На следующий день, выехав в город, Ришелье был удивлен и возмущен, увидев, что рабочие, вооружившись кирками, ломают крепостные стены.
— Кто разрешил? Немедленно прекратить! — закричал он, срываясь на визг и трясясь всем телом.
— Ваше преосвященство, осмелюсь доложить, это распоряжение его величества, — лепетал подрядчик, дрожа и обливаясь потом.
— Остановить работы вплоть до дальнейших распоряжений! — приказал кардинал и поскакал к резиденции короля.
Там, собрав всю свою волю в кулак, он принялся в сдержанных выражениях объяснять королю, что, поскольку мятеж подавлен, и принимая во внимание стратегическое положение Ла-Рошели, было бы неразумно… Людовик созвал совет. Через полчаса Ришелье, бледный как полотно, вихрем вылетел из зала. Папский нунций тщетно прождал его два часа, так и не получив аудиенции. Королевский приказ был подтвержден: стены Ла-Рошели сровнять с землей.
Людовик распустил армию и вернулся в Париж. Там к нему сразу подступили многочисленные ходатаи за герцогиню де Шеврез, умолявшие вернуть ее ко двору. О том же писал ему и Карл Лотарингский. Король обрывал все подобные разговоры, но каково же было его удивление, когда просьбу Карла поддержал… Ришелье. Все объяснялось очень просто: назревал конфликт с Испанией, и лучше было бы иметь герцога Лотарингского среди своих союзников. Умер герцог Мантуанский, завещав свой престол Карлу де Неверу, родственнику французского короля. Однако Карл Эммануил Савойский оспорил его права, договорившись с королем Испании о разделе герцогства. Карл де Невер взывал о помощи к Папе, Венеции и Людовику, но до недавних пор французский король был связан осадой Ла-Рошели. И вот теперь он мог выступить в роли защитника законных прав и справедливости. Недаром же его прозвали Людовиком Справедливым! А герцогиня де Шеврез… Пусть вернется. Нет, не в Париж, разумеется, в Дампьер. Ну, скажем, в виде благодарности ее мужу за беспорочную службу… Пусть будет у нас на глазах.
Весть о возвращении герцогини немедленно облетела весь двор. Анна Австрийская не скрывала своей радости.
— Герцогиню вернули, чтобы дать королеве шанс произвести на свет ребенка, — процедил сквозь зубы Гастон своему другу Маршевилю.
Они спускались по лестнице; герцог закутался в темный плащ и надвинул шляпу на лоб. У ворот его ждала наемная карета. Гастон сел в нее с таинственным видом, запретив Маршевилю себя сопровождать и взяв с него слово, что он никому не расскажет о его отлучке.
Часть третья
ВЕЛИКИЙ КАРДИНАЛ
Глава 1
ЛЮБОВЬ И ДОЛГ
Снегу навалило столько, что еле видная тропинка растворялась под толщей сугробов. Приходилось слезать с коня и вести его в поводу, вспахивая снег, набивавшийся в сапоги. Равнодушная луна висела на густо-синем небе, точно начищенный серебряный экю, алмазной россыпью сверкали звезды. Все вокруг словно оцепенело: деревья, вцепившиеся в каменистые склоны, растопырили голые ветви, ели замерли, держа на весу тяжелые лапы, снег светился мертвенной белизной. Ни шороха, ни звука. Только тяжелое дыхание людей и лошадей нарушало тишину.
Людовик остановился и распахнул плащ. Вспотевшее тело тотчас пробрало холодом. Не хватало еще подхватить простуду! Он снова закутался и в который уже раз спросил проводника, указывая вперед:
— Кьомонте?
— Кьомонте, Кьомонте! — закивал тот.
Как он мог различать здесь дорогу, среди совершенно одинаковых сугробов и кустов? Но выхода не было: придется поверить ему на слово.
Плащ отяжелел и покрылся по нижнему краю корочкой льда. Шпага цеплялась за снег, мешая идти. Два мушкетера, сопровождавшие короля, валились с ног от усталости: они были в пути уже пятый час. Проводник шел и шел вперед, как заведенный. Наконец, тропа стала тверже и шире, можно было снова сесть в седло. Через четверть часа вдали заблистали теплые огоньки, и неожиданно рядом осипший голос окликнул:
— Стой! Кто идет?
Приезд короля всех удивил, но никого не разбудил: когда скрипнула дверь, Ришелье, Бассомпьер и Креки, склонившись над столом, составляли план завтрашней атаки. Громыхая сапогами, Людовик с заиндевевшими усами и бородкой прошел прямо к огню.
— А я к вам как снег на голову, — пошутил он.
Ришелье сам отправил в ставку короля письмо, сообщая, что к наступлению все готово, но, конечно, не мог даже предположить, что Людовик примчится сюда среди ночи. Обогревшись, король изучил составленный маршалами план, внес кое-какие изменения и весело сказал:
— Что ж, значит, завтра выступаем!
— Уже сегодня, — поправил его Бассомпьер, указав в окно на занимавшийся рассвет.
Французские полки лавиной скатились с гор, смели баррикады, возведенные савойцами на подступах к Сузе, и захватили крепость. Самому герцогу Савойскому и его сыну, принцу Пьемонта, пришлось бежать. Не успев захватить родственников в плен, Людовик устроился в Сузе ждать от них парламентеров.
Ждать пришлось недолго: Виктор-Амедей Пьемонтский явился сам. Вместе с ним приехала его жена — сестра Людовика Кристина. Они не виделись десять лет, но Людовик без труда узнал в расцветшей и слегка располневшей женщине четырнадцатилетнюю девочку, которую сам вел под венец. Они стояли, держась за руки, и улыбались, глядя друг на друга. Потом Кристина начала расспрашивать о новостях, о семье, о здоровье матушки и Гастона, пишет ли Генриетта — как будто и не было войны, а старший брат просто заехал к ней в гости по дороге. Впрочем, зашла речь и о политике: Кристина пообещала быть посредницей между братом и свекром. Старый герцог Савойский очень хорошо к ней относится, особенно после того, как она подарила ему внука, маленького Франсуа-Гиацинта. Людовик слушал ее и думал, что все-таки с сестрами ему повезло гораздо больше, чем с братом.
Чтобы обеспечить успех мирным переговорам в Сузе, королевская армия двинулась дальше и прогнала испанцев, осаждавших Казале. На случай их возвращения в крепости оставили Туара, специалиста по осадам, а сам Людовик перешел обратно через Альпы, чтобы затушить последние очаги протестантского мятежа. Вести переговоры с Савойей, Испанией и Священной Римской империей, отстаивая права Карла де Невера на герцогство Мантуанское, поручили Ришелье.
— Постойте, ваше высочество! Да подождите же!
Пюилоран почти бежал за Гастоном, который стремительно шел по Большой галерее Лувра.
— Они все против меня! — бормотал герцог Орлеанский. — Ну ничего, я им еще покажу!
— Ваше высочество…
— Хватит! Я им не мальчишка! Все равно будет по-моему!
— Ваше в…
Гастон так резко остановился, что Пюилоран налетел на него сзади.
— Я увезу ее! — внятно произнес Гастон, как будто это решение только что открылось ему во всей своей простоте. — Я люблю ее, она любит меня, плевать я хотел на политику! Мы обвенчаемся тайком и уедем в Голландию. Да! Еду в Куломье; немедленно, сейчас!
Герцог шагнул к выходу из зала, но Пюилоран забежал вперед и встал в дверях у него на пути.
— Постойте, ваше высочество!
— Я не желаю ждать!
— Но так дела не делаются! Надо все подготовить.
Рука Гастона, которой он хотел оттолкнуть Пюилорана, замерла у него на плече.
— Надо найти священника, карету, предупредить герцогиню, чтобы собрала вещи.
— Ты прав, — Гастон задумался, покусывая нижнюю губу. — Хорошо; найди священника, а я пойду напишу Марии.
Они вышли на лестницу. Внизу мелькнула чья-то тень, послышался шорох торопливых шагов.
— Нас подслушали! — Пюилоран рванулся вниз, схватившись за шпагу.
— Не время! — удержал его Гастон. — Надо спешить.
…Высокая миловидная девушка в дорожном платье прильнула к окну, теребя тонкими пальцами батистовый платок. Руки ее были холодны как лед, а щеки пылали. Сердце билось так, будто хотело выскочить из груди. Стекло запотело от горячего дыхания, и девушка отвернулась от окна.
— О Боже мой, тетушка, что же мне делать? — простонала она.
— То, что велит тебе сердце. И разум, — ответила дама в бархатном платье с высоким стоячим воротником, которая сидела за маленьким столиком, раскладывая карты таро.
— Но отец велит мне вернуться в Италию! Не могу же я его ослушаться. А принц…
— Принц похитит тебя по дороге. О Господи! — вздохнула дама, подняв глаза к потолку, — неужели во Франции еще есть мужчины, готовые совершать безумства ради любви?
Девушка бессильно опустилась на кресло, уронив руки на колени.
— Вы же знаете, король против нашего брака, а отец может рассчитывать только на него. Если он разгневается…
— Король? — дама посмотрела на нее поверх карты, которую держала в руке. — Неужели ты не понимаешь, дорогая, что сама можешь стать супругой французского короля — Гастона I!
— Что вы такое говорите, тетушка!
— Я знаю, что говорю, — дама увлеченно разглядывала карты. — Ты еще молода и не знаешь жизни. Ах, было бы мне сейчас семнадцать лет! — мечтательно вздохнула она.
Снаружи послышался цокот копыт, стук привратного молотка. «Именем короля!» Девушка снова бросилась к окну.
— Ах, это он! — воскликнула она.
В ворота въезжала карета, за ней следовало несколько конных гвардейцев. Из кареты вышел человек и поднялся на крыльцо.
— Господи, что же мне делать? — девушка молитвенно сложила руки, закрыв глаза.
— Покориться судьбе, — безмятежно отвечала тетушка.
Двери раскрылись, и в них появился незнакомый мужчина в темном дорожном костюме. Он взмахнул шляпой, приветствуя обеих женщин.
— Кто вы, сударь? — удивленно спросила тетушка;
— Шевалье де Кюссак, к вашим услугам, — отвечал он. — Сударыни, я имею честь передать вам распоряжение ее величества королевы-матери незамедлительно следовать вместе со мною в Париж.
— Что? — Дама бросила карты и поднялась со стула, надменно задрав подбородок. — Я — герцогиня де Лонгвиль, сестра герцога Мантуанского, Карла де Невера, а это его дочь, Мария де Гонзаг! Мы не…
— Вот именно, — оборвал ее де Кюссак. — Мне приказано доставить в Париж герцогиню де Лонгвиль и мадемуазель де Гонзаг. Вы находитесь во владениях короля Франции и в его власти, а во время отсутствия его величества его замещает королева-мать. Попрошу собираться, сударыни. Впрочем, — он бросил косой взгляд на Марию, — кажется, вы уже почти готовы.
Сборы в самом деле не заняли много времени. Менее часа спустя карета, присланная Марией Медичи, уже увозила герцогинь в Париж. На выезде из Куломье она разминулась с другой, в которой сидели двое молодых дворян и священник.
Солнце низко висело над горизонтом, и зазеленевшие ветви дубов скрыли его совершенно. Деревья обступили дорогу, сплетаясь над ней ветвями; в карете стало темно.
— Куда нас везут? — Мария попыталась выглянуть в окошечко. — Неужели это… Венсенский лес?
— Нас везут в Венсенский замок? Они не посмеют! — воскликнула герцогиня де Лонгвиль. Однако ей тоже стало тревожно.
Впереди, в самом деле, показались светлые стены Венсенского замка с квадратными башнями по углам. Шевалье де Кюссак, уступивший свое место в карете горничным герцогинь, поскакал вперед. Опустился подъемный мост, карета проехала под низкими сводами приземистой Лесной башни и повернула налево, к небольшому двухэтажному дому. Де Кюссак сам распахнул дверцу и помог дамам выйти.
— Добро пожаловать в Венсенский замок, — галантно сказал он. — Вам отведены апартаменты короля.
Прочитав письма от матери и брата, Людовик застонал, точно от зубной боли. Гастона угораздило влюбиться не вовремя и неудачно. Сам Людовик ничего не имел против Марии де Гонзаг; он даже разрешил брату, по совету кардинала, возглавить военную экспедицию в Италию, правда, потом передумал и отправился туда сам. Но вот королева-мать не могла простить Карлу де Неверу, что он принял сторону мятежных вельмож во время ее регентства. Мария Медичи не забывала обид. Людовику сейчас не хотелось ссориться с матерью, но все же похищать двух знатных дам… Он написал суровую отповедь Гастону, а в другом письме поблагодарил королеву за бдительность, попросив, однако, отпустить родственниц де Невера на все четыре стороны.
Досадное происшествие все же не омрачило настроение короля. Военная кампания развивалась удачно: с тех пор как Франция и Англия заключили мирный договор, гугенотам было неоткуда ждать помощи, и крепости сдавались одна за другой. Пал Прива, Ним, Алес. Герцог Анри де Роган склонил свою непокорную голову.
В душе его царило смятение, и хотя король своим Эдиктом о Прощении подтвердил права гугенотов и свободу вероисповедания, герцог чувствовал себя разгромленным. Что теперь с ним станет? Роганы всегда знали себе цену, ставя себя чуть ниже королей, но выше принцев и никогда не уподобляясь всем прочим вассалам французской короны. И вот теперь славное имя де Рога-на будет навеки связано с поражением, а его уста осквернены клятвой в покорности! Сердце герцога разрывалось на куски, а тут еще король подлил масла в огонь, на голубом глазу посватав его единственную дочь за своего фаворита, Клода де Сен-Симона. Дочь де Рогана замужем за «клопенышем»? Этому не бывать! Достаточно того, что одна из женщин в их роду уже запятнала себя союзом с безродным и никчемным временщиком. Герцог спешно бежал в Венецию, где его тотчас сделали генералиссимусом.
Тем временем приказ короля освободить «из гостей» сестру и дочь Карла де Невера был весьма своеобразно истолкован при дворе. К отелю де Гонзаг в Париже одна за другой подъезжали кареты с гербами, вельможи и знатные дамы наперебой стремились засвидетельствовать Марии свое почтение. Несколько ошеломленная такой популярностью девушка решила выяснить, в чем тут дело. Когда дворецкий возвестил о визите очередной статс-дамы, Мария с напускной наивностью спросила у нее, чем обязана столь высокой чести.
— Помилуйте, ваша светлость, — отвечала дама, хлопая глазами, — все ждут только приезда его величества, чтобы отпраздновать вашу свадьбу с его высочеством.
— Но его величество еще не дал согласия на наш брак, — возразила «невеста».
— Это дело времени, — успокоила ее посетительница. — Сам кардинал согласен.
Когда в конце июня король вернулся в столицу, Ришелье остался в Лангедоке, чтобы, как обычно, довести начатое до конца. Именно ему, наконец, сдался Монтобан — последняя твердыня протестантов. В красной сутане поверх доспехов и в шляпе с пером, на белом коне (а не на муле, как положено священнику), со шпагой на боку и с пистолетами, притороченными к луке седла, кардинал торжественно въехал в город под пушечную пальбу и приветственные крики. Он машинально улыбался и помахивал рукой, но на сердце его было неспокойно.
Его преосвященство недавно получил письмо от кардинала де Берюля, в котором тот предупреждал о перемене настроения у Марии Медичи. Каким бы участливым ни был тон письма, Ришелье не усомнился ни на минуту, что виновником этой перемены был сам его бывший покровитель. Уж слишком сильно расходились их взгляды в последнее время. И Берюль, и хранитель Печатей Мишель де Марильяк были против альпийского похода. Зимой? В горы? И это королю, с его слабым здоровьем! И зачем? Защищать права де Невера, рискуя вызвать войну с Испанией! Вдвоем им было очень удобно нашептывать на уши королеве-матери, настраивая ее против прежнего фаворита. Королева легко поддавалась влиянию и запросто могла сменить милость на гнев, но не наоборот. Достаточно было легонько щелкнуть кремнем об огниво, чтобы она взорвалась, как пороховая бочка. И такой искрой могло оказаться дело о браке Гастона. Узнав, что его считают сторонником свадьбы его высочества, Ришелье поспешно написал королеве-матери, что всегда разделял в этом вопросе мнение короля, а также ее собственное, но Мария Медичи, небрежно проглядев письмо, бросила доставившему его кардиналу де Лавалетту: «Я прекрасно знаю, что говорят при дворе, а уверения кардинала — просто его уловки». И вот теперь король там, рядом с ней, и Бог знает, что ему уже наговорили, а Ришелье здесь, в Лангедоке! Приложив все усилия, чтобы как можно скорее покончить с делами, кардинал поспешил в Париж.