Само обсуждение и принятое решение были вполне в духе этого «почтенного» собрания. Потин высказал мнение, что Помпею следует отказать в гостеприимстве, Ахилла же, напротив, был за то, чтобы принять Помпея. Теодот, желая показать свою проницательность и красноречие, высказал следующую мысль:
— Оба ваши предложения представляют для нас опасность. Если примем Помпея, это значит, что мы становимся врагами Цезаря. Если откажем, а Помпей впоследствии вновь станет победителем, наживем в его лице врага.
Поэтому, по мнению ритора, лучшим выходом из сложившейся ситуации было сделать вид, будто они принимают Помпея, а затем просто-напросто убить его.
— Этой смертью, — продолжал достопочтенный оратор, — мы окажем Цезарю великую услугу… К тому же, — добавил он с ухмылкой, — мертвецы не кусаются.
С этим мнением согласились все, а исполнение задуманного возложили на Ахиллу. Он взял с собой двух римлян, неких Септимия и Сальвия, один из них был прежде военным трибуном, другой центурионом у Помпея, а также захватил трех или четырех рабов. Они вышли из гавани и направились к галере, на которой находился Помпей.
Все, кто был на борту, с нетерпением ожидали ответа от Птоломея. Они полагали, что навстречу знаменитому беглецу прибудет, по крайней мере, царская галера, и все искали ее глазами. Но вдруг вместо нее заметили жалкую рыбацкую лодчонку, в которой находились семь-восемь человек. Им показалось подозрительным это неуважение, и они в один голос стали советовать Помпею немедленно выйти в море, пока еще не поздно.
Но удача и здравый смысл изменили Помпею.
— Подождем! — ответил он. — Было бы смешно убегать от каких-то семи человек!
Лодка приближалась. Септимий уже узнал бывшего своего полководца и приветствовал его криком: «Император!» Тем временем от имени и по поручению Птоломея Ахилла по-гречески пригласил Помпея сойти с галеры в лодку, мотивируя это тем, что здесь слишком мелко из-за песчаных отмелей и подплыть к берегу на большом судне невозможно.
Помпей колебался; между тем его люди заметили, что на корабли Птоломея поднимаются воины, а берег заполняется пехотинцами. Но, может, они просто собираются встретить его с почестями? В это вполне можно поверить. Поэтому обнаруживать в столь щекотливом положении признаки страха и недоверия означало бы дать убийцам оправдание в их преступных намерениях.
Тогда Помпей обнял Корнелию, которая уже заранее оплакивала его судьбу, и приказал двум центурионам первыми спуститься в лодку — Филиппу, вольноотпущеннику, и рабу по имени Скиф. Когда же Ахилла из лодки протянул руку Помпею, тот повернулся к жене и сыну и попрощался с ними двумя стихами Софокла:
LXXI
Это были последние слова, которые услышали от Помпея его близкие. Затем на миг настала торжественная тишина — он переходил из галеры в лодку. Наконец лодка отошла от галеры и направилась к берегу.
Галера осталась неподвижной, друзья Помпея, столпившиеся вокруг его жены и ребенка, смотрели, как он удаляется.
Расстояние между галерой и берегом было значительным. В лодке, скользящей по морской глади, все молчали. Это молчание страшно давило Помпея, от него словно веяло могильной тишиной. Он попытался нарушить ее — оглядел по очереди всех сидящих в лодке, угадывая, с кем заговорить первым. Но все сидели, словно окаменевшие и лишившиеся дара речи. В конце концов он остановил свой взгляд на Септимии, который, как я уже говорил, приветствовал его титулом «император».
— Дружище, — сказал он, — память вроде бы меня никогда не подводила. Сдается мне, что некогда мы воевали вместе?
Септимий лишь кивнул головой в знак согласия, не сопроводив этот жест ни единым звуком и не выказывая дружеского расположения к Помпею. Слова никак не отозвались в сердцах этих евнухов и рабов.
Помпей вздохнул, достал маленький свиток, на котором он заранее записал по-гречески свою речь к Птоломею, перечитал ее, что-то подправил. По мере того как лодка приближалась к суше, становилось видно, что к месту высадки стекается множество придворных.
Но надежды Помпея улетучились, как сон. Лодка достигла берега. Помпей оперся на руку Филиппа, готовясь сойти — тут молниеносным движением Септимий выхватил меч и пронзил им Помпея. Видя, что первый удар нанесен, Сальвий и Ахилла тоже схватились за мечи.
Помпей был смертельно ранен, но все же устоял на ногах, словно в доказательство того, что великий человек не может быть сражен одним ударом. Обернулся, бросил последний взгляд в сторону жены и сына, натянул на лицо тогу, не произнеся при этом ничего умаляющего его достоинство, затем, издав лишь слабый стон, мужественно принял остальные удары, даже не пытаясь от них защититься.
Видя столь подлое убийство, все оставшиеся на галере испустили такой душераздирающий вопль, что его услышали даже на берегу. Ребенок плакал, сам не понимая почему, Корнелия в отчаянии ломала руки. Хотя она и настаивала, чтобы ей отдали тело мужа, паруса были немедленно подняты и галера, благодаря попутному ветру, быстро, словно перепуганная чайка, устремилась в открытое море.
Египтяне вначале пустились, было за, ними вдогонку, но вскоре отказались от своего намерения, так как беглецы удалялись слишком быстро и расстояние между ними все увеличивалось.
Убийцы отсекли Помпею голову, чтобы доставить ее своему царю в доказательство того, что приказ его исполнен. Нагое тело выбросили из лодки на берег напоказ всем любопытным, желающим сравнить величие и славу покойного с его жалкими обезглавленными останками.
Филипп, вольноотпущенник Помпея, попросил, чтобы ему позволили остаться рядом со своим господином, и выпрыгнул на сушу. Убийцы удалились, унося с собой голову Помпея.
Филипп обмыл тело Помпея морской водой, завернул в свою тунику, собрал на берегу старые трухлявые обломки рыбацкой лодки — по словам Плутарха, этого оказалось достаточно, чтобы развести погребальный костер для нагого и к тому же изувеченного трупа. Пока он собирал и переносил обломки, готовя костер, к нему подошел старик. Это был преклонных лет римлянин, служивший в молодости рекрутом в армии Помпея, который в ту пору тоже был молод. Он узнал об ужасной гибели своего бывшего военачальника и, остановившись перед вольноотпущенником, сказал:
— Кто ты такой, что собираешься совершить обряд погребения Великого Помпея?
— О, — ответил Филипп, — я всего лишь вольноотпущенник, простой, но верный слуга.
— Ладно, — сказал ветеран. — Но эта честь не должна принадлежать тебе одному. Я не буду сетовать на свое пребывание на чужбине, свидетели моих страданий лишь боги. И вот они наконец после стольких превратностей судьбы предоставили мне случай прикоснуться собственными руками к самому великому из римлян и отдать ему последний долг.
Таков был ритуал погребения Помпея Великого.
На следующий день появился еще один корабль с Кипра, он проплывал вдоль берегов Египта. Мужчина в латах, поверх которых была военная накидка, стоял на корме, скрестив руки и пристально всматривался в сушу. Он увидел затухающий погребальный костер, а рядом — вольноотпущенника Филиппа в скорбной позе, закрывшего лицо руками.
— Кто бы мог быть человек, прибывший на эти берега, чтобы завершить здесь срок, определенный ему судьбой, и остаться покоиться здесь уже навеки? — пробормотал он с грустью.
Затем, так как никто ему не ответил, глубоко вздохнул и добавил как бы про себя:
— Неужто это ты, Помпей Великий?
Вскоре после этого он высадился на берег, был схвачен и погиб в одной из тюрем. Это был Луций Лентул, уточняет Плутарх.
Но мало кто интересовался его судьбой, имя его растворилось в имени Помпея, сама судьба — и та растворилась в несчастной судьбе Помпея Великого!
В то же время Цезарь, даровав свободу фессалийцам в ознаменование своей победы в Фарсальской битве, поспешил по следам Помпея. Достигнув Азии, он из личного расположения к Теопомпу[393], автору мифологического трактата, предоставил жителям Книда те же привилегии, что и всем жителям Азии, уменьшив на треть подати.
По мере продвижения вперед он узнавал все новые и новые подробности о событиях, сопутствовавших его победе.
Так, оказалось, что в Елиде[394] статуя Победы, находящаяся в храме Минервы и обращенная лицом к богине, вдруг повернулась в день битвы лицом к входной двери храма. В Антиохии все трижды услышали звук горна и боевой клич — да так отчетливо, что армия бросилась к оружию и заняла позицию у городских стен. В Пергаме барабаны, находившиеся в храме, вдруг застучали сами, хотя к ним никто не прикасался. И наконец, в Траллах ему показали выросшую в храме Победы пальму.
Он прибыл в Книд[395] и там узнал, что Помпей покинул Кипр. С этого момента он начал молить богов о том, чтобы Помпей отступил в Египет. Из Книда он направился в Александрию с пятнадцатью галерами, восьмьюстами лошадьми и двумя легионами, один из которых он взял из армии Каления, находившегося в Ахайе, второй же следовал за ним. Эти два легиона состояли всего из трех тысяч двухсот человек, остальные отстали в пути.
Но как ни малочисленна была его армия, после Фарсальской победы Цезарь везде чувствовал себя уверенно. С этими силами вошел он в Александрийский порт. Не успел он ступить ногой на землю, как увидел, что к нему направляется нечто вроде депутации. После комплиментов в его адрес один из гонцов опустил подол одеяния, и к ногам Цезаря упала голова Помпея. Увидев ее, Цезарь ужаснулся и отвернулся — он не мог сдержать слез.
Ему дали перстень с печаткой Помпея, он принял его благоговейно. На печатке был выгравирован лев, держащий в лапе меч.
Цезарь одарил всех друзей Помпея, разбежавшихся по стране после его смерти и пойманных по приказу египетского царя, а потом взял их с собой. Мало того, он написал в Рим, что самым приятным и сладостным для него в этой победе стала возможность даровать ежедневно спасение новым гражданам, тем, кто раньше поднимал против него оружие.
Первой заботой, точнее сказать, первой обязанностью Цезаря по прибытии в Египет было забрать прах Помпея и отправить Корнелии урну. Корнелия поместила ее в своем прекрасном доме в Альбанском имении, о котором мы уже упоминали несколько раз.
Цезарь топнул ногой на том месте, где был убит Помпей, и заявил:
— Здесь я воздвигну храм в память о нашем Негодовании!
И действительно, чуть позже этот храм был сооружен. Аппий, видевший его, рассказывает, что во время войны Траяна в Египте против евреев последние разрушили храм, так как он им якобы мешал.
Скорбь Цезаря была искренней. Он отдал приказ своим боевым кораблям прибыть в Александрию, однако неблагоприятные летние ветры удерживали их на месте. Он же только и ждал случая казнить троих убийц Помпея — Потина, Ахиллу и ритора Теодота.
К тому же следует добавить, что Цезарь наслышался хвалебных речей в адрес красавицы Клеопатры, и его, конечно же разбирало любопытство. Хотелось увидеть это чудо собственными глазами.
Клеопатре в то время было девятнадцать лет. За два года до этого умер Птоломей Авлет — помните, тот самый, что играл на флейте и прибыл в Рим искать защиты у Цезаря. Он оставил после себя завещание в двух экземплярах: один был отправлен Помпею в Рим, второй оставался в архиве, в Александрии. Этим завещанием престарелый царь оставлял трон сыну и дочери, перворожденным детям сводим, которые к тому же являлись не только братом и сестрой, но мужем и женой. Молодому Птоломею было тогда всего пятнадцать.
Завещатель просил Помпея проследить от имени римского народа, чтобы все условия его завещания были исполнены в точности.
Но вот уже год, как власть Помпея перешла в руки Цезаря. Более того, как мы знаем, Помпея убили именно по приказу того самого Птоломея, чьи интересы он должен был защищать.
Когда Цезарь вошел в Александрию, там оказались еще один брат в возрасте одиннадцати лет и одна сестра по имени Арсиноя четырнадцати лет. Он пригласил к себе Клеопатру и Птоломея, у каждого из которых была своя армия, но просил предварительно распустить эти армии, а уж затем явиться к нему, чтобы обсудить проблемы престолонаследия. В знак проявления добрых чувств к этим наследникам Цезарь объявил, что прощает им семь миллионов из их огромного долга в семнадцать миллионов пятьсот тысяч драхм, однако требует незамедлительной отдачи оставшейся суммы.
Цезарь ждал ответа на свое предложение, сделанное Птоломею и Клеопатре, как вдруг ему сообщили, что некий человек принес ему в дар неслыханной красоты ковер, подобного которому ему не доводилось видеть. Цезарь приказал впустить этого человека.
И тот вошел, неся на плечах ковер, который затем опустил к ногам Цезаря. Ковер был свернут и обвязан ремнем.
Человек развязал ремень, и ковер вдруг сам развернулся. Цезарь увидел, как из него поднимается на ноги женщина. Это была Клеопатра.
Зная, какой магической силой воздействия на мужчин она обладает, — тем более, что она уже успела проверить свои чары на молодом Сексте Помпее, — она, едва узнав о приглашении Цезаря, тут же села в маленькую лодку и в сопровождении Аполлодора Сицилийского, которого считала своим лучшим другом, добралась до дворца где-то около часу ночи. Но так как во дворец невозможно было проникнуть незамеченной, она приказала Аполлодору завернуть ее в ковер и отнести таким образом Цезарю.
Говорят, это было жестом своеобразного кокетства и хитрости. Однако поступок красавицы показался Цезарю смелым, а Клеопатра с первого мгновения совершенно пленила фарсальского победителя.
Клеопатра была не просто красива, она была больше чем красива — она была восхитительна. Невысокого роста, но удивительно пропорционально сложена. Конечно же, невысокого, раз уместилась в ковер… Полна грации, кокетства, чувственности. Свободно знала греческий, латынь и другие языки Сирии и Азии. От Востока она унаследовала вкус к пышности, роскоши, она обвешивала себя золотыми цепями и драгоценными камнями. Одним словом, она была воплощением легенды о сирене[396].
Понятно, она не позволила Цезарю скучать. Прибывший на другой день Птоломей заметил, по словам Диона Кассия, «по некоторой фамильярности между Цезарем и его сестрой, что ему уже больше не на что надеяться, дело его проиграно».
И все же молодой лисенок сумел утаить свои мысли. Он притворился, что ничего не заметил, затем тут же, как только подвернулся удобный случай, покинул дворец и стал бегать по улицам Александрии крича, что его предали. Услышав крики молодого царя, народ схватился за оружие.
Потин тут же отправил гонца к Ахилле, военачальнику Пелузии, прося его выступить со своим войском на Александрию. Египетская армия насчитывала двадцать пять тысяч человек, которые даже не являлись египтянами; для Цезаря расправиться с такой армией было сущим пустяком! Она состояла из остатков армии Габиния, то есть из римских ветеранов, которые привыкли в Александрии к разгульной и праздной жизни, переженились здесь и, сохранив кое-какие латинские замашки, заразились восточными привычками. Были там и киликийские пираты, рассеянные в свое время Помпеем, и наконец, беглецы и проскрипты.
Заслышав об угрозах в свой адрес, Цезарь, у которого было всего три тысячи двести солдат, сразу понял, что положение его серьезно. Он послал к Ахилле двух министров покойного царя Птоломея Авлета, бывших послов в Риме. Звали их Серапион и Диоскорид.
Не успели они раскрыть рты, как Ахилла убил их. Как понимаете, это было открытым объявлением войны Цезарю. Цезарь принял вызов. Против него был Ахилла со своими двадцатью пятью тысячами воинов, зато он имел на своей стороне самого сильного союзника, имя которому — Любовь. Затем по чистой случайности в руки к нему попали молодой царь Птоломей и евнух Потин.
Цезарь начал с того, что собрал свои войска и отступил вместе с Клеопатрой в ту часть города, где находился царский дворец. По мере того как Цезарь отступал, войска Ахиллы вступали в город, но вот наступил момент, когда части Цезаря остановились. Тогда завязался бой.