Генерал Раевский - Анатолий Корольченко 14 стр.


И вдруг фельдмаршал, Александр Васильевич Суворов, неустрашимый и твёрдый в сражениях и делах, встал пред генералами на колени. Глаза его повлажнели, лицо выражало величайшую просьбу.

От неожиданности все оцепенели, потом бросились к нему, подняли, поставили на ноги.

   — Ваша светлость, поверьте нам, мы никогда не отступим! Ведите нас, и мы одолеем любого врага!

Суворов плакал. Никогда и никто не видел его таким. Старшим в комнате был генерал от кавалерии Дерфельден.

   — Позвольте мне сказать от всех находящихся здесь и всего войска русского, — выступил он.

   — Говори, Вильгельм Христофорович, — разрешил Суворов.

   — Отец наш Александр Васильевич! Мы видим и теперь знаем, что нам предстоит. Но ведь и ты знаешь нас, ратников, преданных тебе душой. Верь нам! Клянёмся тебе перед Богом за себя и за всех! Что бы ни встретилось, ты, отец, не увидишь в нас гнусной, незнакомой русскому трусости и ропота. Пусть сто вражьих тысяч встанут пред нами, пусть эти горы втрое, вдесятеро представят нам препону — мы будем победителями и того и другого. Всё перенесём и не посрамим русского оружия! А если падём, то умрём со славою! Веди нас куда думаешь, делай что знаешь: мы твои, отец!..

   — Верю! — прервал Суворов генерала. — Теперь мы победим! Слушай, что нужно сделать! Розенберг! Ваш корпус остаётся здесь. Быть в арьергарде. — Высокий генерал выступил вперёд. — Умри, Андрей Григорьевич, но не допусти к главным силам Массену. Сколько у тебя защитников?

   — Четыре тысячи.

   — Маловато. Возьми ещё казаков. Дать ему два полка.

   — Слушаюсь, — ответил Денисов.

— Князь Пётр! — обратился Суворов к Багратиону. — Быть тебе в авангарде! Отогнать неприятеля за Гларис! Остальных я поведу сам.

Подошедшие на следующий день к Мутенской долине французы атаковали арьергардный отряд Милорадовича, состоявший из егерей, гренадер и казаков, и несколько потеснили их. Однако подоспело подкрепление, и неприятель после упорной схватки отступил.

Разгорячённый сражением Милорадович приказал казакам преследовать французов. Отряд врезался в их гущу и, орудуя пиками и саблями, нанёс врагу немалый урон.

В результате двухдневного боя русские войска отбросили французов, захватив пленных и одиннадцать орудий. Главное же, они дали возможность основной колонне оторваться от преследования.

А впереди ещё был долгий и трудный путь через заснеженные хребты и перевалы, схватки с превосходящими силами неприятеля, морозы, ветры и бесконечные дожди.

В первых числах октября русские войска наконец вышли из гор и сосредоточились у небольшого швейцарского городка Лаудена. Исхудавшие, обмороженные, в изорванном обмундировании, солдаты, казалось, держались из последних сил. Опытным глазом Суворов видел, что ни в чём другом они так не нуждаются, как в отдыхе.

Австрийский император Франц, словно бы заглаживая вину своего командования за действия, которые едва не привели к разгрому русского корпуса, пожаловал Суворову орден Марии Терезии Большого Креста и пообещал отныне всячески содействовать предстоящим операциям.

Прочитав это письмо, Александр Васильевич, не оборачиваясь, позвал:

   — Кушников! Сергей Сергеевич! Поди-ка сюда. Прочитай, что пишет австрийский император... Мягко стелет. А ты в отписке поблагодари за награду, а на обещание всячески содействовать предстоящим операциям напиши, что единственной ныне для нас операцией является заслуженный отдых войскам. Пусть австрияки без нас справляются со своими делами.

Нельсон — брат Суворова

Ещё в пути Суворов почувствовал недомогание: бил кашель, в груди хрипело, ломило поясницу. Не желая сдаваться, он отвергал советы обеспокоенного доктора, говорил, что это пустяк, через день-другой всё пройдёт. Однако болезнь брала своё, и он вынужден был призвать к себе старшего из генералов, Розенберга.

Суворов сидел в кресле с бледным, осунувшимся лицом, отпивал из кружки целебный отвар. В его глазах был лихорадочный блеск.

   — Принимай, Андрей Григорьевич, командование, — сказал он простуженным голосом. — Мне более невмочь. Одолела болезнь проклятая. Видно, укатали сивку крутые горки.

   — Ну что вы, ваша светлость! Отлежитесь, и всё пройдёт. А об войске не извольте беспокоиться. Дойдём до места в строгом порядке.

   — Обязательно должны, — не согласился, а потребовал Суворов. — Я залёживаться не намерен, полегчает, и догоню. Донесите императору о своём вступлении в командование. Обо мне отпишите, что прихворнул, но ненадолго.

   — Всё сделаю именно так.

Больного несколько приободрил полученный в дороге императорский рескрипт. Его доставил генерал Толубеев со строгим приказом непременно вручить в руки самого Суворова.

«Неужто в чём не угодил государю?» — промелькнуло опасение, когда, сдерживая волнение, он распечатывал пакет.

«Генералиссимусу, князю Италийскому, графу Суворову-Рымникскому», — прочитал фельдмаршал.

«Генералиссимусу»?.. Он, Суворов, генералиссимус? И ещё князь? Поглядел на Толубеева, тот расплылся в улыбке и своим видом отторг сомнения.

   — Точно так, ваша светлость. Государь превелико доволен делами вашими и приказал о том вам передать.

   — Спасибо, — сдавленным голосом произнёс Александр Васильевич и продолжил чтение:

«Князь Александр Васильевич! Побеждая повсюду и во всю жизнь Вашу врагов Отечества, недоставало ещё Вам одного рода славыпреодолеть и самую природу! Но Вы и над нею одержали ныне верх. Поразив ещё раз злодеев веры, попрали вместе с ними козни сообщников их, злобою и завистию против Вас вооружённых. Ныне награждаю Вас по мере признательности моей и, ставя на высший степень чести, геройству представленный, уверен, что возвожу на оный знаменитейшего полководца сего и других веков.

Пребываю Вам благосклонный Павел.

Гатчина, октябрь 25, 1799 г.».

Неужели это писал Павел? Тот самый, которого он, Суворов, считал жестоким самодуром, незаслуженно возведённым на высокий российский престол? Конечно, вряд ли его можно сравнить с незабвенной Екатериной-матушкой, мудро царствовавшей более трети века. Та была не чета сыну: умна, прозорлива, тонка в делах. Умела обласкать и не обидно пожурить. При ней немало присовокупили к России земель: Кубань, Крым, Валахию, Молдавию. Ему, Суворову, ведомо, какой ценой это досталось, потому что сам к делам был причастен. А какие генералы выросли при матушке! Где они теперь? Изгнаны из армии, прозябают в своих поместьях, доживают век. Павел отверг их, они стали ему непригодны. А вот его новый император возвысил так, как никого другого. Он, Суворов, теперь в чине генерала всех российских генералов!..

От этой мысли даже под сердцем заломило. Теперь натянутым отношениям, какие были меж ним и государем, пришёл конец. Слава богу!

А через несколько дней он получил письмо из Лондона, от адмирала Нельсона.

Адмирал Нельсон допоздна сидел в каюте за столом, старательно выводя на бумаге неровные строчки. Писал он левой рукой, поставив тяжёлый шандал[18] на край листа. Перо скрипело, брызгало чернилами, и, чтобы избежать пачкотни, он то и дело посыпал бумагу песком и тут же стряхивал его на пол. Он торопился, чтобы закончить письма до рассвета: утром в Англию уплывало почтовое судно.

В ночной тишине слышался раскатистый гул волн осеннего Средиземного моря. Мощные удары сотрясали корпус корабля, пенистые гребни взлетали до самых иллюминаторов, омывая стёкла. Где-то натужно скрипело.

Свет свечей шандала падал на худощавое лицо адмирала, на его удивительно схожий портрет в изящной рамке, лежавший на столе. Опытный художник сумел передать не только внешнее сходство, но и характер человека: открытый лоб, нос с лёгкой горбинкой, чувственные губы с характерными складками в уголках, какие бывают у людей с сильной волей и решительных. Голова повёрнута слегка вправо, скрыв глаз.

Этот глаз сейчас был прикрыт чёрной повязкой. И правый рукав белой рубахи пришпилен у плеча булавкой, а конец его заправлен под ремень форменных адмиральских шаровар.

Адмирал Нельсон командовал английской эскадрой и за последние годы не раз добивался успехов в морских сражениях против французского и испанского флотов. Он снискал славу первоклассного моряка. О нём даже слагали стихи и песни. «Не было в мире подобного ему флотоводца», — утверждали журналисты в газетах. Моряки его боготворили. Плавать под его флагом считалось не только удачей, но и счастьем.

Человек отменной храбрости и большого опыта, Нельсон выходил победителем в, казалось бы, самой безысходной обстановке. Свою жизнь с морем он, сын священника, связал с детства. Двенадцатилетним подростком ступил на палубу судна, которым командовал родной дядя. В пятнадцать лет участвовал в большой экспедиции у берегов Америки, выискивал северный морской путь из Атлантического океана в Тихий. В девятнадцать в чине лейтенанта был командиром брига, а потом и более крупного судна — фрегата, обнаружив качества умелого моряка. В сражении у Корсики он потерял правый глаз, у острова Тенериф — правую руку. В августе 1798 года, командуя эскадрой, Нельсон совершенно разгромил французскую эскадру и при этом получил ранение в голову.

Часы мерно отбили двенадцать раз, им отозвался корабельный колокол, отзвонив положенные склянки, донеслась команда вахтенного офицера.

Закончив писать, адмирал вывел адреса. Одно письмо направлялось в Адмиралтейство, второе — в местечко Барнем-Торп, где был приход его отца-священника, третье — жене, Фанни, терпеливо ожидавшей от него вестей, а ещё больше его самого, бывавшего дома гостем. Прежде чем запечатать последнее, четвёртое письмо, он не спеша перечитал его:

«...В Европе нет человека, который любил бы Вас, как я. Все восхищаются Вашими великими и блистательными подвигами. Это делает и Нельсон. Но он Вас любит за Ваше презрение к богатству... Я знаю, что мои заслуги не могут равняться с Вашими... Нынешний день сделал меня самым гордым человеком в Европе. Некто, видевший Вас в продолжение нескольких лет, сказал мне, что нет двух людей, которые бы наружностию своею и манерами так походили друг на друга, как мы. Мы непременно друг другу родня, и я Вас убедительно прошу никогда не лишать меня дорогого наименования любящего Вас брата и искреннего друга...»

В сложенный лист письма Нельсон поместил свой портрет, написав на нём: «Генералиссимусу Суворову от любящего брата».

Совсем недавно адмирал узнал о возведении российского полководца в высочайшее звание и не мог отказать себе в удовольствии поздравить полководца, а заодно, назвавшись братом, приобщить свои успехи к его победам.

Растопив сургуч, он опечатал конверты кольцом-печаткой, оставив инициалы Г и Н: Горацио Нельсон.

   — Передайте письма почтальону, — сказал он вошедшему матросу и снял со спинки стула сюртук.

   — Разрешите помочь, — шагнул к нему вестовой.

   — Не надо. Я сам.

В назначенный час от адмиральского корабля отчалила шлюпка с мешками писем. По команде мичмана матросы ударили вёслами, направляясь к двухмачтовому бригу. Мешки подняли на борт, и на судне послышались команды, захлопали на ветру прямые паруса. Развернувшись, бриг лёг на курс к далёким родным берегам.

Глядя на удаляющееся судно, адмирал вспомнил о Фанни, пребывавшей в одиночестве в поместье. Его оделили им, когда вручали рыцарский крест ордена Бани. Этой награды он удостоился три года назад за участие в разгроме испанского флота в Атлантике.

Внимание Нельсона привлекли донёсшиеся с палубы голоса.

   — Что произошло? — спросил он офицера.

   — Ничего важного, — ответил тот. — Какой-то матрос опоздал с письмом.

Адмирал подошёл к поручням. Внизу на палубе в окружении товарищей с удручённым видом стоял молодой матрос, держа в руке конверт.

   — Пусть поднимется сюда, — приказал офицеру Нельсон.

Тот не замедлил выполнить приказ.

   — Почему опоздали сдать письмо? — спросил адмирал застывшего перед ним моряка.

   — Ночью нёс вахту, сэр. А потом заснул... Не успел... — Он заморгал белёсыми ресницами.

Матрос совсем не походил на тех «волков», какие служили по найму на торговых судах флота её величества английской королевы.

   — Вам сколько лет?

   — Восемнадцать, сэр, — зардевшись, ответил моряк.

   — А который год плаваете?

   — Четвёртый, сэр.

   — Кому письмо? — Адмирал взглядом указал на конверт. — Невесте?

   — Никак нет... Домой... матери.

Нельсон перевёл взгляд на море, в сторону уходящего к горизонту брига. Все паруса на нём были распущены, наполнены ветром, и судно стремительно скользило, удаляясь с каждой минутой.

   — Подать бригу сигнал возвратиться, — повернулся Нельсон к стоящему за спиной капитану.

   — Как?.. — вырвалось у того. — Зачем?

Его вид выражал несогласие: есть ли необходимость возвращать взявший курс корабль из-за оплошности матроса? Это всё равно что остановить в галопе стремительного скакуна.

Однако взгляд адмирала выразил непреклонность.

   — Слушаюсь, сэр, — проговорил капитан. — Выполняю.

На мачте взлетели сигнальные флаги. В небо взмыла ракета.

   — Сдайте письмо почтальону, — негромко сказал Нельсон матросу.

   — Спасибо, сэр. Я очень вам обязан.

Стремительный парусник замедлил бег, описав широкий круг, стал приближаться. Матросы оживились, послышались возгласы. С адмиральского корабля снова спустили лодку с матросами-гребцами, увозившую к бригу письмо матроса.

   — Адмиралу слава! — раздалось на палубе. — Слава Нельсону!

Все восторженно глядели на однорукого моряка, готовые подчиниться любому его приказу.

На Средиземное море Нельсон попал после долгого плавания в Вест-Индии. Там, на одном из островов Карибского моря, он встретил Фанни — единственную дочь и наследницу владельца обширной фазенды. Она была ровесницей флотскому офицеру, даже немного старше его, имела сына-юношу. После смерти мужа она потеряла надежду на счастье, но появление улыбчивого капитана оказалось доброй фортуной. Спустя полгода состоялась свадьба, а потом и переезд в Европу, на родину мужа.

В 1793 году Нельсон — капитан линейного корабля. Эскадра проследовала мимо Гибралтара, держа путь к французскому порту Тулон. Город с засевшими в нём сторонниками Бурбонов осадили республиканские войска. Однако все их попытки взять его оказались тщетными. С прибытием на помощь осаждённым английской эскадры надежда на успех почти иссякла.

Тулон. С именем этого города связан восход звезды Наполеона. Тогда в дождливые декабрьские сумерки к палатке командующего республиканскими войсками направился неизвестный артиллерийский офицер.

   — Кто такой? — спросил офицер охраны, вглядываясь в лицо пришельца с наброшенным на плечи плащом.

   — Капитан Бонапарт. Хочу видеть командующего. Есть важный разговор.

Генерал Карто, в недалёком прошлом лихой драгун, выслушал капитана с недоверием. Тот обещал овладеть городом в течение недели.

   — План ваш приму, но если не получится, пойдёте под трибунал. Там разговор короток.

Трое суток республиканская артиллерия бомбардировала город, разрушая укрепления и сея среди защитников смерть. А на четвёртый день был предпринят решительный штурм. И город пал.

Потом рассказывали, что Бонапарт вошёл в палатку Карто капитаном, а вышел из неё бригадным генералом.

В каждом сражении Нельсон демонстрировал начальству незаурядные качества морского воина. 14 февраля 1797 года произошёл бой у мыса Сан-Висенти вблизи Португалии.

Английская эскадра преследовала превосходящую по силе часть испанского флота, состоящего в союзе с французами. «Кептен», которым командовал Нельсон, шёл в кильватерной колонне эскадры. Обладая большей скоростью, чем испанские суда, английская эскадра намеревалась разгромить их орудийным огнём.

Назад Дальше