И в этом походе, в который попросился он от скуки и дворового безделья и который повернул всю его жизнь, Костин вдруг осознал с недетской ясностью – человек ничего не стоит. Прах, пыль на ветру, жалкая кучка безымянных костей.
Зачем мучились? Из-за чего переживали этот ужас? За что умирали? За Родину?
Которая бросила их помирать, как собак, и не нашла времени, сил и желания хоть через десятилетия присыпать их прах горстью земли. Почему-то Родина в представлениях Костина имела облик его пьяной, всегда обиженной, недобро смотрящей маманьки.
Марксэнова мать, черт бы тебя побрал! Сука старая!
Этим же летом он совершил важное открытие. В откопанном скелете – был это красноармеец или немец, не узнает уже никто и никогда, – в пугающем желтом оскале черепа увидел Марксэн Костин две золотых коронки. Он долго сидел у своего раскопа и думал, позвать ли кого-нибудь из приятелей или взрослых. Лезть в рот скелету он опасался – во-первых, противно, а во-вторых, страшновато – вдруг щелкнет зубами? Потом решил не поднимать лишнего шума. Перочинным ножом легко раздвинул зубы, и коронки вылезли из пустой десны мгновенно. Спрятал в карман и никому об этом не рассказывал.
С этого дня благородное занятие Костина приобрело новый смысл. Он был достаточно сообразительный парень, чтобы не нести в скупку эти зубы. Он ждал случая. Случай явился сам в школу и назывался зубной врач Грачия Арменакович Папазян, проводивший у них регулярную диспансеризацию. По линии стоматологии у Костина все было в порядке, по части зубов его мучил совсем другой вопрос. Он и задал его, сидя в кресле под шум визжащей бормашины:
– Грачия Арменакович, у нас с мамой осталось два золотых зуба, коронки. Скажите, пожалуйста, их можно куда-нибудь деть? Или поставить мне?
Врач засмеялся:
– Тебе еще рано ходить с фиксами! Но если хочешь, я посмотрю. Могу дать за них какие-то деньги, если они действительно золотые…
Костин принес. И получил от Папазяна состояние – целых пять рублей! Огромные деньжищи!
Выросший в Сухаревских трущобах пацан быстро сообразил вещь самоочевидную: коль скоро он переложил на свои тощие плечи обязанность мамки-отчизны, нашей замечательной родины-уродины, что по-польски означает «красота», – сохранить память о ее погибших сыновьях, то и искать эту память надо грамотно, целенаправленно. Нужно искать останки бойцов, которые унесли в прах единственно нетленную штуку – золотишко! Ведь им, павшим, брошенным и забытым, никакого урона от этого не будет. Ну не сдавать же державе их золотые зубы, последнюю ценность этих оставленных на распыл и разжев бродячим хищникам! Как в очень нравившемся Костину фильме «Без вины виноватые» правильно говорилось о матерях, бросающих своих детей, – это он хорошо понимал, сам такую имел.
Он уже обладал кое-каким опытом в поисках останков, а тут стал понемногу разбираться и в географии, и в истории массовых потерь. Плохо только – золотых зубов у тысяч погибших в Мясном Боре бойцов не было. Да и откуда было взяться золотым коронкам у солдат, призванных из нищих деревень и городского пролетариата, владевшего только запасными цепями. Эти люди и не знали, что такое золотые коронки. Но он теперь постоянно терся среди следопытов и поисковиков и однажды услышал разговор о том, что осенью сорок шервого года под Москвой в районе Волоколамска были выбиты несчитанные тысячи московского ополчения – элиты интеллигенции, самых обеспеченных людей столицы.
Костин искал места, где полегло московское ополчение, два года. И в конце концов нашел. Он никого не звал в компанию, подолгу расспрашивал стариков, не боялся копать старые могильники, рвы, обвалившиеся окопы. За это лето он собрал шестьдесят три золотых зуба, обломки мостов и бюгелей, тонкую золотую оправу для очков.
Марксэн Костин стал взрослым. У него появились деньги, независимость и бабы. Он все время хотел и мог трахать кого угодно – вокзальных прошмандовок, молодых мужиков, коз, все, что слегка дышало и имело температуру живого тела.
– Физиология не препятствует, в натуре! – говорил он искренне.
Выдающимся его успехом было открытие захоронения польских военнопленных.
Тогда это было глубочайшей государственной тайной, и Костин, по существу, задолго до создания правительственных комиссий, извинений Горбачева и прочих державных реверансов и признаний в убийстве тысяч польских офицеров разыскал это захоронение под Осташковом – заброшенное, никем не охраняемое, забытое. В течение трех лет Костин безнаказанно и беспрепятственно копал рвы, вынув из земли клад графа Монте-Кристо – в пересчете на советские реалии. Он в частном порядке взыскал с Польской армии посмертную контрибуцию.
Но тут в его удачно складывающейся судьбе возникла неприятная пауза. Во время сдачи очередной партии золотых зу-фов его взяли обэхаэсники. Костин прикинулся шлангом, мол, просто перепродавал для стоматологов зубы, хранившиеся у него тысячу лет. Никого всерьез не заинтересовало, где он их взял, и Костину впаяли трешник.,В тюряге он и познакомился с человеком незаурядным, по имени майор Швец.
Швец не мог бросить без присмотра или зарыть обратно в землю такой редкий талант.
Джангиров в те поры был человек всемогущий – играл на две лузы, и в КГБ, и в МВД.
Но еще сильно небогатый.
Швец, не очень вдаваясь в подробности, попросил своего компаньона и покровителя достать карту-схему захоронения жертв сталинского побоища. Тайна сия тогда еще велика была – вроде ракетно-ядерных секретов державы.
Предполагалось, что эти великомученики возносились прямо на небо, а плоть их каким-то образом дематериализовалась.
Никуда они не возносились, а проваливались в огромные ямы. Поначалу ямы окружали дощатым забором, рос там бурьян и чертополох, потом за давностью времен запретку снимали, доски разворовывали окрестные труженики села, столбы опорные сгнивали и падали – возникал там пустырь.
Место, опустевшее от жизни, от памяти, от времени.
Джангиров эту карту-схему достал и передал Швецу. А тот, конечно, не отдал ее Костину, а называл ему точные координаты только одного захоронения. А было мест для ликвидации врагов народа вокруг Москвы числом тридцать шесть.
Валялись там косточки высоких чинов, больших людей, гордость и сила пришедшего нового правящего класса. Только за первый сезон раскопок Костин выбрал четыре килограмма золотых зубов.
Швец отбирал всю добычу, взвешивал и делился по-честному – платил наликом тридцать три процента. Выколоченные из скелетов зубы Швец отдавал на переплавку и сбывал ювелирам по нормальной цене – это тебе не хухры-мухры, самое что ни на есть чистое высокопробное зубное золото. Потом он нашел более выгодный путь – через Бастаняна их перебрасывали в Нью-Йорк. А здесь Витя Лекарь за копейки превращал их в дикарские колье для негров, которые верили в силу вуду. Навар получался фантастический!
Но ценность Черного Мародера, как с легкой руки Швеца все стали звать Костина, начала непрерывно возрастать, поскольку выяснилось, что он справляется с любыми поручениями майора.
У Костина были две замечательные добродетели. Человеческая жизнь для него измерялась количеством золотых зубов но рту жертвы. Этого одного хватало, чтобы сделать из него равнодушного, спокойного убийцу. И второе – он мог, как зверь, неподвижно ждать, сколько угодно терпеть, мокнуть, мерзнуть, голодать. Но все эти неприятные обстоятельства его странного бытия были ему как бы безразличны.
Ну, работа такая!
И вот сейчас, прождав более двух часов, он отвечал негромко на нетерпеливые звонки Десанта из машины:
– Да не дергайся ты, не метусись… Все путем, все спокойно… Чуть что – я тебе позвоню…
***Лембит на своей точке ждал, не подавая признаков жизни. Они, эти эстонцы, такие: помрет, а не закряхтит. Пусть живет! Толку от него, как от козла молока – все вставные зубы пластмассовые. Или фарфоровые. Во Франции, говорит, ставил.
Ему, мол, по контракту бесплатно полагалось. Вот дурак! Если на халяву – чего ж золотые не поставил?…
Калитка в проходной прокуратуры отворилась, на воле возник чернявый парень с острыми ушками и рваным шрамом через всю морду лица. Постоял на тротуаре, оглядываясь по сторонам, как будто искал подходящий ему экипаж. Но, видно, устраивающего его лимузина не обнаружилось, вот он и раздумывал, брать ли проходящие мимо «Жигули». Долго стоял, покачиваясь из стороны в сторону, посматривая окрест. Потом не спеша пошел в сторону метро «Павелецкая». Прошагал мимо Костина за витринным стеклом вплотную. Спустя чуть, дав ему отойти шагов на пятьдесят, Костин выскользнул вслед. Позвонил по телефону Десанту и сказал:
– Двигайся тихонько вслед за мной. Позвони Лембиту, предупреди. Если он пойдет в метро, будь на стреме, я тебе отсемафорю…
Мамочка шел не спеша, гуляючи, оглядывался регулярно назад, останавливался, прикуривал, ничего подозрительного не обнаружил – Костин шел за ним по противоположной стороне улицы. В вестибюле метро Мамочка впал в затруднение – он явно не знал, сколько стоит билет. С помощью кассирши разобрался, потом рассматривал карту метрополитена, с удовольствием нажимал кнопки электрического плана маршрутов.
Костин, расположившись за стойкой газетного киоска, командовал Десанту:
– Слушай внимательно… У него три возможных направления – радиальная линия и кольцевая в обе стороны… Позвони Лембиту, и поезжайте по Садовому кольцу в разные стороны – где бы этот гусь ни сошел, один из вас будет поблизости… Я позвоню…
Они медленно ехали друг за другом на эскалаторе в пахнущую сыростью и резиной преисподнюю, и Костин изо всех сил старался не потерять его из виду и в то же время не подпирать ему спину. Стены эскалаторного туннеля были украшены рекламными плакатами. «Иисус Христос – Бог, Библия – истина». Через два метра общественность уведомляли: «Презервативы „Онтекс“ – то, что мы надеваем».
Удивительно, что не нарисовали – что и куда мы надеваем. Следующий плакат убеждал: «Вагинальная мазь „Бетадин“ – это ваша стихия».
«Во дают!» – подумал с восхищением Костин. Он заметил, что преследуемый им Мамочка тоже с интересом разглядывает рекламу. Но эскалатор кончился, вагинальная стихия иссякла, и Мамочка повернул налево – на платформу в сторону внешнего кольца метрополитена. Костин прошел мимо Мамочки, нацелившегося садиться в головной вагон, и вошел в следующий – через стекло переходной двери он видел своего мазурика. Народу было немного – середина дня. На станции «Киевская» Мамочка вышел из вагона и поехал на визжащей лестни-це-чудеснице в сторону вокзала.
Костин с ужасом представил себе – что делать, если Мамочка сядет в электричку и поедет в какую-нибудь Тмутаракань? Иди уследи его там и сам не засветись! Но ничего страшного не случилось – бандюган ленивым пешеходом направился к гостинице «Ренессанс». Костин сразу же вызвонил Десанта и велел ему вместе с Лембитом подтягиваться ближе. Он не обратил внимания на серую, потертого вида бабенку, которая, отворачиваясь от пронзительного ветра, говорила в отворот плаща:
– Ну, конечно, оба двое здесь… И хачик ваш, и чернявый кучерявый урод…
Он за вашим от самой прокуратуры топает… Он с кем-то по радиотелефону собеседует… Думаю, подкрепление подтягивает… Сейчас узнаю, в какой номер отправился хачик… Держите связь…
57. МОСКВА. БОЛЬШОЙ СБОР
– Итак! Давайте обсудим основополагающие подробности проекта, – официальным тоном предложил Хэнк. – Я вам, безусловно, верю, но в некоторых деталях хочется быть уверенней…
Джангир развел короткие ручки, засмеялся одобрительно:
– Ну что ж, недоверие в бизнесе – явление фундаменталь-нбе. Мы с вами знаем, что при безграничности материнской любви переливание крови ребенку может быть смертельно.
– Вот именно, – кивнул Хэнк.
Монька и Швец слушали молча, в разговор пока не вмешивались.
– Полагая вас полноправным партнером, – сказал Джангир, – объясню, по возможности, все, что вас будет интересовать и не может принести нам прямого ущерба…
– Кстати, а как в смысле секретности наших переговоров? – перебил Хэнк. – Они не могут прослушиваться?
– В этой комнате – исключено! – отрезал Джангир. – Она встроена в объем другого помещения, и зазор между стенами заполнен электронными беспорядочными импульсами – там хаос. У «слухача» скорее уши лопнут, а подробностей он не узнает.
Швец не утерпел и обозначил свое присутствие:
– Дело в том, что мы вынуждены принимать такие меры. Наша страна тяжело болеет приватизацией. Самая острая форма – это приватизация юстиции. Куплены суды, полиция, спецслужбы, и торговля чужими секретами сегодня самый выгодный бизнес. Поэтому вам должны быть понятны наши меры предосторожности…
– Я это всячески приветствую, – сказал Хэнк.
– Итак! – Джангир снова взял поводья на себя. – Поясню вам схему нашего проекта в общих чертах. Наша сторона, – он положил руку на плечо Швеца, – создала с помощью двух юных гениев химический продукт, дающий чрезвычайно сильный галлюциногенный результат. По своему классу этот синтетик относится к группе метамфетаминов, но наркотический эффект намного сильнее. По существу, полграмма вещества можно использовать для ста разовых доз. У нас есть собственное полупромышленное химическое производство, которое может обеспечить нас любым необходимым объемом этого продукта. Выглядит препарат как белый кристаллический порошок, похожий на тальк. Открытие это нигде не зарегистрировано и принадлежит нам. Мы условно называем препарат «Супермет»…
– Как можно поговорить с вашими юными гениями? Создателями вещества?… – спросил Хэнк. Джангир сделал скорбное лицо:
– К сожалению, сейчас это невозможно… Из соображений их собственной безопасности мы предпочитаем, чтобы они жили не в Москве. Здесь слишком много соблазнов и опасностей…
– Ага! – кивнул Хэнк. – Иначе говоря, вы держите их под замком…
– Ну, конечно, можно сказать и так. По-русски слово замок означает запор и дворец – замок. Мы организовали им прекрасную жизнь под надежным замком в очень комфортном замке… Даст Бог, как-нибудь в следующий раз мы вместе поедем к ним в замок, и вы сможете с ними познакомиться…
– Хорошо, – согласился Хэнк. – Как вы предполагаете транспортировать препарат на рынок?
– После тщательного анализа мы выбрали основным плацдармом Северную Америку – Штаты и Канаду.
– Почему? – спросил Хэнк.
– В этом регионе живет самое большое количество черного населения, склонного пользоваться синтетическими наркотиками и имеющего для этого деньги. Это недешевая забава…
– Понятно, – кивнул Хэнк. – Как это будет переброшено в Штаты?
– Нами проведена большая подготовительная работа. – Джангир вздохнул, изображая, видимо, усталость от такой работы, и показал на Моньку. – Мы через господина Гутермана приобрели партнеров из крупнейшего немецкого концерна «Зееманс Штакер электришен унд лихт». Мы купили в Рославле умерший электроламповый завод и возродили производство люминесцентных ламп с торговой маркой «Зееманс». Под этой этикеткой в люминесцентных трубках мы и будем переправлять в Штаты «Супермет». Формат уже определен – 220 граммов в каждой лампе…
Джангир протянул Хэнку запакованную в картонный трубчатый футляр люминесцентную лампу с нарядными фирменными лейблами. Маленькими буквами в углу картонки напечатано: «Made in Russia».
Хэнк усмехнулся:
– Если не считать сырья и материалов, наверное, это будет единственный промышленный продукт из России, который поступит на рынки США.
– Очень возможно, – спокойно согласился Джангир. – Далее я передаю слово господину Гутерману, бразды правления переходят к нему.
Монька досадливо поморщился:
– Что тут размазывать кашу по тарелке? Мы будем гнать лампы в Америку, как нормальный бундесовый товар. И интересу у сторожевых к нему меньше, это надежно и проверено. Отправляем из России автотрейлером до Гамбурга, а оттуда морем в Нью-Йорк. Декларацию будем оформлять из Гамбурга – это же теперь германский товар…