женьки Соболевского…
— Ну что ты треплешься? — не выдержал Женька. — У меня очень приличный почерк!
Но Гуревич не обратил на Женьку внимания и продолжал:
— И знаешь, что он тебе напишет, этот Ванька Жуков? — «Возьми меня отседова. Сейчас мирное время и стрелки-радисты вовсе не нужны. А я буду тебе помогать овсы опрыскивать и сгружать почту… А еще я умею рисовать вывески…»
— Успокойтесь, штурман, — холодно проговорил Соболевский. — Такого письма никто из вас не получит. Вам принесут кусок бристольского картона с золотым обрезом, на котором будет напечатано приглашение посетить выставку одного из лучших художников современности — Евгения Александровича Соболевского. Приходите. Я вас встречаю в первом зале. Рядом будет стоять лучшая девушка в мире…
Гуревич посмотрел на Архипцева и презрительно спросил:
— И мы пойдем на выставку этого пижона?
— Боже нас сохрани! — в ужасе ответил Сергей. — Ни в коем случае! Стать свидетелями его позора? Это жестоко!
— Не выдумывайте, — спокойно сказал Соболевский. — Вас просто не пустят жены.
— Какие жены?
Соболевский с жалостью окинул взглядом Архипцева и Гуревича.
— Как только кончится война, ты женишься на маленькой худенькой блондинке, которой обязательно захочется послушать мой сольный концерт, — подхватил игру Гуревич. — Но ты ни на какие контрамарки не рассчитывай! Стой в очереди, как все люди, и покупай билет на вырученные с трудом деньги от продажи какого-нибудь паршивого этюда «Вид на море и обратно»!
— Ах, Паганини! — дурашливо вздохнул Женька. — Это бесчеловечно! Нас многое связывало в прошлом…
Неслышно подошел Кузмичов. Он сел на корточки, закурил и спокойно оглядел лежащих ребят.
— Кузмич! — обрадовался Женька. — Святой ты человек! Скажи честно: когда кончится война, ты куда сперва пойдешь: слушать Венькин концерт или же, конечно, смотреть мои работы на выставке?
Конец фразы Женька произнес с нажимом. Кузмичов помолчал, поглядел на Веньку и Соболевского и наконец ответил:
— Перво-наперво, ребятки, я посмотрю, как Сергей обучать мальчишек будет… А уж потом куда хочешь!
Гуревич повернулся к Архипцеву:
— Ты действительно вернешься в школу?
— Да, а что?
— Ничего, непонятно только, почему ты молчал, — пожал плечами Соболевский.
— А я и не молчал. Вон Кузмич же знает, — рассмеялся Архипцев.
— Кузмич все всегда знает, и я к этому уже привык, — улыбнулся Гуревич.
Женька приподнялся с земли и протянул Кузмичову ладонь:
— Бабушка Кузя! Погадай мне, что со мной будет через пятнадцать минут…
Кузмичов взял в руки Женькину ладонь и, внимательно разглядывая ее, спокойно сказал:
— Через пятнадцать минут, внучек, будет у тебя дальняя дорога на высоте три тысячи метров, со скоростью четыреста верст в час…
На ступеньках штабного барака сидел солдат-посыльный и что-то писал в тетради, изредка поглядывая в лежащую рядом книгу.
Застегнутый на все пуговицы, подтянутый и серьезный, Архипцев вбежал по ступенькам и взялся за ручку двери.
Солдат вскочил и откозырял. Архипцев хлопнул его по плечу и случайно заглянул в тетрадь. Он удивленно посмотрел на солдата, нагнулся и взял со ступенек книжку. Это был сборник алгебраических задач.
Архипцев снова посмотрел в тетрадь и сказал:
— Вот здесь ты напутал. Здесь должен быть не минус, а плюс, и скобки эти можно было давно раскрыть… — Он подал солдату задачник. — Соображай, соображай… — подбодрил он и открыл дверь штаба.
Солдат посмотрел в тетрадку, присел и снова начал что-то писать.
* * *В кабине «сто пятнадцатого» на месте пилота сидел Кузмичов. Моторы работали на малых оборотах, и Кузмичов регулировал подачу смеси, внимательно прислушиваясь к выхлопам. Он проверил давление масла, температуру воды, заглушил двигатели и стал неуклюже вылезать через нижний люк.
Оказавшись под фюзеляжем, он оглядел машину со всех сторон, вылез из-под плоскости и удивленно хмыкнул. На фюзеляже, рядом с иллюминатором кабины стрелка-радиста, красовалась тщательно нарисованная звездочка, указывающая на то, что экипажем этой машины был сбит один вражеский самолет.
Снимая струбцины с рулей поворотов, Кузмичов увидел проходящего мимо старшего техника-лейтенанта. Техник тоже увидел Кузмичова и смутился, не зная, как себя вести в таких случаях. Отступать было некуда, и технику волей-неволей пришлось пройти в двух шагах от того места, где стоял Кузмичов. Техник глупо посмотрел в другую сторону, но, поравнявшись с Кузмичовым, вдруг неожиданно для самого себя первым отдал честь. Кузмичов выпрямился и козырнул. Техник трусливо шмыгнул носом, а Кузмичов усмехнулся, посмотрел вслед технику и полез опять под фюзеляж.
Сыто урча, подъехал «студебеккер» с бомбами и остановился около «сто пятнадцатого».
— Кузмичов! — крикнул оружейник, сидевший на бомбах. — Кузмичов!
Тот вылез из-под самолета и махнул рукой.
— Проезжай, проезжай, — сказал он. — Бог подаст…
Оружейник удивился:
— А чего, разве «сто пятнадцатый» на задание не пойдет?
— Пойдет. Только налегке. Без этого… — Кузмичов кивнул на бомбы.
— На прогулочку, значит, — усмехнулся парень. — Ну, валяйте! — Он по-извозчичьи чмокнул губами: — Но, трогай, родимая!
«Студебеккер» пополз дальше, а парень-оружейник лег на брезент и уехал на бомбах.
— …Вот предварительный замысел полета, — сказал начальник штаба. — Если расчеты Архипцева верны, а они совпадают с данными наземной разведки, то «сто пятнадцатый» обнаружит «фоккеров» через двадцать пять минут после взлета и сразу же радирует координаты аэродрома немцев. Одновременно с этим двумя эшелонами поднимаются первая, вторая и третья эскадрильи. Истребители блокируют зенитную артиллерию. Архипцев уходит, ломая курс. Ясно?
Из-за стола поднялся Дорогин:
— Выполнение следующее: первая эскадрилья — высота пятьсот метров. Бомбить взлетное поле. Р-распахать его так, чтобы ни одна сволочь не взлетела! Вторая и третья эскадрильи — высота три тысячи. Бомбометание производить с горизонтального полета с одного захода. Вторым заходом выстроиться в колонну звеньев и со снижением пулеметами их, пулеметами!.. Часть истребителей на прикрытие, часть на уничтожение зенитной артиллерии. Самая главная задача — не дать им подняться в воздух…
Дорогин посмотрел на часы:
— Через тридцать минут они все стянутся со своих аэродромов-засад вот сюда… — Он показал место на карте. — На заправку и ночевку. Их нужно накрыть прямо на стоянках.
Командир полка обратился к Архипцеву:
— Архипцев, готов?
— Готов, товарищ подполковник!
— Выполняйте. К-комадирам эскадрилий собрать экипажи и посадить в самолеты, — продолжил Дорогин. — Ждать в г-готовности номер один. В воздух по зеленой ракете. Я пойду ведущим второй эскадрильи. Все.
Командиры эскадрилий встали.
— Разрешите идти?
— Идите.
Солдат-посыльный решал задачу уже в третий раз. Он увидел выходящего Архипцева, встал и протянул ему тетрадь:
— Товарищ лейтенант! У меня опять с ответом не сходится.
Архипцев замедлил шаг, на ходу заглянул в тетрадь и на секунду задумался над задачей.
— Соображай, соображай! Здесь все очень просто.
Узкие крылья «сто пятнадцатого» отбрасывали еще более узкую тень, но последнюю минуту на земле они стояли именно в этой тени…
— Ты рассчитал? — спросил Архипцев у Гуревича.
— Так точно!
— Женька, внимательно…
— Есть, командир!
— Погодка — как по заказу… — посмотрел на небо Гуревич.
— По местам! — приказал Архипцев.
Женька и Венька пошли по своим кабинам.
К Архипцеву подошел Кузмичов.
— Порядок? — спросил Сергей.
— Порядок. Привет.
— Привет, — ответил командир и стал залезать в кабину. Откинулась крышка астролюка, и высунулся Соболевский.
— Кузмич! — крикнул он. — Подойди на секунду! — Женька наклонился над Кузмичовым и тихо попросил: — Нарви цветочков, зайди в столовую и передай их Кате. Скажи, что это…
— От Гуревича, — закончил техник.
— Правильно, — кивнул Женька, подмигнул Кузмичову и захлопнул над собой люк.
Рация раскалилась на солнце и, казалось, страдала от жары так же, как и все, кто стоял вокруг нее.
Сидели только двое: радист и командир полка.
Дорогин держал в руках микрофон и смотрел на взлетную полосу.
Вдалеке «сто пятнадцатый» выруливал на старт. Он остановился у начала взлетной полосы, и нарастающий звук его моторов заполнил весь аэродром.
Все смотрели на одиноко стоящую машину.
Из репродуктора сквозь треск разрядов донесся голос Архипцева:
— «Рубин!» Я — «Сокол-115». Разрешите взлет!
Дорогин сам щелкнул переключателем, наклонился и сказал в микрофон, глядя на «сто пятнадцатого»:
— «Сокол-115»! Я — «Рубин». В-взлет разрешаю.
— Вас понял! — ответил голос Архипцева.
Репродуктор щелкнул, взревели моторы, и «сто пятнадцатый» начал свой разбег. Скорость увеличивается, самолет отрывается от земли, поджимает шасси и уходит навстречу солнцу.
Все, кто стоял на командном пункте, напряженно смотрели ему вслед.
* * *Разомлевшие от жары командиры эскадрилий сидели вокруг рации в расстегнутых гимнастерках, держа шлемофоны в руках.
Вдалеке под крыльями своих машин прятались в тени готовые к вылету экипажи.
Жарко. По лицу радиста струйками стекает пот.
Подошел Кузмичов. Он остановился около Семочкина и шепотом спросил у него:
— Товарищ майор! «Сто пятнадцатый» давно на связи был?
— Последний раз минут пятнадцать тому назад…
— А сейчас?
— А сейчас молчат. Идут курсом и молчат. Чтоб не запеленговали.
— Ясно, — сказал Кузмичов и продвинулся вперед.
И в это время из репродуктора понеслись разряды и неясное бормотание. Оживился весь командный пункт. Дорогин тревожно посмотрел на часы.
Вдруг репродуктор заговорил голосом Архипцева. Заговорил быстро и очень четко:
— «Рубин», «Рубин»! Я — «Сокол-115»! От станции слева идут три «фокке-вульфа»! Нет, четыре! Пять! Как слышите? Как слышите? Прием!
Все вскочили.
Дорогин щелкнул тумблером и закричал в микрофон:
— «Сто пятнадцатый»! Вас понял! Уходите немедленно!
Архипцев сказал Гуревичу:
— Уходить надо!..
— Женька! — крикнул Гуревич. — Внимание!!!
Быстро и очень точно Женька приготовил пулеметы к бою.
* * *На КП зазвучал голос Архипцева:
— «Рубин»! «Рубин»! Расчет был верный! Прием!
Дорогин отчаянно закричал в микрофон:
— Архипцев!!! Не смей принимать бой! Уходи! Уходи! М-мать твою!.. Прием…
Голос Архипцева тонул в пулеметных очередях:
— «Рубин»! «Рубин»!!! Не успеваю! Уйти не успеваю!..
Длинная пулеметная очередь заглушила голос Архипцева. Кузмичов не отрываясь смотрит в репродуктор.
На полном газе со снижением уходит «сто пятнадцатый»...
Атакуют «фокке-вульфы».
Пикирует «сто пятнадцатый» — пикируют за ним «фокке-вульфы».
Женька стреляет из пулемета, лицо перекошено.
Ему очень мешает парашют. Кончились патроны в крупнокалиберном. Женька вставил новый магазин и сбросил с себя парашют.
И опять стреляет Женька…
Бьет из пулемета Гуревич.
Архипцев сжал зубы и надавил на гашетки пушек.
Задымился один «фокке-вульф», клюнул носом… Медленно переворачивается через крыло, летчик выпрыгивает и открывает парашют.
Совершенно мокрый Архипцев крикнул, глядя вперед:
— Женька! Говори с землей! — Он опять нажал на гашетки.
— Женька! — крикнул Гуревич. — Повтори «Рубину» координаты!..
Не отрываясь от пулемета, Женька закричал:
— «Рубин», «Рубин»! Я…
На КП репродуктор прокричал голосом Соболевского:
— «…сто пятнадцатый»!
Затем раздался треск, непохожий на эфирный разряд, и репродуктор замолчал.
Гуревич растерянно повернулся к Архипцеву:
— Серега! Я пустой… У меня все…
Он потряс Архипцева за плечо.
— Серега!!!
Сергей нажал на гашетки и не услышал выстрела. Он испуганно посмотрел вперед и еще раз нажал на гашетки… Выстрела не было.
Он повернулся у Гуревичу. Венька качнул головой. Стрелять было нечем…
Безоружный «сто пятнадцатый» шел вперед. Сверху стягивались истребители. Они поняли, что противник теперь не опасен, и строились вокруг бомбардировщика в красивое конвойное кольцо.
Гуревич щелкнул переключателем рации, прислушался и сказал:
— Командир, рация не работает…
Архипцев смотрел вперед, держа машину ровно по горизонту. Совсем близко висели «фокке-вульфы».
— Прижимают, — сказал он. — Сажать будут…
Гуревич посмотрел вперед и сказал в переговорное устройство:
— Женька! Нас будут сажать…
В кабине стрелка-радиста, прислонившись головой к разбитому передатчику, лежал Женька с открытыми мертвыми глазами. Впечатление было, что он очень устал и просто решил отдохнуть. И только глаза Женьки выдавали, что он мертв.
Из шлемофона, сползавшего с Женькиной головы на плечо, неслись тревожные голоса Архипцева и Гуревича:
— Женя! Что с тобой? Почему ты молчишь? Женя! Ты ранен? Что с тобой, Женька?!
Пустые мертвые глаза Женьки остановились на «Голубых танцовщицах». Рука лежала на разбитом, простреленном передатчике…
— Женька! Говори! Тебе плохо, да? Женя… Дотянись до аптечки, она над передатчиком!.. — продолжали звучать голоса.
Сергей смотрел прямо перед собой и сжимал штурвал побелевшими от напряжения пальцами.
Гуревич прижался щекой к бронеспинке кресла, в котором сидел Архипцев. Лицо у него было неподвижно и очень спокойно.
— «Сокол-115», «Сокол-115»! Я «Рубин», я «Рубин»… Отвечайте! Прием… — Взмокший от напряжения радист щелкнул переключателем. Он поправил наушники, надетые поверх пилотки, и настороженно склонил голову набок.
Около рации сидит Дорогин. Комбинезон его расстегнут, волосы прилипли ко лбу, шлемофон висит на поясе. Стоят начальник штаба, штурман полка. Сзади радиста, угрюмо глядя ему в затылок, замер Кузмичов.
— Вызывай еще раз, — говорит Дорогин и закуривает папиросу.