Мария, стоявшая посреди комнаты, осеклась на полуслове и уставилась на него вытаращенными глазами. Оправившись от изумления, она повернулась к Ришелье, уперев руки в боки, точно торговка на базаре, и выкрикнула:
— Да, о вас! Я вас ненавижу, терпеть вас не могу за вашу наглость! Убирайтесь отсюда и никогда больше не являйтесь мне на глаза! — правая рука королевы взметнулась, указывая на дверь. — Я не желаю ни видеть вас, ни слышать о вас, о вашей родне и ставленниках. Всех вон, всех до единого!
— Но помилуйте, чем…
— Вы за моей спиной ведете дела величайшей важности, даже не ставя меня о них в известность или действуя против моей воли!
— Это поклеп; меня очернили в ваших глазах; если вы позволите мне…
— Прямо сейчас, в этот самый момент, вы интригуете, чтобы вернуть ко двору принца Конде и освободить Вандома из Венсенского замка!
— Ваше величество, клянусь вам, это форменная клевета, я никогда бы не…
— Вон!
Мария повернулась к кардиналу спиной.
— Я не желаю вас больше видеть.
— Я говорил с матушкой, сделал все, что мог, — ее не переубедить, — сообщил Ришелье Людовик, сидевший в кресле.
Мария взвилась на дыбы:
— Если кардинал не покинет двор, это сделаю я! — заявила она сыну. — Я запрещаю вам видаться с ним и даже просто находиться в его присутствии, слышите, запрещаю! Ноги моей больше не будет в Совете, если там останется господин де Ришелье!
Взгляд короля наполнился неизбывной тоской: опять ему нужно делать выбор, немедленный и бесповоротный!
Вдруг Ришелье упал на колени и пополз к королеве.
— Простите меня! — умолял он, рыдая. Дальнейших слов нельзя было разобрать.
Мария не обернулась к нему. Ришелье постоял возле нее еще немного, потом поцеловал подол ее платья, поднялся и вышел.
Почти тотчас Людовик тоже вскочил и ушел в противоположную дверь.
В приемной его дожидался Сен-Симон. По лицу короля он понял, что встреча с матерью прошла бурно. Оба скорым шагом вышли из дворца и сели в карету. Людовик молчал всю дорогу. Дома он стремительно прошел в кабинет, велел Сен-Симону закрыть дверь и никому не открывать и с размаху бросился на кушетку, так что пуговицы, оторвавшиеся от колета, запрыгали по полу.
Тем временем слухи о королевской размолвке уже облетели весь двор. В приемной королевы-матери толпились придворные, делясь новостями, строя догадки и предположения. Старческой семенящей походкой вошел Марильяк и округлил глаза, придав себе удивленный вид:
— В чем дело? Что-нибудь случилось? Скажите же!
— Кардиналу дали отставку!
— С согласия короля!
— Госпожа де Комбале уехала в монастырь Босоногих Кармелиток!
Дверь королевских покоев раскрылась, и оттуда выглянула госпожа дю Фаржи. Увидев Марильяка, она кивнула ему и сообщила, что королева просит его зайти, в кабинет.
Все переглянулись и радостно зашумели.
Через некоторое время обе створки дверей распахнулись, и на пороге появилась сама королева-мать. Выглядела она чрезвычайно торжественно. Сзади выглядывал Марильяк, с трудом пытавшийся скрыть свою радость.
Послы Милана и Венеции вышли вперед и поклонились. Мария обратилась к ним по-итальянски и сообщила, что кардинал де Ришелье получил отставку и теперь его преемником будет господин де Марильяк. Толпа придворных в приемной возликовала; стоявшие у дверей побежали разнести приятную новость по всему Парижу.
Тем временем в малом Люксембургском дворце царило уныние. Опального министра пришли поддержать только государственные секретари Бутилье и Шатонёф, обязанные ему своими должностями. Племянница кардинала, госпожа де Комбале, тоже была здесь и с жалостью смотрела на своего несчастного дядюшку.
— Девочка моя, — дрожащим голосом сказал Ришелье, гладя ее по волосам, — прости меня! Я так виноват перед тобой!
Мари-Мадлен попыталась поцеловать его руку; Ришелье отнял ее; они обнялись и заплакали.
В это время пришел кардинал де Лавалетт.
— Король уехал в Версаль, — сообщил он.
Ришелье отер слезы.
— Я сегодня же еду в Понтуаз, а оттуда в Гавр, — заявил он твердо.
— Не советовал бы вам этого делать, — возразил Лавалетт. — Не теряйте короля из виду: что бы он вам ни обещал, он легко об этом позабудет, если вы не будете у него на глазах. Королева-мать не даст ему спуску. Поезжайте в Версаль, будто бы попросить об отставке.
Ришелье покачал поникшей головой. Лавалетт подошел и встряхнул его за плечи:
— Ну же, крепитесь! Кто выходит из игры, то ее проигрывает!
— В самом деле, монсеньер! — поддержал его Шатонёф. — Поезжайте к королю, он любит вас!
— Поезжайте, дядюшка!
Ришелье молча подошел к окну. По улице катили кареты с гербами — знать торопилась засвидетельствовать свое почтение королеве-матери и новому главному министру.
В дверь постучали. Королевский гонец передал кардиналу приказ короля следовать за ним в Версаль, а на словах — просьбу Сен-Симона не затягивать с приездом.
— Вот видите, дядюшка! — радостно воскликнула Мари-Мадлен.
Ришелье засуетился и стал собираться. Бутилье и Шатонёф вызвались его сопровождать.
Людовик намеренно велел выстроить себе в Версале маленький охотничий домик, а не королевскую резиденцию. Он никогда не проводил там Совет, не вызывал министров. Королевские «апартаменты» во втором этаже состояли всего из четырех комнат: прихожей, кабинета, спальни и гардеробной. Прочие участники охот размещались в двух крошечных флигелях.
Ришелье еще никогда здесь не был. С замиранием сердца он прошел в кабинет, где его ждал Людовик в обществе Сен-Симона и своего камердинера.
Едва переступив порог, Ришелье тотчас опустился на колени.
— Встаньте, встаньте, — немедленно приказал Людовик и подошел, чтобы помочь ему подняться.
Голос Ришелье задрожал от сдерживаемых слез.
— Вы лучший из господ, — прошептал он.
Людовик тоже был растроган:
— Это вы — самый верный и любящий слуга в мире, — отвечал он. — Если бы вы проявили неуважение или неблагодарность к моей матери, я тотчас отвернулся бы от вас. Но ведь это не так.
Ришелье энергично закивал, подтверждая слова короля.
— Господин де Ришелье будет ночевать в комнате, в которой обычно останавливается граф де Суассон, — сказал Людовик камердинеру. — Ступайте и все приготовьте.
Камердинер удалился. Сен-Симон, перехватив взгляд короля, вышел за ним следом. Людовик с Ришелье остались вдвоем.
— Сир, позвольте мне удалиться в мой замок, — начал кардинал. — Я уже не молод, слаб здоровьем…
— Об этом не может быть и речи, — перебил король. — Интересы государства и мое собственное достоинство от этого пострадают. — Он говорил так, будто доказывал что-то кому-то, кого здесь сейчас не было. — Позволить вам удалиться от дел значит проявить свою слабость.
— Но…
— Я приказываю вам остаться и продолжать управлять делами, такова моя воля! — Людовик прошелся по кабинету и встал у окна, гордо выпрямив спину.
— Но сир, как посмотрит мир на ваше решение, не упрекнут ли вас в неблагодарности к матери? — смиренно пролепетал Ришелье.
— Речь идет не о моей матери, а о заговорщиках, вызвавших эту бурю, — с нажимом сказал король. — Я ими займусь… Я более обязан государству, чем моей матери, — добавил он негромко.
…Получив приглашение от короля прибыть в Версаль, Марильяк просиял и возблагодарил Господа. Однако через некоторое время королевский курьер привез новый приказ: поскольку в Версале негде разместиться, Марильяку надлежит остановиться поблизости, в деревушке Глатиньи. В Версале негде разместиться! Значит, место уже занято Ришелье. Марильяк был неглуп и не склонен к самообольщению. Он допоздна жег личные бумаги, которые могли его скомпрометировать, и прибыл в Глатиньи уже глубокой ночью.
Тем временем в Версале шел совет. Людовик кратко напомнил об интригах, которые плели против Ришелье госпожа дю Фаржи, герцог де Бельгард и некоторые другие особы, связанные с герцогом Орлеанским, однако главным виновником признал Мишеля де Марильяка. Король объявил о своем решении лишить его всех должностей и отправить в изгнание. Оставалось найти ему преемника. Ришелье предложил Шатонёфа.
Встал вопрос, как быть с Луи де Марильяком. Не прошло и двух дней, как его назначили маршалом и главнокомандующим войсками в Италии. Разумно ли сохранять за ним этот пост? Под его началом — семь тысяч солдат, набранных, в основном, в Шампани, где его любят и уважают. Очень возможно, что родственные чувства возобладают над чувством долга, и он постарается силой вернуть свободу старшему брату. В тяжелой борьбе осторожность одержала победу над щепетильностью: король подписал тайный приказ об аресте Луи де Марильяка, который надлежало исполнить маршалам Шомбергу и Ла Форсу.
Поутру в Глатиньи отправился государственный секретарь де Лавиль о-Клерк. Мишель де Марильяк слушал мессу. Когда, скрипнув, раскрылась дверь часовни, священник замолчал, уставившись на вошедшего. Марильяк с трудом поднялся с колен.
— Вы позволите нам закончить? — спросил он у Лавиль о-Клерка. Тот смутился и вышел.
Когда служба была окончена, Марильяк пригласил госсекретаря пройти с ним в комнату, извлек из сундучка шкатулку с государственными печатями и передал ему, потом снял с шеи ключ от шкатулки, с которым никогда не расставался, и тоже отдал. В этот момент в комнату вошли гвардейцы и встали по обе стороны от дверей. Марильяк вздрогнул и затравленно посмотрел на Лавиль о-Клерка.
— Вас сопроводят до места, назначенного вам для проживания королем, — постарался тот ободрить старика.
Марильяк вышел, слегка тряся головой.
«Место, назначенное королем», оказалось неблизким — опального министра отвезли в Нормандию, в Кан, и посадили в тюрьму. По дороге его бдительно охраняли: даже нужду ему приходилось справлять в присутствии конвоира.
Лавиль о-Клерк отправился дальше, в Париж, чтобы сообщить о решении короля Марии Медичи и получить ее одобрение.
Принесенное им известие как громом поразило весь двор, предававшийся ликованию.
— Я немедленно еду к королю! — воскликнула Мария. — Закладывайте карету!
— Не стоит, — остановил ее Лавиль о-Клерк. — Король уже выехал из Версаля и с часу на час будет здесь.
В несколько минут Люксембургский дворец опустел; подавленные придворные разъезжались по домам, чтобы собраться с мыслями и решить, что им делать.
— Вот так день одураченных! — присвистнул граф де Ботрю, выйдя на крыльцо и надевая перчатки.
Каплуны были только что сняты с вертела и распространяли одуряющий аромат. Луи де Марильяк сглотнул слюну. Мысленно он уже разрывал их руками, вонзал зубы в нежную плоть. Однако маршалы Шомберг и Ла Форс как будто не торопились обедать. Наконец все уселись за стол, Марильяк нетерпеливо схватился за салфетку, но тут дверь раскрылась, и вошел королевский гонец.
— Приказ его величества господину маршалу Шомбергу в собственные руки, — отчеканил он, звякнув шпорами.
Шомберг распечатал письмо и стал читать; Ла Форс заглядывал ему через плечо. Марильяк томился; каплуны остывали на блюде. Шомберг поднял глаза от бумаги и взглянул на Ла Форса. Тот кивнул ему головой на дверь. Шомберг встал.
— Прошу нас извинить, господин маршал, обедайте один, — сказал он Марильяку. — Когда вы закончите, мы посовещаемся и обсудим приказ короля.
Оба вышли, оставив Марильяка наедине с каплунами. Тот пожал плечами и пододвинул к себе блюдо.
— Что это значит? — спросил Ла Форс, когда они с Шомбергом прошли в соседнюю комнату.
— Приказы короля не обсуждают, — уклончиво ответил тот.
Зачем было Ла Форсу знать, о чем он сейчас думает? Судя по всему, его высокопреосвященство оказался хитрее его светлости, иначе бы сейчас Марильяк получил приказ об аресте его, Шомберга. Старому маршалу было горько сознавать, что боевые заслуги, по сути, ничего не значат и не идут в расчет в хитросплетении дворцовых интриг. Он ничего не имел против Марильяка, доброго служаки и храброго солдата, но так уж устроен мир: протянешь руку тому, кто не удержался на колесе Фортуны, — и оно переедет тебя самого. Теперь нужно было принять меры, чтобы арест главнокомандующего не вызвал беспорядков в войсках.
Гвардейские капитаны по одному входили в комнату, по-военному приветствуя обоих маршалов. Когда все собрались, к ним обратился Шомберг.
— Господа, — заговорил он, пытаясь скрыть волнение, — мне известна ваша преданность королю. У меня есть приказ его величества, выполнение которого целиком зависит от вашего усердия. Нам приказано… арестовать господина маршала де Марильяка.
Капитаны удивленно переглянулись и загудели. Ла Форс, не сдержавшись, отвернулся к стене, взмахнув кулаком. С губ его сорвалось что-то неразборчивое, напоминающее «Черт знает что!»
— Наш король добр и справедлив, — снова заговорил Шомберг, — и если он так решил, значит, тому есть высшие причины. Согласны ли вы, господа, выполнить его волю, сохранив порядок и спокойствие во вверенных вам полках?
Маршал пытался говорить спокойно, но внутренне был натянут, как струна. Повисла напряженная тишина. Ла Форс кусал ноготь большого пальца, исподлобья глядя на капитанов. Но вот они отозвались один за другим: «Да, да, разумеется», а один даже негромко воскликнул: «Да здравствует король!»
Через несколько минут в комнату вошел Луи де Марильяк.
— Ступайте, господа, у нас сейчас будет совет, — сказал он капитанам.
— Нет, господин маршал, это я их пригласил, — возразил Шомберг.
Марильяк удивленно посмотрел на него, чувствуя, как в сердце закрадывается тревога. Оглядел капитанов: редко кто выдерживал его взгляд, большинство опускали глаза.
Ла Форс вышел вперед.
— Сударь, — сказал он, волнуясь, — я вам друг, вы можете в этом не сомневаться. Прошу же вас как друг безропотно исполнить приказ короля. Возможно, в этом нет ничего серьезного. Взгляните: вот его собственноручная подпись.
Шомберг протянул Марильяку письмо. Тот прочитал наискось набросанные рукой короля строчки в низу листа: «Кузен, арестуйте господина маршала де Марильяка».
Марильяк оторопело уставился на Шомберга. Потом в его глазах вдруг вспыхнул огонек надежды, он впился глазами в письмо, чтобы сверить дату. Но нет, ошибки не было: приказ об аресте был подписан двумя днями позже приказа о назначении его маршалом и главнокомандующим.
— Подданному не позволено роптать на своего государя, — сникнув, сказал Марильяк. — Делать нечего, надо подчиниться. Меня нетрудно арестовать, даже охранять не нужно, — повернулся он к капитанам. — Я сам отправлюсь в тюрьму, которую королю будет угодно мне назначить.
Медленными движениями, при скорбном молчании присутствующих, он снял с пояса шпагу и положил ее на стол.
Анна Австрийская сидела перед овальным зеркалом в тяжелой бронзовой раме; камеристка расчесывала ее прекрасные волосы, чтобы потом убрать их в сетку. В комнате находились несколько фрейлин, в том числе новенькая — Мари де Отфор. После событий одиннадцатого ноября король изгнал госпожу дю Фаржи, наперсницу королевы-матери и камер-фрау царствующей королевы; ее место заняла госпожа де Лафлот-Отрив, и ее внучка Отфор перешла в свиту Анны Австрийской. Злые языки при дворе поговаривали, что король поступил так нарочно, чтобы ему было свободнее видаться с юной фрейлиной. Людовик в самом деле зачастил на половину супруги и охотно беседовал с нею и дамами из ее свиты даже сверх времени, отведенного придворным этикетом на «разговоры в кругу семьи». Он исхитрялся остаться с Мари наедине, и после таких встреч Анна ревниво расспрашивала девушку обо всех подробностях. Та выглядела слишком простосердечной, чтобы что-либо утаивать.
— Так о чем же вы говорили? — с деланным безразличием осведомилась королева.
— Ах, его величество говорит со мной только об охоте, о лошадях и собаках, — разочарованным тоном протянула Мари. — Вчера битый час объяснял, как нужно отбирать породистых щенков. Это так скучно! Я едва удерживалась, чтобы не зевать. Говорит, говорит, ходит по залу — а ко мне даже приблизиться боится, не то что дотронуться! — глазки Мари озорно блеснули.