– Надеюсь, что все будет нормально…
Швец увидел, что к ним направляется Хэнк, и сразу же продолжил питейно-алкогольную агитацию:
– У нас есть народная присказка: «Выпивка была и сладка, и тяжела, суслена и лакома, и пьяна, и весела до гроша последнего».
Перекочевал к Моньке и тихонько сообщил:
– С этим пидором Нариком покончено – слава те, Христос! Спасибо, друг, ты решил много проблем…
Монька кивнул. Если бы Джангир и Швец не были так впечатлены новостями вьета, они бы заметили, как почернел, закаменел Хэнк, будто его чугуном накачали. Обратил внимание только Монька, который больше-сидел и помалкивал, прислушиваясь к разговору. Он видел, что, поздоровавшись с вьетом, Хэнк будто гирей по башке схлопотал. Так выглядят люди, поручавшиеся с привидением или встретившие труп, давно и надежно закопанный.
Сейчас Хэнк все силы бросил на то, чтобы не выдать себя, не показать потрясения, которое он испытывал, Он не встретил привидение, и не труп явился к нему на встречу. Он сам, Хэнк, откопавшийся труп, почти похороненный двадцать лет назад этим желтым душегубом, этой моложавой злой обезьянкой с щетинистыми узкими усиками.
Боже мой, сколько лет мечтал Хэнк рассчитаться с ним! Вонг был начальником контрразведки и пытал пленных летчиков сам. Они называли его крысобоем, потому что он ходил с проволочной небольшой сеткой, в которой держал пару крыс. Он заколачивал людей в ящик вроде фоба и впускал туда визжащих голодных противных кровопийц. Хэнк побывал в этом ящике – до сих пор он просыпается иногда по ночам в холодном поту. Первые несколько лет своих мытарств Хэнк тешил себя мечтой, что когда-нибудь Вонг попадется ему в руки. Но Вонг не мог попасться.
Он остался в затерянном мире, исчезнув из жизни Хэнка навсегда. И вот теперь, спустя двадцать лет, он появился вновь. Где?! В России! Куда Хэнк впервые в жизни попал на несколько дней!
Конечно, Вонг не мог узнать в лощеном немолодом американце грязного, окровавленного, измученного тощего парня, пилота со сбитого вертолета. Там, в лагере, Хэнк был всегда в грязи, в кровоподтеках и лохмотьях. Там еле-еле жил, медленно умирая, совсем другой человек.
Хэнк с большим бокалом коньяка в руке сидел неподвижно, будто задремал, и лихорадочно соображал – такой случай не повторится. Нет, не рассчитаться сейчас по долгам будет не правильно. Он знал, что отложенные планы никогда не сбываются. Он жил, считая, что цели, которые он намечал, только проекция сегодняшнего события, сиюминутного мгновения. Только то, что можешь и хочешь сейчас, имеет цену. Завтра это будет невозможно.
Но как это сделать? Оружие, прекрасное, безотказное, из которого они стреляли перед обедом, охрана давно унесла. Одной рукой с тренированным азиатом врукопашную он не справится. Ну не кромсать же его столовым серебром!
Джангир дал знак – двое охранников сняли с земли квадрат дерна, оттуда пыхнуло жаром и волшебным ароматом. В яме на кострище был установлен здоровый чугунный котел. Крякнув, охранники выдернули его на поверхность, сняли кованую крышку.
– Вот это блюдо, которое нельзя получить даже в ресторане «Максим»! Генеральская каша! – возгласил гордо Джангир, обращаясь к оглохшему и онемевшему Хэнку. – На дно котла с вечера загружают несколько фунтов балыка – брюшки лещей. Потом засыпают пшеном и ставят на кострище в выкопанную яму. Солят, перчат, выливают бутылку водки, закрывают крышкой и закапывают землей. Угли тлеют до утра, и пшено медленно превращается в кашу, имеющую вкус черной икры…
Швец заорал:
– Давайте все выпьем за нашего товарища, замечательного человека Вонга! – Налил ему большой бокал с криками:
– Штрафную, штрафную!…
Вонг пригубил и под крики «До дна, до дна, до дна!» выпил здоровый фужер, после чего к нему подошел и крепко обнял Джангиров, потом Швец. Монька лениво приподнялся, чтобы не ломать компании, подошел к Вонгу, обнял его и как-то боком – щекой и ухом – изобразил поцелуй.
И Хэнк очнулся от дремоты, встал из своего плетеного кресла, подошел к стоящему у стола Вонгу и, склонившись над ним – он был почти на две головы его выше, – крепко обнял, прижал к себе. Он обнимал его как настоящий товарищ – тепло и сердечно, и держал он Вонга за спину левой рукой с протезом в тонкой кожаной перчатке. А правой взял со стола большую двузубую вилку, торчащую из жирного загривка осетра, и с размаха воткнул ее Вонгу в оголовок, поверх шеи. И для верности приподнял на вилке тщедушного вьета…
НЬЮ-ЙОРКСКИЙ ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ.
Вознаграждение 500 долларов за информацию, которая приведет к аресту любого лица за незаконное владение огнестрельным оружием. Если вы знаете о ком-либо, кто незаконно использует, продает или перевозит огнестрельное оружие, звоните по нижеуказанному номеру, оператор которого сохранит вашу анонимность.
1-866-gun-stop 1-866-486-7867
65. МОСКВА. ДЖАНГИРОВ. ГЕНЕРАЛЬСКАЯ.БОЛЕЗНЬ
Когда секретарь доложил о приходе Джангирова, Павел Николасвич Келарев пребывал в мире прекрасного. Он грустил о безвременно сгоревшем Бастаняне, с восхищением рассматривая полотно Пиетро Вануччи «Святой Себастьян». Эту картину мазурики сперли в Петербурге из музея полгода назад, и сейчас ее неожиданно отловили во время перепродажи. От восхищения Павел Николасвич нежно поглаживал ладонями лак на красочном слое, причудливые изгибы каннелюров и раздумывал о том, что нужно сегодня же, не откладывая, вызвать Савоськина, бомжующего художника-реставратора. Чел-каш по призванию, пьяница и босяк, Савоськин был гениальным копиистом и фальсификатором картин. Он делал копии со старых полотен, которые спокойно могли пройти экспертизу «Сотби».
В свое время Павел Николасвич, человек предусмотрительный, обошелся с попавшимся Савоськиным весьма милосердно и теперь время от времени пользовался его услугами. Надо будет, чтобы за неделю Савоськин сделал копию «Себастьяна», застарил ее, и Келарев с удовольствием возвратит ее в музей. А оригинал, эта прекрасная старая крашеная тряпочка, пускай полежит в запаснике у Келарева.
Ведь как ни долог служивый век, а всему конец приходит. Нужно думать о той грустной поре, когда ты снимешь генеральский мундир и любой твой рассказ будет начинаться с фразы: «Когда я был заместителем министра внутренних дел…»
И на формальный вопрос Джангирова о том, как идут дела, ответил искренне благодушно:
– Ну какие могут быть у нас дела в министерстве поддержки добродетели и предотвращения греха? Уголовные! – показал на свой полированный пустой стол и развел руками:
– Как указал нам классик – «генерал-полковнику никто не пишет».
– Но, наверное, исправно стучат, – заметил Джангиров.
– Это бывает, конечно. Не без этого, – согласился Келарев. – С чем пожаловал, дорогой друг?
– Посоветоваться надо, – сказал Джангир и показал на картину, где корчился в смертной муке распятый Себастьян:
– Это кто? Христос?
Келарев снисходительно засмеялся:
– Нет, это не Христос. Это святой Себастьян, начальник охраны императора Нерона. Шеф его преторианцев. Знаешь, этакий античный Коржаков. Из сочувствия к христианам сплавлял им важную информацию совсем как наш. Но был разоблачен и распят.
– Ну, нашего-то если и разоблачат, то не распнут, – вздохнул Джангиров.
– О, я на это очень надеюсь! – сказал Келарев. – Наш – человек очень хороший. Важный и нужный!
Джангиров глянул подозрительно:
– А что? Он тоже в деле?
Келарев вздохнул:
– Петя! Надо нам с тобой обсуждать такие вопросы? Знаешь, за это и головы можно не сносить. Ну, просто хороший мужик! Человек на своем месте.
– Паша, мне надоели игры в прятки! Я хочу точно знать: кто стоит за нашей спиной? А точнее говоря – на наших плечах. Спрашиваю я это не из любопытства, а чтобы знать резерв своей безопасности.
– Петя, друг, не возбухай! Я ведь особого секрета из этого не делаю. То, что не нужно, я не говорю. А чтобы ты не дергался, я могу тебе сказать, что за нами приглядывает, помогает и участвует первый вице-премьер товарищ Александр Семенович Половцев. Это тебя устроит? Мои слова для тебя могут быть просьбами и советами, а вот то, что говорит Половцев, я прошу тебя выполнять неукоснительно. Ты это уяснил?
– Уяснил, – смирно сказал Джангиров, который и раньше был почти уверен в том, что на вершине пирамиды восседает Половцев. И это его устраивало и успокаивало. Но не хотелось оставить последнее слово за Келаревым. – Я думаю, Паша, что ты такой давно успешный, потому что ты глубоко равнодушный ко всему и ко всем человек…
– Ну-ну-ну! – замотал головой Келарев. – Это не правда. Я не равнодушный. Это самообладание и умение контролировать свои дела и разговоры.
– Не знаю, может быть, – пожал плечами Джангир. – Но самообладание и равнодушие у тебя, разделяет столь тонкая граница, что мне ее различить невозможно. Человек должен испытывать страсть в том деле, которым он занят. Иначе ничего не выйдет. Для меня это истина в последней инстанции.
Келарев посмотрел на него с добродушной усмешкой, неторопливо сказал:
– Знаешь, это звучит страшно: «истина в последней инстанции». Такое впечатление, что она приговорена окончательно и ей остается ждать только помилования.
– Приятно, что ты такой шутник. Есть возможность и время веселиться.
– Петро, я не веселюсь. Я просто стараюсь на все смотреть с юмором. Это помогает от нашего профессионального заболевания – генеральской болезни.
Знаешь, когда человек надевает тяжелые золотые погоны, они сдавливают кровоток в мозг. И нормальный человек на глазах глупеет и злеет. Надо в себе контролировать эти симптомы…
– Я был бы рад позволить себе такое философски-спокойное отношение к окружающему нас бардаку. Наверное, я устал от всего того грязного ужаса, который происходит вокруг нас.
– Друг мой Джангир, не сгущай краски, не передергивай и не запугивай меня.
По-моему, ничего такого страшного не происходит. Как видишь, назревает новый политический поворот. Через полгода скорее всего будет другой президент.
Произойдет очередная смена власти, а народ наш очень ярко и отчаянно безмолвствует. Всех устраивает происходящее, так что ты напрасно так гонишь пену. Твоя экстремистская реакция от ненависти к демократии…
Джангир рассердился:
– Паша, ты что, издеваешься надо мной? Я был бы самым страстным защитником демократии в России, если бы те, кто украл это имя, не были бы грязными ворами и самозванцами, убийцами нашего будущего. Они лишили меня цели в жизни. Нет больше противостояния между добром и злом, которому я служил всю жизнь, а идет вялое соревнование между говном и грязью.
– Ай-яй-яй-яй! – развел пухлые руки Келарев. – Как страшно звучит! Читай школьную литературную программу. Великий русский демократ Николай Гаврилович Чернышевский указывал нам полтораста лет назад: «В России сверху донизу все рабы». Он знал свой народ. А сейчас все рабы и воры. Ничего страшного. Поверь мне. Я знаю, о чем говорю. О системном государственном кризисе кричат только корыстные дураки и заинтересованные невежды.
– Ты так думаешь всерьез? – спросил Джангир.
– Конечно! Конечно. Ровно два века назад, при Павле Первом, внешнеторговый долг России составлял сто двадцать четыре миллиона рублей! Это всего в тысячу раз меньше, чем сейчас. Но рубль был другой. То есть сейчас положение России намного лучше, чем при императоре Павле, когда считалось, что все дела прекрасны. И сейчас все дела прекрасны. Для нас с тобой, во всяком случае…
– Я тебя понял, – сказал горько Джангир. – Пускай нам общим памятником будет построенный в слезах капитализм? Так, что ли?
– Наверное, наверное, – махнул рукой Келарев. – Так о чем хотел посоветоваться?
– Нужна, Паша, твоя помощь. Мы развели все концы с Нариком и его компанией. Но в результате внутренних разборок погиб один из самых крупных криминальных вьетнамцев – Вонг.
Келарев кивнул:
– Знаю этого желтого истязателя. Туда ему и дорога…
– Это-то конечно. Но его гибель может привести к большой войне. Вьетнамцы способны набраться духу и выйти против наших… Возможна большая резня…
– Что ты хочешь?
– Ты сам знаешь, что вьетнамцы в Москве – черная финансовая дыра. Они получают на четыре миллиарда долларов в год товаров, которые впоследствии исчезают неведомо где. Ни отчетности, ни налогов – никаких концов, никаких следов. Нужно, чтобы, не откладывая, сегодня, максимум завтра, ты организовал тотальный наезд на все вьетнамские точки в Москве. Это должна быть не демонстрация силы, их надо потрясти всерьез. Им не до Вонга будет, когда их возьмут за грудки.
– Как говорят наши незалежные братья-хохлы, як свиню шмалят, ей не до порося…
– Вот именно! Ты это можешь сделать?
– Могу! Конечно, могу! Это абсолютно богоугодное дело. Все, что найдем, – изымем, пусть в казну пойдет. Мы, кстати говоря, давно планировали что-то вроде этого, но руки не доходили. А если для пользы дела, то – всегда.
– Ну и слава Богу. Договорились…
– Петро, мне не нравится твой тон. Ты говоришь так, как будто я тебе в чем-то когда-либо отказываю. С тем, с чем ты приходил ко мне раньше, я вынужден был отказать, потому что это была глупость. Я хочу, чтобы ты знал: вероломство и предательство – вещи простые и естественные, неприятные, как запах изо рта, и с этим можно мириться. А вот глупость – это уж простите, этого я допустить не могу. Поэтому и отказал…
– Занятно, – покачал головой Джангиров. – Как просто и душевно ты стал со мной разговаривать. Глупостью попрекаешь…
– Петя, мы с тобой люди военные и знаем, что такое дисциплина. А в армии первый принцип субординации: я начальник – ты дурак, ты начальник – я дурак. А что касается вьетнамцев, то сегодня же затею на них большой погром.
Джангиров собрался уходить. Келарев ласково спросил:
– Что твои зарубежные гости?
– Нормально, все в порядке. Американец уже улетел.
– А еврей этот твой как поживает? – продолжал интересоваться Келарев. – Он, по-моему, из Одессы?
– Да. Но сейчас он из Вены.
– Я знаю, я знаю… – покивал Келарев. – Толковый человек?
– В высшей мере.
– Ну и слава Богу. – Келарев вспомнил что-то и сказал:
– Я тут как-то читал всеподданнейший рапорт губернатора Малороссии князя Меньшикова. Он там смешно пишет: «Населилась Одесса людьми, набродом со всей Руси, и полно здесь опричь того сербов, поляков, немцев, греков, армян, и все это густо сдобрено жидами». У меня такое впечатление, что каждый нормальный город в мире сейчас густо сдобрен жидами…
– Дрожжи, закваска людская, – заметил Джангир и ехидно добавил:
– А сдается мне, Паша, что ты сильно не любишь евреев. Это сейчас не модно. Не демократически, а?
Келарев усмехнулся:
– Петя, хочу признаться тебе, что я настоящий российский патриот. Люблю свою страну – есть грех! И мне неприятно видеть, как сальные пархатые конкистадоры с Брайтона пересекают Атлантику в обратном направлении. В обмен за спирт «Ройяль» и ножки Буша они отнимают у нашего народа – глупых и пьяных аборигенов – достояние дедов и внуков… Бог с ними, – махнул рукой Келарев. – А с вьетнамцами разберемся очень круто…
66. НЬЮ-ЙОРК. ХЭНК. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Гигантский тугой фаллос висел над миром в голубых небесах Нью-Йорка.
Дирижабль «Фуджи», золотисто-зеленый хер с мотором, плыл неспешно над городом, рекламируя себя и милую идею – на этот очумелый город давно болт положили.
Хэнк стоял у окна гостиничного номера и глазел на дирижабль, чтобы не смотреть на Восьмую авеню, суетливо простирающуюся далеко внизу. Улица старательно выбиралась к респектабельной зажиточности из своего воровского, хулиганского, нищенского прошлого. По мостовой с напором струячил плотный поток машин, испещренный желтушной сыпью таксомоторов. А по тротуарам маршевыми колоннами вышагивали Нью-Йоркцы.
Дорогие мои земляки, ненаглядные мои сограждане! Как Долго я не видел ваши необъятные стада в асфальтовых пампасах столицы мира. Разношерстная городская фауна. Замызганные бабенки, невероятно деловитые клерки, не расстающиеся на улице с ноутбуками и телефонами, ленивые бродяги, трудолюбивая негритянская молодежь в невероятно широких штанах, волочащихся по тротуару, суетливые латиносы – чернявые, остроносые, похожие на помесь жидов с эскимосами.