– Тут все перевернуто, – рыдала она, – Сейф взломан. Собаку убили! Я ее нашла в ванной. А Женечка… страшно смотреть… Всюду кровь…Всюду…
– Вы милицию вызвали? – Валерия была странно спокойна; скорее всего, она просто не осознавала до конца, что произошло.
– А?.. Милицию? Нет, не вызывала… Я в скорую помощь позвонила. Может быть, еще… Женечка…
– Вызывайте милицию, а я сейчас приеду.
Валерия лихорадочно начала одеваться, ее била дрожь. Она плохо соображала, что делает. Она не могла потом вспомнить, как добралась до квартиры Евгения. Ночь, темень… Кажется, брала такси. Дверь открыла заплаканная Софья Иосифовна, которая сразу же повисла на Валерии и потеряла сознание. Приехавшая скорая оказывала помощь женщинам. Евгению медицина оказалась не нужна.
Валерии казалось, что картина, которую она увидела в гостиной, где лежало тело, будет преследовать ее всю жизнь. Господи, как много, оказывается, в человеке крови!..
Она смутно помнила, что было потом. Кто-то суетился, какие-то люди, соседи… Валерию расспрашивали, она что-то отвечала. Софья Иосифовна плакала, тоже говорила что-то. Никто ничего толком не видел. Из вещей почти ничего не пропало. Валерия не знала, сколько и чего было у Евгения, Софья Иосифовна тоже. Сын не посвящал ее в свои дела, она только вела хозяйство.
Все последующие дни – похороны, поминки, кладбище, – прошли, как во сне. Софье Иосифовне удалось похоронить сына рядом с его отцом, там еще осталось место и для нее.
– Я всегда думала, как Женечка будет меня хоронить? Это такой удар для него! Он тогда останется совсем один. Поэтому я так хотела, чтобы он, наконец, женился!
Валерию угнетало все это. У нее началась самая настоящая депрессия. Кашель обострился. Она вызвала врача, взяла больничный. Но это не помогло. Пришлось выходить на работу с кашлем. В разгар занятий у нее начинались ужасные приступы кашля, приходилось выбегать в коридор, долго приходить в себя. Аппетит пропал, сон тоже.
Катенька ей сочувствовала, советовала обратиться к Борису Ивановичу.
– Он не признает лекарств, потому что они отравляют организм. Можешь смело идти к нему!
– Я вовсе не боюсь лекарств, – слабо возражала Валерия, – просто они мне не помогают.
– Тем более! – Катенька, казалось, была счастлива, что Валерия плохо себя чувствует и нуждается в помощи. – Тебе нужно с кем-нибудь познакомиться, – советовала она, понижая голос, словно предлагала что-то непристойное.
– Только не это.
У Валерии пропал интерес к жизни. Она ходила, разговаривала, работала, отвечала на телефонные звонки, как автомат, ничего не чувствуя, не ощущая. Как кукла, у которой еще не кончился завод.
По вечерам звонила Софья Иосифовна, плакала в трубку, говорила, что милиция так ничего и не выяснила, никого не нашла.
– Я не верю, что расследование поможет найти убийц.
Валерия успокаивала ее, как могла. Говорила, что времени прошло еще очень мало, что нужно ждать, может быть, что-то и прояснится. В глубине души она была согласна с Софьей Иосифовной.
Однажды они случайно встретились на улице. Солнце припекало, и Валерии было жарко в черном платье и шарфе, которые она носила с дня похорон. Мама Евгения пригласила ее в кафе с открытой верандой, где они сидели в тени акаций и пили водку «за упокой Жениной души».
– Я вам так благодарна, Лерочка, – говорила Софья Иосифовна, поглаживая Валерию по бледной руке.
– За что?
– Вы сделали Женю счастливым. Да! Он любил вас. Я это видела. Хорошо, что в его жизни последний период был светлым и прекрасным. Вы вовремя съездили в Ялту… Он как будто попрощался с этим миром.
Валерия вспомнила их ссору в Крыму, и ее глаза наполнились слезами. Софья Иосифовна истолковала это по-своему.
– Вы, Лерочка, напрасно носите черное. Женя бы этого не одобрил. Он не любил печалиться, и никогда не мог делать это подолгу. Носите яркое, живите в свое удовольствие, ведь каждый миг – это великая драгоценность.
Валерия с головой ушла в работу. Она старалась заполнить каждую минуту, чтобы не было свободного времени для размышлений. Это плохо помогало. По ночам она долго не могла уснуть, и тогда с трудом сдерживаемые днем мысли прорывали шлюз и затапливали ее. Она ничего не рассказала ни милиции, ни Софье Иосифовне о серьге, которую показывал ей Евгений незадолго до смерти. Правильно ли она поступила? А вдруг бы это помогло расследованию?
У нее началась бессонница. И самое плохое – к ней пришел страх. Он появился тихо и неслышно, как первый снег, бесшумно покрывающий еще зеленые долины. Вкрадчивый, как мурлыканье сонного кота. Он становился все сильнее и сильнее.
Валерия иногда просила Катеньку приехать и переночевать вместе с ней. Но это не могло быть слишком часто. В ее жизни наступила полоса, которую даже нельзя было назвать черной. Она была неопределенного, тревожного цвета. Тревожного и опасного.
Валерия пыталась что-то вычеркнуть из памяти, притвориться, что нечто не существует, и чем больше она старалась сделать это, тем сильнее становился ее страх. Она начала понимать, что с этим что-то нужно делать. Но что? Кому она может рассказать свои тайные мысли? Не примут ли ее за сумасшедшую? Есть ли люди, способные помочь ей? И какая именно помощь ей требуется?
Она попыталась принимать приглашения некоторых мужчин, которые за ней ухаживали, но это ни к чему не привело. Несколько раз она просто повернулась и ушла, оставив кавалера в полнейшем недоумении, и потом пришлось долго объясняться и улаживать обиды. Остальные встречи не оставили ничего, кроме неприятного осадка. И она решила, что наедине со своим одиночеством ей пока гораздо комфортнее.
ГЛАВА 14.
Сиур, начальник охраны фирмы «Зодиак», ехал в своей машине на работу. Он включил музыку и под звуки лютни размышлял о событиях, поставивших его налаженную жизнь с ног на голову.
Подружка детства, с которой он мальчишкой катался на коньках и играл в шахматы, которую он сто лет не видел и практически забыл, вдруг явилась к нему на фирму, да не одна, а с приятельницей. Девушки обратились к нему со странной и нелепой на первый взгляд просьбой. Почему-то он согласился эту их просьбу выполнить, и…все изменилось.
Так он познакомился с Тиной. Он так долго искал ее, что почти не мог поверить, что она, наконец, рядом. Все события, происшедшие вслед за этим, прошли в его сознании, как сон.
Старик-антиквар, в квартиру которого его попросили проникнуть, оказался убитым. За первым убийством последовали еще два. За всем этим стояла какая-то очень глубокая, запутанная тайна.
Сиур вспомнил, как они с Тиной ходили к Ковалевскому, чтобы разузнать что-нибудь Будде – очень древней фигурке индийского божка. Воспоминание было приятным и волнующим, как и все, связанное с Тиной.
Сиур свернул на проспект и сделал музыку погромче. Простая мелодия вдруг напомнила ему ни с того, ни с сего Рим, апельсиновые рощи, запах олеандров в вымощенном каменными плитами дворике с фонтаном… Черт! Он тряхнул головой, отгоняя видение, вернулся к своим мыслям. Интенсивное движение на проспекте, полном выхлопных газов и транспорта, отвлекало его внимание. Вот-вот, казалось, придет спасительная идея, которая все расставит по своим местам. Увы! В очередной раз головоломка оказалась слишком запутанной и противоречивой.
Уже около двух недель ничего не происходило. Жизнь текла неторопливо и размеренно – девушки успокоились, перестали вздрагивать от каждого шороха. Они работали в библиотеке. Летом посетителей почти не было, и они могли заняться интересующими их сведениями.
История обрастала новыми, еще более запутанными подробностями, которые все труднее было связать друг с другом…
Сиур въехал в открытые охранником ворота, поставил машину и направился в офис, на ходу закуривая. Черт, он уже почти бросил курить! Во всяком случае, делал это все реже и реже, и вот – ему уже не хватает пачки на два дня. Он любил размышлять, либо глядя на красивый пейзаж, либо вдыхая ароматный дым хорошего табака. Это способствовало неторопливому и спокойному течению мыслей, умиротворяло. Своего рода ритуал. В последнее время ему приходилось думать много, очень много. Пожалуй, как никогда раньше.
Димка, как всегда, сидел за компьютером, увлеченно щелкая клавишами. Услышав шаги, крутнулся на стуле, увидел шефа, обрадовался. Отношения между бывшими сослуживцами сложились самые теплые, дружеские и искренние. Ребята, как и Сиур, прошедшие суровую школу элитных подразделений специального назначения, оказавшиеся волею судеб без работы, без поддержки, без крыши над головой, вынуждены были приспосабливать к себе эту свалившуюся, как снег на голову, новую жизнь. Не всем это давалось просто. Поэтому помогали друг другу, ценили проверенную в боях надежность. Жизнь, она только с виду казалась новой, а люди-то остались старые: со всеми своими пороками, тайными страстями, грехами тяжкими, недобрыми повадками, злыми намерениями. Надежный тыл, безопасность за спиной, оказывались в иных ситуациях важнее самых хитрых замыслов, самого совершенного снаряжения. Уверенность и спокойствие – обратная сторона силы.
– Привет, Сиур!
– Привет-привет. Какие новости?
Сиур ждал новостей от Алеши. Парень уехал несколько дней назад по делам фирмы, должен был выйти на связь… И вот уже пошел третий день, когда были исчерпаны все мыслимые отсрочки, которые они обговаривали, и которые могли возникнуть вследствие непредвиденных обстоятельств. Не хотелось думать плохое, но…
– Никаких. – Дима прекрасно понял, о чем его спросили. Его лицо стало сосредоточенно-грустным.
Сиур подошел к открытому окну: за забором зеленели кроны огромных лип, кленов и тополей. Из-за них, в неровные просветы между деревьев виднелись белые стены старой церкви; на голубом, выцветшем от зноя небе резко выделялись темные купола, золотые кресты, высокий столб колокольни, откуда доносился переливчатый колокольный звон… Как будто и не гудели на перегруженных проспектах и улицах тысячи автомобилей, не дымили заводы, не поднимались вверх высотные здания из стекла и бетона. Вот эта, настоящая Москва, бело-золотая, утопающая в зелени, звенящая колоколами, – ложилась на сердце вечным обещанием красоты и гармонии, созвучными сокровенной сущности человека, осеняющими его благодатью, ибо все, что кроме этого – преходяще, и оттого зыбко.
Валерия закашлялась, пошла на кухню, выпила ложку ментолового сиропа. На стене кухни, отделанной под дерево, висела плетеная композиция – лоза, шишки, какие-то блестки. Знакомая подарила… Когда это было? Кажется, на прошлый Новый год.
В груди притаилась глухая тоска. Хотелось ничего не видеть, не слышать, ни о чем не думать. Она зажала уши ладонями, закрыла глаза: наступила тишина. Только тишина эта не успокаивала, она просто существовала, сама по себе, а Валерии было одинаково тошно, что в тишине, что в разноголосице звуков.
Она достала из холодильника сыр, мед, изюм. Вяло пожевала. Изюм был превосходен: крупный, сладкий, без косточек. Это почему-то не радовало. Аппетит отсутствовал. Валерия тяжело вздохнула, поплелась в комнату. И тут все то же – надоевший сервант, пыльные искусственные цветы…
– Как на кладбище, – подумала она. Но и эта мысль прошла как бы мимо сознания.
В памяти возникло лицо Евгения, его черные волосы, иудейские, чуть навыкат, глаза, как бы подернутые слезой. Она подумала о его могиле, высохшем холмике земли, с которого уже убрали пожухлые, вульгарные венки…
– Боже, как все это грубо! Как надоело… Постылая комната, постылые вещи, постылая жизнь… Нет, так нельзя! – возразила она сама себе. Теперь ее внутренние диалоги были лишены движения, как стоячее болото. – Что со мной происходит? Неужели, это смерть Евгения так на меня повлияла? Может быть, я все-таки его любила?
Мысль о любви была ей противна так же, как и все остальное. Она обвела потухшим взглядом свою комнату, которая раньше ее устраивала и даже казалась уютной. Валерия передернула плечами от отвращения. Не устроить ли ей генеральную уборку? Или… Нет, пожалуй, лучше сделать перестановку, полностью изменить интерьер.
Она подошла к серванту, начала доставать посуду. Между тарелок, чашек и хрустальных фужеров стояли несколько сувенирных яиц, подаренных ей на пасху. У художника, видимо, было то же настроение, что и у нее сейчас. На бледно-голубых овалах он изобразил белую церковь, перед которой росли, протягивая вверх ветки осенние голые деревья, темные, мокрые, словно черное кружево. На ветках сидели грачи. Снег, покрытый синими тенями, осел. Весеннее талое утро будило тяжелую меланхолию.
– А может быть, это вороны? – Валерия снова поймала себя на мысли о кладбище.
Все сувениры были выполнены в одном ключе, показывая один и тот же храм в разных ракурсах – то боком, то прямо, то крупным планом, с куполами, то мелко, в отдалении между деревьями. Она задумалась, вертя в руке яйцо, что же это за храм? Вроде знакомый силуэт… Нижняя половинка яйца вдруг упала на ковер, что-то сверкнуло.
Валерия наклонилась… чувствуя, что не может вдохнуть воздух, она тихо опустилась на пол; в глазах потемнело, на висках выступил пот. Рядом с раскрывшимися половинками пасхального яйца лежала, нестерпимо сияя красным, золотая серьга. Где она ее видела?.. Боже мой! Эту драгоценность показывал ей в машине Евгений, незадолго до смерти. Но как она попала сюда?
Камень, оправленный в желтое золото, был словно живой. Не ограненный, а как бы обкатанный, отшлифованный морскими волнами, абсолютно, неправдоподобно гладкий, яркий, в форме не слишком вытянутого эллипса. Золото вокруг камня, выкованное в виде цветочно-листового орнамента, совершенно терялось – необычный рубин затмевал собою все.
Валерия очень медленно и осторожно, словно боясь то ли обжечься, то ли испортить хрупкую вещь, взяла серьгу и положила на ладонь. Руке стало тепло, а все тело наполнилось золотистыми волнами энергии, растопившими тоску. Мимолетное блаженство озарило ее и исчезло. На смену пришел неукротимый, панический приступ страха, сжав горло в комок, тяжелым спазмом останавливая сердце.
Разрывающий грудь приступ кашля, переходящий в удушье, потряс ее тело. Она хотела закричать, и не смогла. Сколько длился этот кошмар, Валерия потом не помнила. Она потеряла сознание. А когда пришла в себя, за окном уже была ночь.
Она положила серьгу туда же, где нашла ее, и отправилась на кухню, выпить что-нибудь успокоительное. Когда мысли перестали скакать, как бешеные, ей стало ясно, почему убили Евгения. Это каким-то образом связано с серьгой. Она не знала, каким именно, но сама суть дела не вызывала сомнений. Евгений погиб из-за того, что у него оказалась эта вещь. И он знал, что от рубина исходит опасность, иначе не спрятал бы его в квартире Валерии.
Кстати, когда он мог это сделать? Да когда угодно! Она же не следила за ним. Выходила на кухню, в ванную. В любое удобное время он мог положить серьгу в пасхальное яйцо. Честно говоря, она даже не знала, что яйца открываются. Они были так искусно пригнаны, что ей просто не приходило это в голову. А Евгений знал, как делают подобные сувениры.
Она вспомнила, как они гуляли по Измайловскому парку, рассматривали палехские шкатулки, федоскинскую роспись, ярких, румяных матрешек, павлово-посадские платки… и глаза ее наполнились слезами. Все окружающее приобрело расплывчатые очертания, в носу защекотало… Валерия глубоко вдохнула и запрокинула голову, пытаясь остановить поток слез. Кажется, ей это удалось.
Так все же, почему Евгений ничего не сказал ей о том, что спрятал у нее серьгу? Ведь если он сам боялся держать драгоценность у себя дома, не мог же он не понимать, что ей тоже может угрожать опасность! Те люди, что расправились с ним, доберутся и до нее.
Очередной приступ паники оказался значительно короче предыдущих: она настолько уже обессилела, что не могла больше ни думать, ни бояться.
– Спать! – решила Валерия. – Утро вечера мудренее. Утром, возможно, все будет по-другому. Новый день принесет новые мысли и новые решения. Утром она сможет понять больше.
Сон опустился тяжелым душным облаком, отключил все восприятия, мысли растворились в его туманных клубах…