– Мои мужики ревнуют, – сын Верочки начал ходить в детский сад, – говорят, на работе и на работе, нас совсем забросила.
– И верно говорят. Девчонкой была, другое дело, танцем меньше, больше. Теперь ты, Верунчик, супруга и мать. Ты на нас не равняйся, мы люди конченые. Сыскная болезнь хуже СПИДа, до могилы провожает.
– Вы не совсем нормальные.
– Мы совсем ненормальные, – поправил Гуров.
Из кабинета Орлова вышел незнакомый генерал, сыщик встал, сказал:
– Спроси, может, ему не до меня, я на минуту.
– Не кокетничайте, Лев Иванович, – улыбнулась Верочка, но сняла трубку. – Петр Николаевич, здесь Гуров, просит разрешения войти.
Выслушав ответ, она покраснела, молча махнула рукой на дверь. Гуров чмокнул ее в щеку, снова одернул пиджак и скрылся в кабинете.
– Пропусти вступление, объясни, чего такой деликатный стал?
– Тем не менее, здравия желаю, – ответил Гуров.
– Еще бы ты не желал мне здравия. Чего выпрашивать пришел?
– Мне необходимо переговорить с Кулагиным. Чует мое сердце, им в главке недовольны именно из-за его дружбы с нами. Я предлагаю отдать ему Фокса. Но сделать это не через вас, а через генерал-полковника. У Фокса контрабанда алмазами, обширные связи, убежден, среди них и ребята ЦРУ, и англичане, работы непочатый край.
– А ты чуешь, что наши ордена отдаешь? – Орлов наклонил голову, глянул испытующе. – Ты по Голубу в лучшем случае исполнителя возьмешь, отметят в приказе и выльют шайку дерьма в газетах.
– Не беда, лишний раз в баню схожу. А за Фокса нам соседи всю жизнь должны будут, и Паша в порядке.
– И ты с ним переговоришь. Тебе на базаре торговать – без штанов вернешься.
– Что выросло, то выросло, господин генерал-лейтенант.
– И чего ты от меня хочешь? Разрешать я тебе разрешаю, помогать не буду.
– И напрасно. Без вашего звонка мне надо будет заместителю министра объяснять, почему я через вашу голову прыгаю.
– Все ты врешь, – Орлов осуждающе покачал головой. – Ну нет у меня времени разбираться в твоих хитростях. – Он нажал кнопку, когда Верочка ответила, сказал: – Девочка, соедини меня, пожалуйста, с генерал-полковником Шубиным.
Наступила пауза. Гуров сделал вид, что обиделся. Орлов сурово двигал короткими бровками. Вскоре телефон звякнул, Орлов снял трубку:
– Еще раз здравствуйте, Василий Семенович, не помешал?
– Но и не помог, Петр Николаевич!
– Виноват. У меня тут полковник, вы его хорошо знаете, у него тяжелая форма… Ну, он не совсем по земле ходит. Он мне начал свои идеи излагать, а я бумагу в верха сочиняю, да и вопрос, который ему в голову заскочил, лучше бы вам решить. Вы когда его принять сможете? Спасибо, сейчас будет. – Орлов положил трубку, взглянул на стул, где секунду назад сидел Гуров, но сыщика уже не было.
Одним из положительных качеств Шубина было то, что он умел терпеливо слушать. Правда, и Гуров умел докладывать, и вопрос, который требовал от иного офицера десяти минут, сыщик ухитрялся изложить в три.
Шубин внимательно посмотрел на Гурова и спросил:
– Этот генерал Кулагин ваш приятель?
– Мы знакомы, и Павел отличный оперативник и честный человек, – ответил Гуров, чувствуя, что вопрос задан неспроста.
– Лев Иванович, я собирался пригласить вас к себе. Скажите, на каком основании вы считаете возможным обращаться к вице-премьеру, минуя непосредственного начальника и меня?
– Я попал в тупик по делу об убийстве Голуба. Хотел взглянуть, как определенные люди отреагируют на мой визит к Попову. Если бы я обратился к генералу Орлову или к вам, получил бы втык за плохую работу и не более.
– А согласовывать свои действия с начальством вы не считаете нужным? – поинтересовался генерал.
– Обязательно, Василий Семенович. Но лишь в случае, если мои действия логически оправданны. Авантюры – мое дело, и я лично за них отвечаю. А Петр Николаевич и вы можете меня наказать, но не несете за мои своевольные поступки никакой ответственности.
– Я вам верю, полковник, – Шубин прикусил губу и спрятал усмешку, но его ответ прозвучал однозначно: «Вы большой хитрец и лгун, но не считайте окружающих дураками». – Не беспокойтесь, я вас накажу, – Шубин переложил папку с одной стороны стола на другую. – В принципе я не против вашего предложения в отношении дела Фокса, но я не могу звонить вашему приятелю и приглашать его в гости. Существует определенная субординация.
– Я понимаю. Позвоните заместителю начальника ФСБ, скажите, что у вас интересные для их конторы предложения и было бы неплохо, если бы он прислал к вам генерала Кулагина, так как он стоял у истоков дела, касательно которого будет вестись разговор.
– А он действительно стоял? – Шубин смотрел недоверчиво.
– Вот вам крест, господин полковник! – Гуров широко перекрестился. – Просто я несколько ловчее Паши, и дело оказалось у нас, а не в ФСБ.
– Я вам не верю, Лев Иванович. Ответьте мне на один единственный вопрос, тогда я, возможно, и ввяжусь в вашу авантюру. Какая выгода лично вам, уважаемый полковник? Ответьте. А креститься и открыто смотреть в глаза я тоже умею.
– Вы знаете, я работаю по убийству Голуба. Так парни ФСБ мне все ноги отдавили. Я хочу дать им взятку и получить большую свободу действия.
– Взятку? – Слово так гремело на страницах газет и с экранов телевизоров, что Шубин даже откинулся на спинку кресла. – Но вы даете взятку моими руками.
– А кто дает взятки сам, сидит в тюрьме.
– Ну, наглец! Наглец! – Шубин начал шарить по карманам.
– Все лекарства дрянь, Василий Семенович. Засадите граммов несколько коньяка!
Гуров хотел заехать в театр, прикинул по времени, что не успевает, может разминуться; оставил машину, как обычно, напротив посольства в Калашном переулке и, махнув милиционеру, отправился вверх по переулку к своему дому. Оказавшись во дворе, он взглянул на окно своей квартиры, оно было темным, значит, Мария еще не пришла. Он недовольно нахмурился; когда Маша задерживается, то возможны различные варианты. У кого-то день рождения, именины либо другая дата, и закатываются в ресторан. Если денег нет, а спонсоры несимпатичны, то мужики, которых обычно меньшинство, закупают провиант и напитки и являются к Гурову. С одной стороны, актеры его сторонились, с другой – с удовольствием пьянствовали у него на кухне. Сыщику было приятно, что жена дома, у него не поворачивался язык намекнуть, что у Марии тоже двухкомнатная квартира, хотя и не так близко от театра. Тут существовал еще один момент, он и себе бы никогда не признался, однако ревновал и предпочитал, чтобы Мария находилась в поле зрения. Сыщик не сомневался, женщина не изменяет ему, и не из каких-то высоких мотивов типа греха или нравственности, даже не из-за любви к нему. Просто Мария была женщиной очень гордой и не могла опуститься до обмана.
Он прошел двором, ожидать сейчас нападения не было причин, прошел черным ходом и услышал звонкую пощечину, затем спокойный голос Марии:
– Хочешь поцеловать, спроси разрешения. Забери свои цветы и убирайся, а то с минуты на минуту явится муж, а он видит то, чего и не было, и у тебя будут неприятности со здоровьем.
Гуров стоял на пролет ниже по другую сторону лифта – задержался на секунду не для того, чтобы услышать конец диалога, а решая, как удобнее обойти лежащего на ступеньках пьяного.
– Ты кому угрожаешь, женщина? Мало мы ваших мужчин-педерастов уложили в Грозном?
Еще через секунду Гуров стоял рядом с женой, открыл лифт, сказал:
– Маша, поезжай, я тебя догоню. – Захлопнул лифт и, хотя не смотрел на чеченца, контролировал каждое его движение.
Тот не успел достать пистолет, и хотя «вальтер» лежал в кармане плаща, Гуров ударил ногой, затем снова ногой, не дал упасть, вынул у него из-за пояса «макарова», ударил им в белые зубы, умышленно кроша их.
– Дай слово, шакал, что больше никогда не приблизишься к моей жене, или пойдешь в тюрьму. – Гуров поддерживал шатающегося чеченца, взглянул на «макарова», подумал, что вечер испорчен окончательно. Лень заниматься малым. Но и отпускать его нельзя, неизвестно, что висит на оружии. И, кляня судьбу, повел его по ступенькам к дверям на улицу. Гуров точно знал, ступенек девять. Когда они ступили на пятую, дверь приоткрылась, сыщик загородился полудохлым придурком и услышал знакомый бас:
– Лев Иванович, что случилось? – В дверном проеме громоздилась огромная туша, которую звали Князь, фамилия грузинская, знакомы они были с Гуровым давным-давно.
– Что ты творишь, старый дурак? – буквально зарычал Гуров.
Шалва Гочиашвили, чувствуя, что произошло неладное, взбежал по ступенькам, схватил парня, увидел его изувеченное лицо, осколки зубов, торчащие из кровавого рта, и забормотал:
– Зачем же так, Лев Иванович? Ну, влюбленный мальчик попросил разрешения цветы до квартиры донести. Сын хорошего человека, внук самого…
– Ты шестой десяток разменял, отару баранов сожрал, ума не нажил. Сын, говоришь? Внук? А с этим что делать? – и протянул «макарова». – Сколько трупов висит на этом пистолете, ты знаешь? Ты зачем нашу квартиру этому ублюдку назвал? Как я теперь жить буду? Ты на своем «БМВ»?
– На «Линкольне», – ответил Князь.
– В милицию поедем. Надо парня сдать и оружие проверить, я же офицер, а не «волк чести».
– А может?..
– Не может! – перебил Гуров, выбегая на улицу и садясь в машину. Взял телефонную трубку, набрал номер. – Машенька, я задержусь. У этого сопляка пистолет оказался, мне нужно все оформить. Судьба.
Он вернулся через два часа. Мария приготовила ужин. Решив, что Гуров будет обвинять ее, начала оправдываться:
– Пришел за кулисы Шалва, как всегда элегантен, спросил, заедешь ли ты после спектакля. Я ответила, вряд ли. Он предложил проводить. Я согласилась. В огромной машине не сразу увидела этого грызуна. Он говорил почтительно, у дома спросил разрешение…
– Машенька, это неинтересно, – перебил Гуров. – Давай на Рождество уедем в какую-нибудь экзотическую страну.
– Великолепно! На какие-нибудь экзотические деньги! – воскликнула Мария.
– Бедностью попрекать грешно. – Гуров вымыл за собой посуду.
– В душ я первая! – Мария скользнула в ванную.
Гуров сел в гостиной на диван, стал думать: полагаться на заявление Князя, что он урегулирует в чеченской группировке сегодняшнее происшествие? Или Шалва совсем отстал от жизни и не понимает, что теперь «слово чести» и переговоры ведут лишь для того, чтобы удобнее выстрелить в затылок? Может, отослать Марию на ее квартиру? Но, если чеченцы решат мстить, они выследят актрису от театра, и одна она станет совсем беззащитна.
Когда они после душа решали, принимать снотворное или нет, Мария неожиданно спросила:
– Извини, ты не собираешься увольняться?
– Я однажды увольнялся, не получилось. Я не могу бросить друзей, единомышленников, главное – я не могу отступить, – ответил Гуров. – Ты устала от меня?
– Устала, но главное не в этом. Я не могу тебя понять. Ты не просто умный, ты человек ума незаурядного. Так неужели тебе непонятно, что твоя борьба бессмысленна? Я не говорю о твоем любимом Петре. Он такой же урод, как и ты и дебил Станислав. Но дальше, вверх, через министра до президента – все воруют. А ты сражаешься. Дорогой, пойми, ты даже не смешон. Больной человек не может быть смешным. Он просто больной человек.
– Инакомыслящий, дорогая, всегда больной, – ответил Гуров.
– Потому что, если он здоровый, придется всех остальных признать больными. История знает общество, которое прошло нашим путем и выздоровело.
– Американцы!
– Вообще-то я не люблю американцев, они слишком самодостаточны. Они убеждены, что всегда и во всем самые лучшие. Они мало читают, не знают истории развития цивилизации на земле. Они хорошо знают только свою историю. Молодая нация, ее надо простить, уверен, они еще ушибутся о свое самодовольство. Но следует признать, очень многое они делают здорово.
– Машины, электроника, всякая техника…
– Извини, родная, все это ерунда. Главное – человек. В Америке преступность была не слабее нашей, сегодняшней. Они победили. И довольно простым способом. Было время, когда гангстер был героем американской жизни. Но гангстера начали теснить. Газеты, радио и телевидение стали постепенно очищаться от крови, а на смену гангстерам на экраны телевизоров проникали полицейские. Посмотри, как обстоят дела сегодня? Полицейский – уважаемый в городе человек. Над ним могут подшучивать, всячески обзывать, но, когда человеку плохо, он бежит в полицию.
– И что, у них нет преступников? – ехидно спросила Мария.
– Да сколько угодно. Только преступник не может стать мэром города, и его не примут в порядочном доме. Американцы признают, что в третьем поколении что-то было, тяжело вздыхают и человека в одни двери пускают, а в другие не пускают. И даже мультимиллионер вынужден скрывать темные пятна своей биографии.
– Ты рассчитываешь дожить до этого времени?
– Я ведь только прикидываюсь больным, на самом деле я здоровый и меня убьют раньше. Но я не отступлю. Ты знаешь трех человек, я знаю больше, порядочных и смелых людей значительно больше. Впрочем, нечего скрывать, ты актриса, тонко чувствуешь людей: кроме груды правильных слов, которые я тебе нагородил, существует простая вещь – я чертовски самолюбив. Порой иду коридором, чувствую, как в мою сторону косят взглядом, перешептываются, смотрят вслед, и это самые сладкие мгновения моей жизни, а не ордена и приказы.
Мария сдернула через голову свою воздушную рубашечку, прижалась к нему, уместившись вся, от кончиков пальцев до кудрей, почувствовала, какой он большой и сильный, и, целуя уголки его губ, сказала:
– Я была уверена, последнего ты не скажешь, не хватит пороха.
Она целовала его, прижимаясь и слегка отстраняясь, довела до состояния, когда он весь наполнился неимоверной силой, только тогда, зарычав, овладела им.
– Я тебе сейчас покажу, Нарцисс-себялюбец, кто главный на земле!
– А то я не знаю или спорю. Главная на земле ты – Женщина!
За завтраком Мария в легком макияже, уже на высоком каблуке, прохладная, как бы между прочим сказала:
– Я хочу выйти за тебя замуж. Подумай, когда и где это действо устроить. Учти, я не хочу разделять твоих и моих друзей на два вечера. И уложись, пожалуйста, в двадцать человек.
В восемь утра раздался телефонный звонок и Гурову сообщили, что к девяти он вызван к генерал-полковнику Шубину, говорил неизвестный сыщику подполковник из дежурной части МВД. Подполковник не скрывал, что ничего хорошего Гурова не ждет, имел наглость упомянуть, что шеф обращает внимание на внешний вид сотрудников.
– Маша, меня первый зам к девяти требует. Взгляни на мой итальянский костюм. Подбери галстук и носки. Туфли я почищу самостоятельно.
– Неприятности, – утвердительно сказала Мария.
– В такое время ордена не вручают, – усмехнулся Гуров и занялся чисткой обуви.
– А может, лучше надеть форму?
– Начальство не стоит баловать. А потом мне что, ехать переодеваться? У нас в дежурке какой-то хмырь появился.
– Дорогой, тебе не идут вульгаризмы.
– Когда ты ругаешься матом, впечатление, что родилась с этими словами, – парировал Гуров.
– Женщина не любит, когда напоминают о ее недостатках. Найди утюг. По-моему, ты в этих штанах спал. А так как со мной ты спишь без брюк, значит, у тебя появилась баба.
– Как насчет вульгаризмов?
– Ты ангела выучишь мату.
– Некоторое преувеличение, я не употребляю такие слова.
– Как же, слышали! Прошлой весной к нам трое пьяных подошли, ты такое выдал, парней чуть с ног не сбило.
– Ну и память у тебя, милая.
Гуров оделся. Мария придирчиво оглядела его, проверила, свежий ли у него носовой платок, сняла с плеча несуществующую пылинку, погрозила пальцем:
– К девушкам не приставай.
– Постараюсь, – он чмокнул ее в щеку и вышел.
Без пяти девять он вошел в приемную первого заместителя министра, где уже толклись два полковника и Павел Кулагин в штатском костюме.
Гуров доложил адъютанту о своем прибытии, с Павлом поздоровался лишь кивком.
Ровно в девять адъютант улыбнулся Гурову и сказал:
– Вас ждут, Лев Иванович. – Он кивнул и Кулагину. – И вас тоже, господин генерал.