Но Панин сказал правду, пока с цесаревичем таких разговоров не вели. И оба — Екатерина и Панин — понимали, что это пока. Осталось у нее шесть лет, встанет за то время на ноги, чтобы и собственный сын не смог воспротивиться, значит, будет править дальше, не встанет… Никите Ивановичу даже думать об этом было страшно, хотя сладко. Павел в двенадцать лет — это одно, а в восемнадцать — совсем иное.
Но Панин и у себя подавлял такие опасные мысли, пока не время, еще не время… А мысли ненароком и выдать можно, причем не только хитрому Шешковскому, но и вон Екатерине, она нутром опасность почувствует.
Платона пригласила, он был законоучителем Павла до самой его первой женитьбы — до 1773 года, но и потом не оставлял своим вниманием.
Чего от нее ждали? Что престол Павлу уступит, а сама регентшей сядет, что замуж выйдет, что вовсе в монастырь уйдет — убийство мужа отмаливать. А она хотела жить и править. И муж ей не нужен; Гришка Орлов есть, пока хватит.
Григория она любила какой-то смешанной любовью. Это был отменный любовник в постели, сильный, красивый мужчина, вслед которому, даже помня о его положении, невольно оглядывались женщины; Григорий умен и добродушен, искренен, ласков и весел, когда в хорошем настроении, он отважен и добр. Но вместе с тем это вопиющий лентяй, не подчиняющийся никаким требованиям дисциплины, не способный долго заниматься никаким делом, зато легко бросающий порученное на полпути, если ему стало скучно. Орлов сообразителен и схватчив, но совершенно неразвит и необразован. Знаний никаких и стремления серьезно овладеть ими тоже. Подвержен вспышкам гнева или, наоборот, меланхолии. В первом случае находиться рядом становится просто опасно, потому что Григорий не смотрит, кто перед ним. Во втором не легче, потому что тоска, которую Орлов разливает вокруг, способна утопить любого и отравить жизнь самым веселым людям.
Екатерина сразу после переворота подарила ему два имения — Гатчину и Ропшу. В Ропше появляться не очень-то хотелось, а вот в Гатчине Григорий затеял строительство большого дворца и разбивку немалого парка. Царственная любовница поощряла любую его деятельность. Ивану Ивановичу Бецкому, возглавившему Комиссию по каменному строительству в Петербурге и Москве, с которым Орлов принялся советоваться по вопросам планировки, объяснила:
— Чем бы дитя ни тешилось…
Это было верно, вторая сторона любви Екатерины к своему Гришеньке была именно материнской. Великовато дитя, к тому же сильно как бык, но императрица чувствовала себя обязанной этого бычка просвещать и воспитывать. Гришка легко увлекался очередной идеей, загорался, развивал бурную деятельность, но так же быстро остывал и… увлекался новой идеей. Кое-что за него доделывали другие, что-то оставалось брошенным на произвол судьбы на половине пути.
Но иногда Орлова захватывал очередной приступ сплина, и он становился невыносим; Екатерина с облегчением вздыхала, отправляя любовника в его обожаемую Гатчину. Григорий и впрямь построил дворец и разбил там очаровательный парк, именно потому Гатчина стала такой двуликой — часть построек и парковых украшений принадлежали Орлову и выполнены в стиле барокко, а часть — Павлу I, любившему строгость и казенный вид. Именно сыну Екатерина подарила выкупленную после смерти Орлова у его наследников Гатчину.
Привить Григорию Орлову чувство ответственности не удалось, воспитывать усидчивость было поздно: если этого не заложили в детские годы, откуда взяться, когда детина уж под потолок вымахал? Но Екатерина любила своего детинушку, хотя временами и сердилась на него. Уже осознав, что женитьбы не будет, Григорий то старался показать себя хозяином положения хотя бы так, хамил императрице, грубил при всех, иногда даже унижал в присутствии придворных, то становился покладистым и просил прощения.
Только любящая женщина могла простить такое поведение. Алехан злился, временами устраивал брату выволочки, несмотря на то что был моложе него, требовал, чтобы Гришка не рисковал, ведь, не ровен час, удалят от двора, все потеряет. Григорий каялся, вздыхал, напивался, снова каялся и… изменял своей Кате, причем чем дальше, тем чаще.
Екатерина была в расцвете сил, но уже в конце того расцвета, тридцать пятый год, несколько беременностей и родов, выкидыши, постоянная занятость… но главное — время. Все против нее, а вокруг молоденькие девицы так глазками и стреляли, и Орлов молод и силен, точно бычок-двухлеток или жеребец застоявшийся. Она и сама ненасытна, только и спасало, но понимала, что время идет, с каждым годом удерживать любовника будет тяжелее. Первое время надеялась на разумное поведение, на то, что будет нужна не только как женщина в постели, но и как наставница, императрица… Но управление государством не для Гришки, его больше интересовала внешняя часть, разбираться в бумагах не хотел. Наставничество все больше превращалось в докуку. Опасаясь превратиться в нежеланную ворчунью, Екатерина постепенно перестала поучать и поручать что-то серьезное и смотрела на увлечения своего Гришеньки как на баловство. Пусть уж другие занимаются делами, а Гриша развлекается.
Одним из таких «других» мог бы стать толковый Потемкин, но тот куда-то запропастился. Екатерина даже рассердилась, вспомнив, за что отчислили из Московского университета Григория. Да, видно, права пословица, что горбатого только могила исправит… Учиться не пожелал и работать не хочет.
Екатерина сама себе не признавалась, что вот это — то, что она поверяла Потемкину свои самые важные мысли и что он ей нравился как мужчина, и этот мужчина ею пренебрег, со всем порвал резко и без объяснений — обижало больше всего.
Вот какие люди ей нужны, но такого приручить нелегко. Исчез вдруг, словно его императрицыны милости и не интересуют. Что за люди, которым и близость к трону не важна, только бы самим себе угодить!
Конечно, постепенно досада на Потемкина, не желавшего служить при дворе, забылась, отвлекли другие мысли. Екатерина не подозревала, почему Григорий Потемкин избегает двора и ее общества.
Но в один из дней вспомнила:
— Гриша, а где он ныне?
Орлов только рукой махнул:
— Лентяй твой Потемкин, лежит, в потолок глядючи, и вирши сочиняет.
— Принес бы хоть почитать.
— Не про нас, видать, писано…
— Ну, вольному воля, — обиженно поджала губы Екатерина.
Екатерина знала, кто и без Орлова найдет, у нее была новая фрейлина — Анна Протасова. Ох и ловка да сообразительна! Но главное, всезнайка, эта не то что Потемкина, иголку в целом поле стогов с сеном сыщет.
Но искать все равно начала не сразу: Екатерина была на Потемкина обижена за его пренебрежение ее милостью. К обиде государыни добавлялась обида женщины, ведь не раз ловила на себе восхищенный, влюбленный взгляд Григория Потемкина, уже показалось, что он и впрямь влюблен, а тут на тебе!
Григорий Потемкин
Потемкин действительно лежал, но не стихи сочинял, а страдал. В один из вечеров Орловы за ужином затеяли вдруг спор, это бывало часто, и драки вспыхивали тоже, но раньше все обходилось, а тут повздорили и подрались всерьез. Потемкин потом и вспомнить не мог, кто именно из братьев его «приложил», да так, что в голове не просто искры, а полное помутнение произошло.
Когда очухался, голова болела и глаз тоже. Посоветовали позвать Ерофеича, знахаря, который гвардейцам помогал часто. Но Ерофеич если и мог лечить, то похмелье, раны или жестокую простуду да еще срамные болезни, ежели уж совсем худо, а что делать с головой, которая без похмелья болит, не знал, с глазом — тем более. На всякий случай посоветовал повязку да попарить. Расчет один — не помрет, так будет жить.
Потемкин не помер, но на свое счастье завязал только один, больной глаз, правый не позволил. От повязки не только не полегчало, а жар поднялся страшный, не выдержал, сорвал все тряпки и взвыл окончательно — на глазу словно нарост огромный.
— Это у тебя чиряк не наружу, а внутрь вылез! — авторитетно объявил знахарь. — Таперя терпи, пока прорвет.
Что это было, так и не поняли, только Потемкин терпеть не стал и тот «чиряк» ковырнул булавкой.
Следующие дни он и впрямь лежал, точно бревно, закрыв окна и потушив свечи, потому что остался совсем без глаза, окривел на всю жизнь.
Хотя саму жизнь он теперь считал конченой. Одноглазому при дворе делать нечего, а слепому — тем более.
Но Григорий Александрович не ослеп, на удивление второй глаз не воспалился и видел хорошо. Однако лицезреть месиво вместо левого глаза никому не приятно. Через пару недель лежать надоело, встал, полюбовался на свою рожу в зеркало, перевязал шарфом глаз и потребовал редьки!
Потемкину пришлось заказать на глаз повязку, потому как выходить в таком виде не то что к императрице, но и на рынок страшно. Многочисленные его портреты потом рисовались без повязки, но всегда в четверть оборота, а левый глаз рисовали с правого. Многие дамы признавали, что его красивое, мужественное лицо не портила даже черная повязка.
Но тогда он о приятности своей наружности не думал, жизнь вдруг перестала иметь смысл. Он так мечтал встать рядом с Екатериной, даже самому себе не сознаваясь, что давно влюблен, нет, не в императрицу, а просто в женщину, умную, развитую, решительную. Только что он против нее? Правда, когда Орловы вдруг вознеслись, а потом и его самого императрица возвысила, поручение важное дала и даже камер-юнкером сделала, начал верить в свою счастливую звезду. А уж когда и вовсе начала выделять даже перед Орловыми не только за паясничанье, а в серьезных разговорах, так и вовсе духом воспрянул.
Они подолгу беседовали о религии, о философии; Потемкин пересказывал, что узнал из греческих книг, спорил, временами изрядно горячась и забывая, что перед ним императрица. Екатерине нравилось его остроумие, его начитанность, способность толково излагать свое мнение, а еще его умение мыслить по-государственному. Она уже уловила в Потемкине человека, которого можно выучить в хорошего политика и организатора, нужно только приставить к делу.
Григорий и сам не отдавал себе отчета, что, кроме серьезных разговоров, замечала Екатерина и его статность, красоту, конечно, он не Гришка Орлов, который первый красавец России, но остроумие многое может заменить. Самому себе не признавался Потемкин, что страстно хотел бы заменить Орлова во всем.
А теперь что толку от этих мечтаний? Одноглазому ни на службе, ни тем паче рядом с императрицей делать нечего. Лились горькие слезы у лежащего в темноте человека, который никогда ни над чем не плакал. От слез пострадавший глаз щипало, а вытирать было больно, потому плакать Потемкин перестал, но на душе не полегчало.
Однажды он поинтересовался у зашедшего проведать Алехана Орлова, вспоминала ли его императрица и что сказали. Немного смущенный Орлов, понимая, что виноват в увечье Потемкина, нахмурился:
— О тебе спрашивала, сказали, что прийти не можешь. Да только не до того ей, Гриць, заговор на заговоре. Ведаешь ли, что Мирович пытался Иванушку-дурачка освободить?
— Откуда мне ведать, коли никого не вижу?
— То-то и оно, что не до кого государыне, ты уж не обессудь. Полезен ей быть не можешь, так что сиди тихо. Коли деньги закончатся, не стесняйся, дай знать, всегда поможем. И зла не держи, в драке чего не бывает, а уж в бедах после драки мы не виноваты. К чему было булавкой глаз ковырять?
Потемкин только зубами заскрипел…
Он выпал из придворной жизни, из жизни императрицы, на целых полтора года выпал. Не было сил просто лежать, второй глаз, к счастью, видел, читать можно, а уж думать и того больше; поскольку никто не отвлекал, Григорий снова взялся за учебу, словно торопясь наверстать все, что за свои гвардейские годы упустил.
После посещения его Алеханом поспешил скрыться в Александро-Невской лавре, там хоть беспокоить не будут. Многие вопросы, которые не успел изучить, пока недолго был помощником в Синоде у Мелиссино, теперь старался постичь. Он словно продолжал выполнять поручение Екатерины, только уже зная, что это ни к чему.
Отпустил бороду и волосы, надел почти рубище. Глаз это, конечно, вернуть не могло, да и душевного спокойствия не добавило, для такого годы нужны, но хотя бы мысли от своей калечности отвлекло и дало возможность головой поработать. В дворцовой суете раздумывать недосуг, теперь с жадностью набросился на теологическую литературу, на историю, размышлять стал над устройством государственным и экономическим.
Полтора года строгого поста и размышлений, душу очистил немало, но не до конца, о своих чаяньях по поводу государыни молчал даже на исповеди. Одному только архиепископу Амвросию, с которым был дружен, в письмах честно писал.
Когда-то, когда у небогатого Григория Александровича не было денег, чтобы перебраться из Москвы в Петербург и обзавестись амуницией и хорошей лошадью, чтобы служить в Конном полку, к которому был приписан еще императрицей Елизаветой, Потемкин рискнул попросить в долг у Амвросия. Архиепископ деньги дал, надеясь, что Гриць не проиграет их в карты.
Деньги принесли удачу; получив от Екатерины после переворота награду, Потемкин поспешил вернуть долг с прибавкой. Но Амвросий взять отказался, прибавку тем паче:
— Сыне, отдай сии средства обители или нуждающимся, пользы больше будет.
И теперь умный Амвросий не советовал Потемкину принимать постриг:
— Не твое это дело, Григорий. Хочешь пользу принести, лучше в миру живи и делом занимайся. От тебя немалая польза России быть может.
Потемкин и сам с каждым днем все больше понимал, что не сможет жить в обители, но не мог придумать, как и чем заняться в свете. О том, чтобы вернуться ко двору, и не мыслил. Иногда появлялась идея стать помещиком, завести большое хозяйство, жениться… Но тут же осаждал сам себя: и это не его, любое хозяйство малым покажется. Побыв рядом с Екатериной и послушав ее на том заседании Сената и Синода, он словно и сам стал мыслить такими же категориями, ему нужно дело на всю страну.
Как же он клял тот вечер и свою попытку ковырнуть чирей булавкой! Но сделанного не вернешь, а жить как-то надо было.
У дьячка, привезшего императрице бумаги из Москвы, левый глаз закрыт черной повязкой. Чувствовалось, что повязка страшно мешает, а глаз болит, потому как то и дело касался его ладонью. Глядя ему вслед, Орлов усмехнулся:
— Как у нашего Циклопа…
Екатерина, вышедшая в приемную, чтобы отдать какие-то распоряжения, поинтересовалась:
— Какого Циклопа?
— Да Гришки Потемкина…
— Отчего же Потемкин Циклоп?
Орлов уже понял, что проговорился, но делать нечего, пришлось объяснять:
— У Гришки левый глаз вытек, тоже с повязкой ходит, вот и Циклоп.
— Потому глаз не кажет ко двору?
— Спрятался где-то, дома нет, слуги, куда девался, не говорят.
Императрица только кивнула, долее расспрашивать не стала, но Григория не обмануло это внешнее согласие — он уже неплохо знал свою Катю.
Екатерина действительно заинтересовалась Потемкиным, но разыскать попросила не Орлова, а Анну Протасову.
Анна Протасова была фрейлиной ловкой и догадливой, она попала ко двору только что, но быстро стала необходимой государыне, потому что умела хранить секреты.
— Аннет, вы должно не знаете Потемкина Григория Александровича? Его надо разыскать, да только осторожно. Главное — не обидеть, знаю, что он глаз потерял, а потому дичится.
— К Вашему Величеству привести?
— Пока только поинтересуйтесь от моего имени состоянием и дайте понять, что я огорчена, но о нем помню.
Анна Протасова прекрасно знала, что лучше всего развязывает языки, а потому на подкуп денег не пожалела. Помнила и то, что государыня благодарной быть умеет — все вернет сторицей и наградит. Но пока для самой Анны лучшей наградой было доверие императрицы. Остальное потом, успеется…
Слуги потемкинские деньги любили не меньше любых других, а потому быстро сказали, где прячется их хозяин — в Александро-Невской лавре. Эва куда забрался!