При появлении осужденного по толпе, заполнившей площадь, пробежала волна вздохов. Шале поднялся на эшафот. Щуплый палач в красном колпаке с прорезями для глаз неловко обрезал ему волосы и пышные усы пшеничного цвета. Шале содрогнулся, но совладал с собой. С трудом, связанными руками, достал из кармана маленький часослов и отдал священнику. Затем встал перед ним на колени и начал молиться.
— Во имя отца, и сына, и святого духа. Аминь.
Палач завязал приговоренному глаза.
— Не затягивай, дружок, — произнес Шале ритуальную фразу и сам положил голову на плаху.
Палач замахнулся мечом и обрушил его на шею казнимого. Тупой меч, который никто и не подумал наточить, отскочил; Шале вскрикнул и свалился на помост. Палач-недотепа бросился к нему и стал тюкать мечом по шее, пытаясь ее перерубить.
— Да положи ты его на плаху! — вскрикнул священник.
Толпа роптала. Крики казнимого пробудили жалость и возмущение даже в гвардейцах.
— Эй, держи! — стоявший в первом ряду зрителей бочар бросил палачу долото. — Может, хоть этим доконаешь!
Только после тридцать четвертого удара голова страдальца, наконец, отделилась от туловища. До двадцать девятого он все еще кричал.
Толпа разошлась, бурно обсуждая увиденное зрелище. Тело и голову положили в гроб и в карете госпожи де Талейран отвезли в монастырь кордельеров для захоронения.
Казнь Шале не поставила точку в деле о заговоре, ведь главным виновным считался д’Орнано. Судьба избавила его от плахи: в начале сентября он скончался в Венсенском замке от задержки мочи. При дворе кто-то усиленно распространял слухи об отравлении, кивая при этом в сторону кардинала. Это была такая нелепость, что тот даже не пытался оправдываться. Хотя, говоря по совести, воздух в Венсенском замке был ничем не лучше мышьяка. Тем не менее королю донесли о третьем покушении, якобы готовящемся на Ришелье, и он своим указом учредил личную гвардию кардинала: чтобы отличаться от других, пятьдесят конных мушкетеров и тридцать пеших гвардейцев отныне должны были носить красные плащи с серебряным крестом.
Едва вернувшись в Париж, король созвал Большой Совет. В креслах, поставленных бок о бок, восседали Людовик и Мария Медичи, позади расположились Ришелье, Марильяк и другие министры; принцы, герцоги и прочие члены Совета разместились вдоль стен. Секретарь выкликнул имя Анны Австрийской. Под гробовое молчание она вышла на середину зала. Ей предложили складной стул, на котором было неудобно сидеть. Королева чувствовала себя как на скамье подсудимых.
Громким голосом секретарь зачитал показания Шале, в которых говорилось, что он действовал по приказу королевы и герцогини де Шеврез. По рядам присутствующих пробежал ропот удивления.
— Что вы на это скажете, сударыня? — ледяным тоном осведомился Людовик.
— Только одно: ни о каком заговоре я ничего не знала и не отдавала никаких приказов преступникам и клеветникам.
Людовик сделал знак рукой, и секретарь огласил признание Гастона в том, что Анна несколько раз за три дня просила его не вступать в брак.
— Вы собирались замуж за моего брата, сударыня? — все тем же неприятным голосом продолжил допрос Людовик.
— Не слишком бы много я выиграла от подмены! — гордо отвечала королева.
Ропот и перешептывания стали громче.
Выждав немного, Людовик знаком руки восстановил тишину.
— Мы уничтожим все документы в этом деле, касающиеся королевы, ибо полученного ею урока достаточно для сестры католического короля, — изрек он величественно.
Лицо Анны покрылось красными пятнами.
Умильно на нее поглядывая, Мария Медичи разразилась длинной речью, в которой призывала невестку жить, как жили другие французские королевы, и обещала любить ее и наставлять, признавшись, что до сих пор не уделяла ей достаточно внимания. Едва дождавшись окончания речи, Анна попросила позволения удалиться.
После ее ухода слово взял Ришелье. Вернувшись к показаниям Шале, он заявил, что если виновность королевы вызывает сомнения, то вина герцогини де Шеврез доказана вполне. Именно она объединила вельмож в партию противников брака, связалась с мятежниками-гугенотами и замышляла покушение на королевского министра.
В Совете начались бурные споры. Дело оказалось непростым: процесс над герцогиней был невозможен, поскольку она являлась супругой пэра Франции. Шеврез то вскакивал со своего места, порываясь что-то сказать, то снова садился и стискивал кулаки. Наконец, король принял решение: поскольку герцогиня неподсудна — изгнать ее. Пусть отправляется в Пуату, к своему брату принцу де Гимене. Королевский вердикт был встречен шумным одобрением. Шеврез в очередной раз вскочил и, ко всеобщему ошеломлению, громко заявил, что его жена невиновна.
— Да, невиновна! — вызывающе повторил Шеврез в звенящей тишине. — Я подчиняюсь решению его величества, поскольку его воля для меня священна, но знайте, монсеньер, что вас я смертельно ненавижу!
Выпалив все это, герцог поклонился королю и широким шагом вышел из зала.
…Обо всех перипетиях заседания Совета герцогиня узнала от графа де Ботрю, своего доверенного лица, не раз бывавшего в Лондоне с деликатными поручениями. Она слушала его рассказ, дрожа от злости, и часто прерывала его гневными восклицаниями.
— В общем, король приказал вам отправляться к вашему брату в замок Верже, — заключил Ботрю.
— Ха! Король! — вскинулась герцогиня. — Дурак и бестолочь! Игрушка в руках этого выскочки в красной сутане! Просто стыдно, что во Франции у власти — замухрышка кардинал с гнилым задом!
Ботрю кашлянул в кулак, чтобы скрыть смешок. Мари же разбушевалась не на шутку.
— Они меня еще не знают! — восклицала она, расхаживая по комнате и грозя невидимым врагам. — Они думают, что у меня на уме одно кокетство, но я им покажу, на что я способна, я ни перед чем не остановлюсь ради мести.
Она встала напротив Ботрю и выпалила, топнув ногой:
— Да я скорее отдамся последнему солдату, чем им покорюсь!..
Совсем смешавшись, Ботрю поспешил откланяться и удалиться, а Мари, отведя душу, приказала горничным собираться в дорогу. Уже на следующий день карета с гербом Шеврезов выехала из Парижа. Только путь ее лежал не в Пуату, а в прямо противоположном направлении — в Лотарингию, в Нанси.
Глаза 5
ЧЕГО ХОЧЕТ ЖЕНЩИНА
Резкие звуки охотничьего рога оборвали нежное пение скрипок. Гости, только что оживленно беседовавшие за огромным столом, удивленно замолчали и принялись вертеть головами. Вновь затрубил рог, и с высокого потолка прямо на стол опустилось подобие облака, на котором стоял… настоящий красавец-олень с ветвистыми рогами! Минутное замешательство сменилось восторгом, гости бурно зааплодировали. Милорд Бэкингем, сидевший во главе стола, улыбался в усы, довольный произведенным впечатлением.
Слуги, облаченные в костюмы мифологических героев, быстро разобрали на части оленя, оказавшегося уже изжаренным; облако вновь взмыло ввысь. Исполняя балетные па, слуги принялись обносить гостей.
— А кому же рога? — громко спросил какой-то шутник.
Присутствующие расхохотались, со всех сторон посыпались лукавые предложения, вызывавшие новые приступы смеха.
Только один человек не разделял всеобщего веселья — посол французского короля барон Франсуа де Бассомпьер. Он мрачно сидел за столом, почти не притрагиваясь к еде. Золотая и серебряная посуда, драгоценные столовые приборы, костюмы слуг, наряд самого хозяина с бриллиантовыми пуговицами, хитроумные машины — на все это были потрачены многие тысячи пистолей, которых так не хватало французской казне! Золото, золото! Оно было у Англии, потому что у нее был флот. Золото! Это была сила, власть, угроза! Когда позавчера Бассомпьер явился на прием к королю, тот сразу спросил его в лоб: «Уж не войну ли вы явились мне объявить?» За этим суровым приемом последовало приглашение на пир к королевскому фавориту: Англия бряцала золотым оружием.
Герцог Бэкингем оживленно болтал со своим соседом, утробно хохотавшим толстяком с красными прожилками на лице. Но вот он отвернулся от собеседника и встретился взглядом с Бассомпьером. Глаза его сузились и сверкнули жестоким блеском.
Война с Англией была неизбежна, это все прекрасно понимали. Но король, потрясенный в большей степени, чем могло показаться, недавно раскрытым заговором против своей особы, не мог заниматься делами и постоянно пропадал на охоте, У него появился новый фаворит — Клод де Сен-Симон, тщедушный и невзрачный юноша, которому никто не предрекал подобной судьбы. Однако «клопеныш», как прозвал его Бассомпьер, оказался на редкость сообразительным: он догадался подводить королю во время охоты сменных лошадей так, чтобы вечно торопящемуся Людовику не приходилось спешиваться. Лошадь подводили в обратном направлении, и король, вынув ногу из стремени, разом перемахивал на свежего скакуна, разворачивал его и продолжал погоню за оленем. Это усовершенствование, а также непревзойденное умение трубить в рог, не пуская в него слюни, принесло «клопенышу» должность главного королевского егеря, а затем — капитана замка Сен-Жермен.
Весь груз государственных забот свалился на кардинала. После смерти коннетабля Ледигьера к нему отошла часть полномочий адмирала, и Ришелье рьяно взялся за строительство флота. В Голландии было закуплено несколько кораблей для образца, на собственных верфях заложено восемьдесят новых судов. Чтобы облегчить себе работу, кардинал выкупил Гавр у губернатора города. Все это требовало денег, и немалых, поэтому Ришелье всеми силами старался поддержать хрупкий мир с гугенотами. Такая политика вызвала неудовольствие «партий святош», в частности, Мишеля де Марильяка, с которым у кардинала возникли серьезные разногласия. Чтобы не восстанавливать против себя святош, возглавляемых королевой-матерью, а заодно заручиться дополнительной гарантией безопасности для Франции, Ришелье зимой 1628 года отправил в Мадрид Пьера де Берюля для переговоров с первым министром Оливаресом о заключении военного союза. Как говорил кардинал, неискренний союзник лучше открытого врага. Берюлю удалось переиграть на дипломатическом поле Петера Пауля Рубенса, на время забросившего кисти, чтобы добиться союза между Испанией и Англией. Удачливого дипломата встретили на родине кардинальской шапкой.
В марте мятежные ларошельцы отправили в Лондон посольство, прося Карла I о заступничестве. Французские подданные жаловались на своего государя, который не выполнил условий заключенного договора, не разрушив форт Сен-Луи. С этого момента высадки английского десанта ждали со дня на день.
Большой зал герцогского дворца в Нанси был огромен. В пляшущем свете сотен факелов вспыхивали тисненые золотом кожи, которыми были увешаны стены. Напротив входа соорудили помост, покрытый драгоценными тканями. На нем в креслах восседали придворные дамы; в центре — Николь, супруга герцога Лотарингского, и герцогиня де Шеврез, в честь которой и устраивался праздник. Герцог де Шеврез происходил из Лотарингского дома, поэтому его жену принимали здесь как родственницу и дорогую гостью.
Мари была ослепительна: ее вьющиеся белокурые волосы рассыпались по прелестно округлым плечам, большие выразительные глаза томно смотрели из-под длинных ресниц, а свежие губы сложились в загадочную улыбку искушенной женщины. Она физически ощущала устремленные на нее взгляды, но это не смущало ее, а лишь наполняло уверенностью в себе. Рядом с ней миловидная, но не блещущая красотой Николь выглядела совершенной простушкой, несмотря на крупный жемчуг в темно-русых волосах, в ушах и на шее. Карие глаза с короткими ресницами глуповато глядели из-под тонких, выщипанных бровей, а нос казался массивнее из-за соседства с маленьким ртом. Правда, подбородок с небольшой ямочкой придавал ее лицу некоторую пикантность.
Затрубили рога, двери зала широко распахнулись, и в них въехал на колеснице Карл Лотарингский, окруженный трубачами, лютнистами и факельщиками. На нем была античная туника и сандалии. Позади следовали принцы и вельможи, наряженные богами. Сделав круг почета по залу, Карл сошел на землю. Поприветствовав зрителей, он затрубил в рог, висевший у него на поясе. Ему откликнулся соперник в маске. Дамы зашушукались, строя предположения о том, кто бы это мог быть. Поединщики вышли на середину круга и встали друг против друга, чуть нагнувшись и напружинив ноги, готовые ринуться вперед. По знаку герольда, они схватились врукопашную, силясь повалить друг друга на землю. На высоком лбу Карла, перечеркнутом глубокой продольной складкой между бровей, набухла голубая жилка. Поднатужившись, он крякнул, ловкой подсечкой сбил противника с ног, навалился и прижал его плечи к земле. Зрители завопили. Герцог встал, тяжело дыша, и помог подняться сопернику. Снова приложил рог к губам… После третьего боя желающих больше не нашлось, и герцог был признан абсолютным победителем турнира. Под рукоплескания собравшихся он медленно поднялся по ступеням помоста и опустился на одно колено перед герцогиней де Шеврез, которая торжественно вручила ему награду — осыпанную драгоценными камнями шпагу. Пользуясь правом победителя, Карл расцеловал ее в обе щеки, и Николь почувствовала укол ревности.
Праздник продолжался: рыцари состязались в точности метания кинжалов. Придворный художник Жак Калло делал быстрые наброски с натуры, чтобы потом изготовить гравюры, иллюстрирующие великолепное зрелище. Портрет герцогини де Шеврез был приготовлен заранее. Спустя пару дней Калло преподнес Мари свежий оттиск, на котором она была изображена в виде Дианы-охотницы рядом с королевским оленем, со стрелой в одной руке и рогом в другой. «Вы, сударыня, прославившись на всю Францию блеском своих совершенств, явились принять то же суждение от наших глаз, наших голосов и наших сердец, — гласила подпись под портретом. — Мы признаем, о прекрасная принцесса, что Лотарингия никогда не видала такой красоты, тем более славной, что она произросла не на чужбине».
Приближался Великий пост, и турниры сменялись охотой, охота — балами; придворные торопились навеселиться перед долгим воздержанием. Мари мелькала и тут, и там, и почти всегда рядом с ней оказывался молодой «герцог печального образа», не сводивший с нее своих темных глаз навыкате под дугообразными, точно удивленными бровями. Мари смеялась, запрокидывая голову, и подгоняла коня, или устремлялась в круговерть танца. И все же ей не было по-настоящему весело. Она поняла, как же ей хочется туда — в Париж, в Фонтенбло, на худой конец, в Лондон… Здесь совершенно не с кем поговорить, эти надутые лотарингские дамы не заменят ей общества Анны Австрийской и всего их кружка, а герцог, хоть он и ловок и силен, все же еще слишком молод и неопытен — не чета Бассомпьеру или ее дорогому Холланду, и уж тем более милорду Бэкингему… Ах, Париж! Но дорога туда закрыта красной сутаной ненавистного кардинала. Ничего, и на него найдется управа! Из ворот особняка герцогини один за другим выезжали гонцы, пуская лошадей галопом по дорогам Лотарингии, — в Пьемонт к герцогу Савойскому, в Севенны к Рогану, в Прованс к графу де Суассону…
Всадник проскакал в ворота Дофина, бросил взмыленного коня во дворе и, гремя шпорами, поднялся на крыльцо. Услышав пароль, швейцарцы разняли копья, и гонец, торопясь, взбежал по лестнице.
Король совещался с Ришелье.
— Плохие новости, ваше величество! — с порога выложил вестник. — Супруга его высочества, герцогиня Орлеанская, скончалась родами.
— А ребенок, ребенок? — нетерпеливо нарушил Людовик его скорбное молчание.
— Девочка жива.
— Девочка! — ликующе воскликнул король, и лицо его озарилось улыбкой. — Слава создателю, девочка!
— Это, безусловно, тяжелая утрата, — заговорил Ришелье. Даже ему нескрываемая радость короля показалась неприличной. — Его высочество вправе ожидать от нас участия и поддержки.
— Да-да, конечно, — опомнился Людовик. — Так молода, так красива… Я сам сообщу королеве-матери.