Когда нас наконец-то посадили за столик, Гэбби заказала феттучине, а я пиккату со спагетти. От чисто красного блюда я отказалась, увидев плавающий в стакане с перье, который мне принесли сразу же, кусочек желтого лимона.
Ожидая заказ, мы с Гэбби завели разговор, но довольно неохотно и по сути ни о чем, а вскоре опять замолчали. Молчание это было отнюдь не привычной паузой в болтовне близких, привыкших друг к другу подруг. Мы обе чувствовали себя неловко.
Я отлично знаю Гэбби. В тот день она держалась напряженно. Ее взгляд избегал встречи с моим и по-прежнему изучающе и беспокойно задерживался то на одном, то на другом из окружавших нас людей. Она слишком часто брала со столика и подносила к губам бокал с кьянти. В свете вечернего солнца вино горело ярко-красным пламенем, словно закат в Каролине. Гэбби явно что-то тяготило.
Я прекрасно знала это состояние: когда тебя что-то сильно тревожит, ты жаждешь заглушить свою тревогу алкоголем. В свое время я часто прибегала к его помощи. Лед в моем перье медленно таял. Я долго наблюдала за лимонным кругляшом, плавающим между уменьшавшимися прозрачными кубиками.
– Гэбби, в чем дело?
Гэбби вздрогнула:
– Ты о чем?
Она коротко и нервно рассмеялась и откинула с лица дред. Глаза ее приняли бесстрастное выражение.
Я заговорила на отстраненную тему, решив, что если у Гэбби возникнет желание, она сама позднее поделится со мной своими проблемами.
– От кого-нибудь с Северо-Запада есть вести?
Мы встретились с ней в семидесятых, когда учились в аспирантуре. Я была замужем и завидовала Гэбби и остальным свободным от семейных уз друзьям и подругам. Мне так не хватало сближающих вечеринок до самого утра, коллективных походов прямо с пирушек на философские заседания. Я была их ровесницей, но жила как будто в другом мире. Только с Гэбби мы стали близкими подругами. Понятия не имею почему. Ведь мы с ней настолько разные, насколько вообще могут различаться две женщины. Возможно, дело было в том, что Гэбби нравился Пит, по крайней мере она делала вид, что он ей нравится.
Воображение перенесло меня в прошлое. Я ясно увидела Пита: по-военному жесткого, окруженного накурившимися травы, напившимися дешевым пивом хиппи. Мои аспирантские вечеринки приводили его в страшную неловкость, он ненавидел их, но делал вид, что относится к ним просто с презрением. Одной Гэбби из всех моих однокашников удалось найти с ним общий язык.
Теперь я поддерживаю отношения лишь с несколькими из товарищей по учебе. Они живут в разных уголках Штатов, большинство работают в университетах и музеях. А Гэбби на протяжении всех этих лет общалась со многими, возможно, потому что никто не хотел терять с ней связь.
– Иногда мне звонит Джо. Он занимается преподавательской деятельностью в каком-то местечке в Айове. Или в Айдахо.
Географию Гэбби всегда знала плоховато.
– Правда? – спросила я, желая поддержать разговор.
– Берн продает недвижимость в Лас-Вегасе. Пару месяцев назад он приезжал в Монреаль на какую-то конференцию. С антропологией никак не связан и вполне счастлив. – Гэбби сделала глоток вина. – А волосы у него все такие же. – Она рассмеялась, теперь вполне искренне. То ли вино, то ли моя компания постепенно расслабляли ее. – Ах да! Недавно я получила электронное письмо еще и от Дженни. Подумывает вернуться к научным исследованиям. Ты знаешь, что она вышла за какого-то придурка и бросила классную работу в Рутджерсе? – Обычно Гэбби не так отчетливо выговаривает слова. – Теперь наша Дженни – адъюнкт или что-то в этом роде и ждет, что ей предложат заниматься чем-нибудь эдаким. – Она опять глотнула вина. – Если, конечно, благоверный ей позволит. А как у тебя дела с Питом?
Вопрос застал меня врасплох. До настоящего момента я тщательно старалась избегать упоминаний о своем замужестве. У меня было ощущение, что если я облеку в слова свои мысли о нем, то буду вынуждена взглянуть в глаза правде, а я чувствовала, что еще не готова к этому.
– Он в порядке. Иногда мы разговариваем по телефону.
– Люди порой меняются.
– Верно.
Принесли салаты, и в течение нескольких минут мы занимались добавлением в них специй и перца. Когда я подняла голову, то заметила, что Гэбби сидит неподвижно, держа вилку над тарелкой. Она опять от меня отстранилась, но на сей раз для изучения не окружающих людей, а собственного внутреннего мира.
Я опять подкинула ей тему для разговора:
– Расскажи же о своем проекте.
– Что? А, о проекте... Все отлично. Я уже вхожу к ним в доверие, и они начинают по-настоящему мне открываться.
Она отправила в рот то, что было на вилке.
– Гэбби, я помню, ты рассказывала об этом исследовании, но я ничего не поняла, объясни еще раз, в чем его цель. Я отношусь к физическому типу, ты ведь знаешь.
Гэбби рассмеялась. Между культурной и физической антропологией огромная разница. Наша группа была маленькой, однако весьма разнообразной: одни аспиранты занимались этнологической, другие лингвистической, археологической или биологической антропологией. Я знала о деконструкционизме настолько же мало, насколько Гэбби – о митохондриальной ДНК.
– Помнишь, какие книжки по этнографии заставлял нас читать Рэй? О племени яномамо, о народности семаи? Наш проект практически то же самое. Мы хотим подробно описать мир проституток и для этого изучаем их жизнь, беседуем с ними. Все очень откровенно и правдиво. Кто они такие? Откуда берутся? Почему выбирают именно этот путь? Чем занимаются, помимо проституции? Как помогают друг другу? Каким образом сосуществуют с системой принятых в стране законов? Как относятся к самим себе? Где...
– Я поняла.
Может, на Гэбби так воздействовало вино или разговор о единственной в ее жизни страсти, но она все больше и больше оживлялась. Несмотря на сгустившиеся сумерки, я видела, как пылают ее щеки. В глазах горело отражение фонарного света. Или то был блеск опьянения.
– Общество просто списывает этих женщин со счетов, – продолжала она. – Их судьбы абсолютно никого не волнуют, разве только тех, кто мечтает от них избавиться.
Я кивнула, жуя.
– Большинство людей считает, что эти девочки становятся проститутками, потому что кто-то когда-то над ними надругался, или по принуждению. В действительности же все не так. Многие из них занимаются этим просто ради денег. На рынке труда они никому не нужны, так как ничего особенного не умеют делать, потому и принимают решение поторговать пару лет собственным телом, ведь для них это самый прибыльный бизнес. Продавая гамбургеры, много денег не заработаешь. – Она отправила в рот очередную порцию салата. – Кстати, как и любая другая группа людей, они имеют собственную субкультуру. Больше всего меня интересуют организуемые ими системы взаимосвязи, поддержка, которую они друг другу оказывают, и другие подобные вещи.
Официант принес главные блюда.
– А мужчины, пользующиеся их услугами? – спросила я.
– Что?
Мне показалось, вопрос охладил ее пыл.
– Я говорю о мужчинах, которые этих женщин покупают и, несомненно, играют важнейшую роль в их жизни. С ними вы беседуете?
Я намотала на вилку спагетти.
– Я... Да, с некоторыми, – ответила Гэбби с запинкой, явно приходя в волнение. Последовала пауза. – Хватит болтать обо мне, Темпе. Расскажи, над чем работаешь ты. Над чем-нибудь интересным?
Она смотрела в тарелку.
Переход был настолько неожиданным, что я, совершенно к нему не готовая, не задумываясь, выдала:
– Эти убийства никак не идут у меня из головы.
Я тут же пожалела о сказанном.
– Какие убийства?
Голос Гэбби прозвучал резко, окончание последнего слова смазалось.
– Об одном из них – довольно кошмарном – нам стало известно в прошлый четверг.
Я замолчала. Гэбби не любила вдаваться в подробности моей работы.
– Да ты что?
Она откусила кусочек хлеба и выжидающе уставилась на меня. Наверное, из чувства вежливости.
– Удивительно, что в прессе об этом упомянули лишь вскользь, – продолжила я. – Тело нашли недалеко от Шербрука. Личность пришлось устанавливать. Ее убили в марте или в апреле.
– Но ты постоянно занимаешься подобными вещами, – сказала Гэбби. – Почему именно это убийство не идет у тебя из головы?
Я откинулась на спинку стула и пристально взглянула в ее глаза, размышляя, стоит ли мне рассказывать подробности. Вообще-то Гэбби единственная, с кем я в состоянии их обсуждать. Может, так будет лучше? – подумала я. Но для кого лучше? Для меня?
– Преступник изувечил жертву. Потом расчленил и перенес в лес.
Гэбби молчала.
– Мне это убийство напоминает убийство другой женщины, с ее телом я тоже работала, – сказала я.
– Что ты имеешь в виду?
– Я вижу одинаковые... – Я старательно выбрала следующее слово. – Одинаковые элементы и в том, и в другом случаях.
– Например?
Она взяла бокал.
– Например, обезглавливание.
– По-моему, такое происходит довольно часто. Женщина становится жертвой, ей разбивают голову, ее душат, разрезают на части.
– Да, – согласилась я. – К тому же я еще не знаю причину смерти второй убитой, ее тело сильно разложилось.
У меня возникло ощущение, что Гэбби сделалось не по себе. А может, я ошиблась.
– Что еще тебе кажется странным?
Гэбби поднесла бокал к губам, но не отпила из него.
– Расчленение обоих тел. А еще...
Я замолчала, вспомнив о вантузе. Я до сих пор не понижала, что он означает.
– Значит, ты считаешь, что и ту и другую женщину пришил один и тот же ублюдок? – спросила Гэбби.
– Да. Считаю. Но не могу убедить в этом кретина, которому поручено расследование дела. Он не желает даже думать о том втором убийстве.
– Не исключено ведь, что эти убийства – дело рук одного из тех психопатов, которые, издеваясь над женщинами, кончают? – спросила Гэбби.
– Да, – ответила я, не глядя на нее.
– Думаешь, он не остановится?
Голос Гэбби опять прозвучал резко, но на сей раз она четко выговорила все слова. Я положила вилку на стол, посмотрела подруге в глаза и увидела в них странно напряженное выжидание. Ее рука слегка дрожала, пальцы крепко сжимали ножку бокала, поверхность вина волновалась.
– Гэбби, прости. Не следовало тебе об этом рассказывать. Гэбби, с тобой все в порядке?
Она расправила плечи и, продолжая пристально на меня смотреть, осторожно поставила на стол бокал, но пальцы разжала и убрала руку не сразу, чуть погодя. Я жестом подозвала официанта.
– Кофе будешь?
Гэбби кивнула.
Мы закончили ужин, побаловав себя трубочками канноли и капуччино. Гэбби пришла в себя, когда мы принялись вспоминать годы учебы, шутить и смеяться над самими собой – над теми, прежними, нами, с длинными прямыми волосами, в джинсах-"колоколах" на бедрах. Над всем своим поколением, последовавшим по пути нежелания подчиняться.
Когда, выйдя из ресторана после полуночи, мы шли по улице, Гэбби возобновила разговор об убийствах.
– Каким он может быть, этот парень?
Я удивилась ее вопросу.
– Я имею в виду, ты считаешь этого типа сумасшедшим? Или нет? И сможешь ли его вычислить?
Моя растерянность ее раздражала.
– Ты бы смогла узнать этого ублюдка среди толпы? На пикнике? В церкви?
– Ты об убийце? – уточнила я.
– Да.
– Не знаю.
Гэбби помолчала.
– Он ведь не остановится?
– Думаю, нет. Если один и тот же человек убил обеих этих женщин – а я не могу быть в этом уверена, – значит, его действия организованны. Он строит план, продумывает каждый свой шаг. Многим серийным убийцам удается долгое время дурачить весь свет, Гэб. Но я ведь не психолог и могу лишь разглагольствовать на подобные темы.
Мы подошли к моей машине, и я открыла ее. Гэбби неожиданно схватила меня за руку.
– Давай я кое-что тебе покажу!
В моем мозгу сработал сигнал тревоги.
– Гм...
– Это касается моего проекта. Давай съездим в район красных фонарей, и ты просто взглянешь на девочек?
Я посмотрела на Гэбби как раз в тот момент, когда сияние фар подъезжавшей машины осветило ее лицо. Оно выглядело странно в этом движущемся свете: некоторые черты выделились, другие спрятались в тени. Глаза Гэбби горели, и я почувствовала, что не смогу ей отказать.
– Хорошо.
На самом деле это было вовсе не хорошо. Я взглянула на часы – восемнадцать минут первого. Мне хотелось выспаться перед завтрашним днем, но я не желала огорчать Гэбби.
Она села в машину и отодвинула сиденье назад до самого упора. Пространства для ног прибавилось, но ей и этого было маловато.
Пару минут мы ехали молча. Следуя указаниям Гэбби, я направилась на запад и, миновав несколько кварталов, свернула на юг, на Сент-Юрбен. Мы обогнули восточный край гетто Макгилла – шизоидную амальгаму домов, сдаваемых по низким ценам студентам, высоченные кондоминиумы и благородного вида здания из коричневого камня. Я свернула налево, на улицу Сен-Катрин. Сердце Монреаля осталось у нас за спиной. В зеркале заднего вида я могла видеть затененные очертания комплекса Дежарден и площади Искусств, с вызовом взирающих друг на друга. Ниже красовался Дворец конгрессов.
В Монреале великолепие центра города резко переливается в убогость западной окраины. Улица Сен-Катрин видит и то, и другое. Начинающаяся в изобилии Вестмаунта, она тянется через центр к востоку, к бульвару Сен-Лоран или Мейну – разделительной линии между востоком и западом. Центр застроен высотками и отелями, театрами и торговыми центрами.
С Сен-Лорана начинаются владения проституток и бандитов. Их район тянется на восток, от Мейна до деревни геев, в которой обитают также торговцы наркотиками и скинхеды. Иногда эти места отваживаются навестить туристы и жители пригорода, чтобы, избегая встреч взглядами, поглазеть на оборотную сторону жизни и удостовериться, что они не имеют к ней никакого отношения. Надолго никто из них здесь не задерживается.
Мы почти въехали в Сен-Лоран, когда Гэбби жестом велела мне свернуть направо. Я нашла свободное место напротив секс-бутика и заглушила мотор. С краю на другой стороне дороги у входа в отель "Гранада" толпилась группа женщин. На дверях отеля висела вывеска "ШАМБР ТУРИСТИК", но я сильно сомневалась, что туристы когда-либо останавливались здесь.
– Вон, – сказала Гэбби. – Это Моник.
На Моник были виниловые сапоги, заканчивавшиеся посередине бедра. Зад едва прикрывал растянутый до предела черный спандекс. Сквозь него виднелись полоска трусиков и нижний край белой блузки. Пластмассовые серьги-кольца, вдетые в уши, касались плеч, в до невозможности черных волосах горели ослепляющие розовые пятна. Она выглядела карикатурой на проститутку.
– А это Кэнди.
Гэбби указала на молодую женщину в желтых шортах и ковбойских сапогах, до боли юную. Если бы не сигарета и не клоунская раскраска, эта девочка годилась бы мне в дочери.
– Они называют себя настоящими именами? – спросила я.
– Не знаю. А ты бы как поступала на их месте? – Гэбби указала на девушку в коротких шортах и туфлях на каучуковой подошве. – Пуаретт.
– Сколько ей лет? – спросила я, ужасаясь.
– Говорит, восемнадцать. Но скорее всего не больше пятнадцати.
Я откинулась на спинку сиденья, не убирая рук с руля. Гэбби называла мне другие имена, а я, глядя на их обладательниц, не могла отделаться от мыслей о гиббонах. Подобно маленьким приматам эти женщины стояли на расстоянии друг от друга, разделяя территорию на четко ограниченные участки. Каждая работала на своем и, отстраняясь в данные минуты от особей женского пола, старательно привлекала самцов. Из человеческого в них сохранялись лишь позы, гримасы и усмешки, входящие в ритуал обольщения. О воспроизводстве рода явно не думал никто.
Гэбби замолчала, закончив перечислять имена. Она смотрела в мою сторону, но не на, а мимо меня, на что-то за окном. Возможно, на нечто такое, чего в моем мире вообще не существовало.
– Поехали.
Она произнесла это настолько тихо, что я еле расслышала ее слова.
– Что...
– Едем!
На сей раз ее голос прозвучал жестко, почти свирепо, и я, пораженная, чуть не ответила бранью. Но не стала делать этого, заметив выражение ее глаз.