Манфред тоже покачал головой, но ничего не ответил.
– Как вы сказали? – подсел к Алёне Жоффрей. – Жерарди? Могу вам совершенно точно сказать, что в наших краях нет людей с такой фамилией.
– Говорю же я, и я не слышал, – подхватил Доминик, но Жоффрей перебил его:
– Не в том дело, слышал я или не слышал. Определенно знаю: никого с такой фамилией у нас нет. Но как странно, что…
– А откуда ты знаешь, что нет? – бесцеремонно перебил Манфред. – Проверял, что ли?
– Да нет, не проверял, – пожал плечами Жоффрей. – Я не проверял, но был тут двадцать два года назад один человек… вот он и в самом деле проверял.
И тут произошла очень интересная вещь. Манфред и Доминик резко вскинули глаза (Доминик – очки) на Жоффрея, потом повернулись друг к другу и неприметно покачали головами.
А потом лица их стали прежними и выражали теперь лишь мимолетный вежливый интерес к досужей болтовне.
Это что-то значило! Но спросить было, конечно, неудобно, и Алёна спрашивать ничего не стала, а только пробормотала, обращаясь к Жоффрею:
– Двадцать два года назад? И вы запомнили?
«Двадцать два года тому назад мне было двадцать один год, – подумала Алёна мечтательно. – А я практически ничего из того времени не помню, кроме ветра в своей голове. Счастливого, солнечного ветра. А события… ну, разве что самые важные, судьбоносные. Замуж я тогда в первый раз вышла, но такая ерунда получилась, что ее и помнить не стоит. А еще что…»
Она напряглась было, пытаясь припомнить, чем была примечательна ее жизнь двадцать два года назад, но тут мысли Алёны прервал голос Жоффрея:
– Конечно, я не запомнил бы фамилии человека, который теми сведениями интересовался, но его фамилия была Жерар. Очень похоже, верно? Жерар – Жерарди. Вот я и запомнил. Того человека звали Патрик Жерар.
– Это был ваш друг? – спросила Алёна, просто чтобы что-нибудь спросить.
Жоффрей покачал головой: Нет. Просто знакомый. Вернее, постоялец. В те годы мы с женой задумали было открыть в Муляне небольшой отель, совсем небольшой, всего на пять номеров, и Патрик Жерар стал в нем первым и единственным посетителем.
– А почему вы закрыли отель? – спросила Алёна, снова лишь бы что-то спросить, но даже рот раскрыла, услышав ответ.
– Потому что наш первый и единственный постоялец умер при невыясненных обстоятельствах. – Жоффрей невесело усмехнулся. – Было следствие, было много шуму. Все случившееся нас так поразило, что Жанин даже заболела. И мы решили, что отельный бизнес – не то, чем мы должны заниматься. Кстати, правильно решили. Закрылся не только наш отель, но и все магазины в Муляне, и маленькое бистро около мэрии… Держать такие маленькие предприятия невыгодно, знаете ли.
– К сожалению, – виноватым голосом сказала Алёна, – я ровно ничего не понимаю в подобных делах, а уж в отельном-то бизнесе… – Она махнула рукой. – А скажите, почему мсье Патрик Жерар интересовался семьей Жерарди? Они были его родственники? Фамилии очень похоже звучат.
– Представляете, я его тогда о том же самом спросил, – усмехнулся Жоффрей. – Но он сказал, что созвучие фамилий – случайное совпадение. Он был историк и Жерарди искал потому, что интересовался историей их семьи и разыскивал всех могущих остаться потомков или родственников.
Интересно, почему именно эта семья его так заинтересовала? – проговорила Алёна с самым безразличным видом. Якобы ей-то самой совершенно ничего не интересно. Что было не так, абсолютно не так!
– Не знаю, – пожал плечами Жоффрей. – Патрик погиб и ничего не успел мне рассказать.
Любопытно… Алёна задумалась… Сейчас Жоффрей сказал: «Патрик погиб». Но некоторое время назад он сообщил, что первый и единственный постоялец его отеля умер при невыясненных обстоятельствах. Так все же погиб Патрик или умер?
– А как он погиб? – не сдержала любопытства Алёна.
– Ну, он ездил по округе на велосипеде. Автомобиля у него не было, да и он говорил, что вообще любит велосипед. Говорил, что с удовольствием просто бегал бы по нашим местам – ему очень нравились окрестности Муляна, все наши близлежащие деревни. И в Нуайер он частенько наведывался. Но это долго, сами знаете, – бегать, велосипед более мобилен и быстроходен. И вот как-то утром он уехал во Френ – знаете деревню по пути в Тоннер? – и пропал. А спустя неделю лесник случайно нашел на поляне в лесу его велосипед. А рядом лежал Патрик. Мертвый, конечно. Получалось, он заехал по тропке на поляну и внезапно умер. Никаких следов ударов на его теле или на голове не было. Он даже с велосипеда не падал – тот стоял прислоненный к дереву. И отравы никакой в желудке не нашли. Получается, у него внезапно остановилось сердце, вот и все. Бывает, конечно, такое…
Остановилось сердце? – изумленно уставилась на него Алёна. И ей вдруг показалось, что у нее самой что-то неладное сделалось с сердцем – оно так затрепыхалось, что пришлось прижать его ладонью, ибо черно-белая обтягушечка Алёны не была приспособлена к тому, чтобы выдерживать подобные нагрузки.
Остановилось сердце… После того что Алёна читала всю ночь, на эти слова она отреагировала самым невероятным образом!
И тут еще кое-что пришло ей в голову, и она не удержалась от вопроса:
– Вы говорите, он спрашивал о фамилии Жерарди у всех в Муляне. А у Брюнов тоже?
– Конечно, – кивнул Жоффрей. – Тогда была еще жива мадам Маргарет, матушка мсье Брюна, и я отлично помню, что он и ее спрашивал, потому что у нее была великолепная память, она знала все родословные Муляна чуть ли не с XIV века. Я на нее очень надеялся и Патрику, помнится, сказал: если уж Маргарет Брюн не знает о Жерарди, то и никто не знает. Ну так вот она не знала. В наших краях фамилия не встречалась.
«Но тогда каким образом в дом Брюнов попал дневник Николь Жерарди?» – чуть не вскричала Алёна. Но удержалась-таки, пусть и с невероятным усилием.
Ей немедленно захотелось снова заглянуть в невероятный, волнующий, трагический, интригующий, такой живой, даром что такой древний, дневник. Ну настолько захотелось, что вот так вскочила бы и убежала. Но не убежишь ведь одна. Что-то Марина засиделась, девчонок пора спать укладывать, факт!
Из соседней комнаты послышался детский плач. Алёна с готовностью вскочила и кинулась туда. Кажется, никогда она не воспринимала капризы девчонок с таким энтузиазмом, как сейчас. Если дети плачут, значит, они устали, спать хотят. А стало быть, есть законный предлог смыться из гостей и, уложив Лизочку с Танечкой, снова уткнуться в дневник Николь Жерарди…
Интересно, знал ли Патрик Жерар о существовании дневника?
Из дневника Николь Жерарди, 1767 год, Париж
Произошла страшная история. Настолько ужасная, что я даже мадам Ивонн о ней не сказала, хотя та требовала, чтобы я докладывала ей о каждом своем шаге, о каждом слове господ клиентов. Я должна также сообщать о малейшем признаке, вернее, даже о малейшем намеке на признак даже самого незначительного недомогания. Она и понятно – кому охота подцепить дурную болезнь? Но заведение мадам Ивонн тем и славится, что все девушки у нас совершенно здоровы. Особенно она печется о тех, кто, как я, играет роль непорочных девиц. Нас постоянно осматривает доктор, но мадам Ивонн этого мало. Она делает для нас какие– то отвары, какие-то зелья варит… Мадам Ивонн родом из Бургундии, в Париж ее привез муж, который, обнищав и промотав все ее приданое, стал торговать прелестями жены. Вот какой негодяй! Понятно теперь, почему мадам Ивонн так презирает мужчин. В Бургундии мадам Ивонн жила у своей бабки-знахарки. Я слышала – служанки в нашем доме шептались, – будто бабку сожгли на костре за колдовство. Не знаю точно, но мадам Ивонн знает целую кучу знахарских рецептов. И они помогают! Правда помогают! Как-то раз у одной нашей девушки началась какая-то сыпь на бедрах. Ох как она перепугалась! Мадам Ивонн мигом дала ей какие-то настойки, какие-то отвары, и все вскоре прошло. Это было настоящее чудо! Конечно, господина, после ночи с которым у девушки случилась неприятность, в дом больше не пускали, несмотря на то что он был очень щедрый, очень богатый человек. Нет, наша репутация дороже всяких денег, как говорит мадам Ивонн, и я с ней согласна. И вот что получилось… Боже мой! Я поставила под удар не только репутацию нашего дома, но и само его существование. Сейчас мадам истинно в ужасе. Но она не знает, что могут произойти события еще более ужасные…
Нет, я постараюсь изложить все по порядку.
Мадам Ивонн сказала мне, что прибыл посетитель, который хочет девушку. Невинную девушку.
– Опять чей-нибудь неверный, толстый и лысый супруг? – ухмыльнулась я. – И где он хочет ее поиметь? В чистенькой постельке? В чулане? В карете? На лужайке? На куче мусора под забором?
На сей раз тебе повезло, – улыбнулась она ласково. – Это настоящий красавчик. У него такие же чудные черные волосы, как у тебя, только глаза темные. Сказать по правде, я и сама не возражала бы с ним отправиться хоть в постель, хоть под забор, но ему нужна именно девица. А впрочем… – Тут она призадумалась и покачала головой. – Нет… Я бы не хотела с ним переспать. Он красив, да, но от него ладаном за версту несет. И он знаешь где хочет лишить тебя невинности? На ступеньках собора. Вот святоша!
– Пресвятая Дева… – Я даже осенила себя крестным знамением. – Какой же он святоша? Настоящий богохульник!
– Говорю тебе, святоша, – настаивала мадам. – Небось после того, как согрешит с тобой, наденет власяницу и станет пост держать, а то и бичевать себя примется. Пари держу, что парень сбежал из монастыря, потому что его, как святого Антуана, искушения одолели, да только справиться он с ними не смог.
Сейчас рассказываю и диву даюсь: как я сразу не догадалась? Как сразу не поняла?!
А впрочем, где мне было понять! Мне и в голову ничего подобного прийти не могло.
Ну вот… Настала ночь. Я тайком ушла из дому и прибежала к мадам Ивонн. Теперь я благодарила отца за его скупость, за то, что вся прислуга у нас была приходящая: за мной просто некому было следить. Мадам Ивонн велела мне снять одежду и облачиться в длинную белую полотняную рубаху, очень простую, грубой ткани. Волосы мне распустили, и вид у меня сделался уж до того невинный, что я сама чуть не прослезилась, глядя на себя в зеркало. Я постаралась запомнить сиюминутное настроение, вошла в роль, и, когда села в карету, мне не стоило труда держать глаза на мокром месте. Так, всхлипывая, я и вышла из кареты на площади Мадлен. Оглянулась испуганно – я была тут одна, возчик сразу отъехал.
Темная фигура выступила из-за колонн, приблизилась ко мне.
Мужчина был в монашеском плаще. А ведь права оказалась мадам Ивонн насчет святоши!
Вот монах откинул капюшон, и луна осветила его лицо. Оно и впрямь было очень красивым и сразу показалось мне очень знакомым. Я нахмурилась, не в силах вспомнить. Я совершенно точно видела уже этого человека, но где?
– Как вас зовут? Что вам от меня нужно? – спросила я испуганно. Того требовала моя роль, но мне и вправду было страшновато.
– Меня зовут Себастьян Жерарди, – буркнул монах и опрокинул меня на ступеньки.
Я упала неловко, ударилась спиной, и боль в первую минуту помешала мне вполне осознать то, что я не смогла понять сразу и что наконец дошло до меня: мужчина – мой брат! Мой брат Себастьян!
Итак, он сбежал из монастыря, чтобы предаться тайному плотскому греху. И надо же было такому случиться, что шлюха, с которой он собрался греху предаться, оказалась его сестрой!
А если он узнает меня? Боже мой…
Мне хотелось заорать от ужаса и броситься наутек, но я только билась на ступеньках, не в силах хоть слово сказать, безотчетно стискивая покрепче ноги, чтобы пузырь с кровью, свидетельство моей девственности, из меня не выскользнул.
Нет, он не думает, что я шлюха. Считает, что перед ним невинная девица.
Что мне делать? Признаться? Он может подумать, что я еще девственна. Но меня послала к нему мадам Ивонн! Уже одно то, что я знакома со знаменитой содержательницей знаменитого притона, делает меня опозоренной, заклейменной.
Ничего, я потом отоврусь, что-нибудь придумаю. Сейчас главное – остановить Себастьяна, который совсем обезумел от желания. Но я не знала как! У него были безумные глаза, и я ужасно испугалась. Если скажу, кто я, он меня убьет. Придушит, просто придушит вот здесь, на ступеньках собора…
Нет, нельзя называться, нужно просто взывать к его жалости.
– Ради всего святого! – взмолилась я. – Отпустите меня, мсье. Смилуйтесь надо мной, отпустите меня!
Его объятия и поцелуи стали еще жарче. Я забыла, что невольно произнесенные мною слова были именно теми, какие невероятно распаляли самцов, подобных Себастьяну. Да, мой брат был именно самцом, обезумевшим от тупого желания. Я не могла с ним справиться! Я билась изо всех сил, но совершенно бессмысленно!
– Ради всего святого, мсье! – зарыдала я, давно не плакавшая так искренне. – Ради всего святого, отпустите меня! Представьте, что перед вами ваша сестра, ваша невинная сестра!
Тут в лице его не осталось ничего человеческого. Передо мной был даже не мужчина – похотливый сатир, который неистово овладел мной. Неистово и так грубо, что я закричала от боли без всякого притворства.
К счастью, все кончилось очень быстро.
Я лежала перед ним, изнемогая от боли и ужаса, а он, даже не застегнувшись, вынимал из кармана монеты и бросал на меня. Он хохотал, а я рыдала. Кажется, за всю жизнь я не рыдала так!
Потом он повернулся и ушел.
Я не могла встать, лежала на ступеньках, пока не подъехал испуганный возчик. Он подумал, что монах меня убил, а потом увидел, что я плачу, и начал утешать. Это был случайный наемный кучер, он поверил, что я и впрямь девушка, которую изнасиловал монах, и клялся, что утром нажалуется кюре своего прихода, а тот подскажет, к какому церковному высшему чину обратиться, чтобы монаха нашли и наказали. Я с трудом умолила его не затевать скандала и дала ему монету из тех, что оставил мне Себастьян.
И подумала: интересно, где брат взял деньги? Не иначе сестричка Клод, которая всегда его обожала, тайно от мужа дала ему. А он купил себе проститутку. Свою младшую сестру, меня!
Да, вот так смеется над нами судьба. Я бы посмеялась вместе с ней, если бы могла перестать рыдать.
Мадам ужаснулась, увидев мое заплаканное лицо. Мне надо было сказать ей… может быть… но я не смогла.
– Он был очень груб со мной, и я разбила спину на ступеньках, – еле выговорила я сквозь слезы, и она принялась ухаживать за мной, как родная мать за плачущей дочерью, которая попалась в лапы насильнику.
Мадам Ивонн велела приготовить мне ванну с тысячелистником, а потом, когда я искупалась и немного успокоилась, собралась собственноручно намазать мне спину какой-то мазью.
И тут произошла смешная история. Она уже взяла склянку с мазью, как вдруг вскрикнула.
– Боже мой, я чуть не убила тебя! – прошептала она в ужасе. – Я перепутала в шкафу банки, хорошо, что сейчас заметила…
Я только мрачно подумала, что там, на ступеньках, мне и впрямь хотелось умереть. Но не стала говорить о своих чувствах мадам, а только спросила без особого любопытства:
– А что это за ядовитая мазь?
В ней сок одного гриба, который растет только в бургундских лесах, да и то не везде. В особенно сырые утра его можно найти в окрестностях Нуайера, на реке Серен, ты и не знаешь тех мест. Гриб – большая редкость, и сок его очень дорого продают. Стоит ему попасть на какую-то рану на теле человека, пусть даже на небольшую царапину, и он мгновенно проникает в кровь. Если просто на кожу попадет, дело медленнее тянется. Человек чувствует, что он умирает. Пройдет не меньше минуты, прежде чем он отдаст богу душу. А если сразу в кровь, то сердце останавливается мгновенно. И никаких следов яда невозможно найти ни внутри, ни даже на коже. Разумеется, отравитель должен быть в плотных перчатках, иначе сам рискует умереть. И потом их следует немедленно сжечь. Только быть осторожным, нельзя спать в том помещении, не то будет болеть голова, как после сильного угара. Ах, окажись яд в свое время у мадам де Бренвилье[18], ее преступлений никто и никогда бы не открыл. Мэтр Экзили знал о нем, но не смог раздобыть и попусту бился над тем, чтобы создать его искусственным путем. Зато яд бургундской поганки имелся в арсенале у королевы Екатерины Медичи и ее лекаря Козимо Руджиери. Это один из самых страшных ядов на свете. Но он такая редкость, что почти неизвестен даже в самой Бургундии. И слава богу, не то половина народу перемерла бы. Ах, какой ужас! Что на меня нашло, что я перепутала баночки!