Любопытно, что менеджер среднего звена Мартемьянов Генриетту не выдал. Не сдал властям, нет.
«Дуракам везет». Светлова, кажется, не знала никого, кроме Генриетты, на ком бы это жизненное правило столь блестящим образом подтверждалось.
Светлова выключила телевизор. Она с глубоким почтением смотрела теперь на рыжекудрую супругу Ладушкина. Недаром в старину мудрые люди говаривали: хотите получить мудрый совет, поезжайте в сумасшедший дом к Ивану Петровичу.
А подробный рассказ Генриетты о посещении офиса «Наоко» потряс Светлову, без преувеличения, до глубины души…
Вот он, глубокий смысл поступков идиота.
Сама не знала рыжая, что творила, — и такой результат!
Признание менеджера среднего звена Мартемьянова меняло все.
— Знаешь, Аня, у него очень хорошая голова… у этого Мартемьянова… — вздохнула, закончив свой рассказ, Генриетта. — Я, конечно, идиотка… Но, возможно, именно потому, что очень страдаю из-за своей глупой головы, и могу это оценить. У него ну просто уйма мозгов! Хватило бы на две головы или даже на три. На мою пустоватую башку, будь у меня такой… ну, друг такой, что ли… запросто хватило бы…
— Ну хватит… Размечталась, — прервала Генриетту Светлова. — Давай о деле. Значит, депутат Хованский играл в случае с «Наоко» роль громоотвода?
— Ну да… Он постоянно грозил расследовать деятельность «Наоко» во всевозможных антикоррупционных комитетах, членом которых являлся… Да так грозно грозил, что у кого-то могло даже создаться впечатление, что от расплаты теперь этой «Наоко» не уйти. Подоплека заключалась в том, что угрозы должны были оставаться просто потоком слов, пока дела компании шли своим чередом.
— Что и говорить, — вздохнула Светлова, — это мудрая политика со стороны «Наоко»: пусть лучше расследование «решительно возьмут в свои руки» свои люди, чем неизвестно кто.
— Но как же тогда быть со стариком?
— Вот именно…
— Да… И что же означает снимок, сделанный на аукционе, где Ропп запечатлен рядом с людьми из «Наоко»?
— Ну… Это-то можно объяснить… Если не находиться в крепком плену версии, что Ропп — это непременно киллер «Наоко». Фотограф ведь снимал в толпе, а не в спальне, и вполне возможно, что это тот случай, когда в кадр старик попал случайно.
— Пожалуй… Мартемьянов клянется мамой, что понятия не имеет ни о каком старике… Мол, в «Наоко» еще не сошли с ума, чтобы нанимать киллера в доме престарелых! Говорит: на молодых денег пока хватает.
— Но куда тогда исчез Ропп? — Светлова так была потрясена результатом, достигнутым Генриеттой, что даже снизошла до обсуждения с ней версий.
— Ума не приложу… Впрочем, мне и прикладывать особо нечего, — вздохнула Генриетта. — Это ты, Аня, должна подумать.
Теперь вздохнула Светлова.
— И что же все-таки означают эти «явления старика»? — пробормотала она.
— Понятия не имею!
— А может быть, если «Наоко» ни при чем, то этот Борис Эдуардович действует по своему личному почину? Самостоятельно?
— В таком возрасте? Когда люди уже только завещания составляют и кефир пьют?
— Как знать, как знать! Недаром говорится: «Это сборище костей есть вместилище страстей», — повторила Светлова один к одному слова Алены Глинищевой. — В конце концов, Роппу действительно очень нужны были деньги на издание его книги. Очень нужны. Он считал издание этого тома делом всей своей жизни. Этим и объяснялись его хождения к Хованскому. Может, он решил отомстить депутату за отказ? Чего не сделает фанатик! Ради своей идеи он сделает все.
— Ну, не знаю…
— Однако, если Ропп не виноват, мы оказались в тупике. Надо все начинать заново, озираться по сторонам в поисках иных версий, иных зацепок…
И как быть с Аленой и «визитами» старика, который ее, судя по всему, преследовал?
Щелк-хруст…
Старик появляется… исчезает…
Но от менеджера среднего звена Мартемьянова теперь достоверно стало известно, что Борис Эдуардович Ропп, страшный старик, похожий на привидение, с ужасной привычкой пощелкивать суставами костлявых пальцев, ну никак не мог быть привлечен «Наоко» к убийству депутата Хованского. Не было у «Наоко» в этом никакой необходимости в связи с абсолютной и полной продажностью досточтимого Федора Федоровича.
И таким образом, являться к кому бы то ни было Борису Эдуардовичу Роппу не имело ни малейшего смысла. Ни в виде привидения, ни в натуральном, ни паранормальном виде…
Где он был, отчего исчез, это, в конце концов, его личное стариковское дело… Но вот преследовать Алену он не мог никак.
— Ань… — Генриетта поежилась. — А может, это и правда… того… видение? Проклятие рода Глинищевых? Предзнаменование, так сказать? Я тут почитала одну книжку на эту тему… Такие вещи случаются, я тебе скажу… Просто ужас.
— Думаешь, все-таки предзнаменование?
— Хотя, конечно, и без всяких предзнаменований я лично нутром чувствую: ничего хорошего нам в обозримом будущем не светит!
— Нет… вряд ли это предзнаменование… — покачала головой Светлова. — Слишком уж старик активный для привидения. Он ведь не просто «является»… Знаешь, нормальное привидение явится, потусуется… ну, и растворится в воздухе бесследно. Или, в крайнем случае, сквозь стену пройдет — и привет! До следующего раза! А это привидение-проклятие в фитнес-клуб заявилось, да еще и письмо передало, прочитав которое Инара Хованская дуба дала.
— Да, это, пожалуй, для привидения чересчур. Насколько я поняла, по негласным правилам «жизни привидений», если что-то с теми, кому они являются, и случается, то исключительно от их собственного страха и несовместимого с дальнейшей жизнедеятельностью изумления… Напугать — это пожалуйста.
— Да?
— Ага… Вот как с этим Гарри Мартиндейлом, про которого ты, помнишь, рассказывала? Увидел римских всадников, сквозь стену проходящих, — и кувырк с лестницы! Все ребра себе, наверное, поломал. Или вот тоже был случай…
— Аналогичный?
— Аналогичный.
— Расскажи-ка…
— Вообще, обычно это бывает так… Некто просыпается среди ночи, непонятно отчего, и вдруг обнаруживает стоящую у спинки кровати неясную фигуру. Причем заметь, несмотря на то, что все происходит в кромешной тьме, все равно тот, кому «примерещилось», способен описать ее очень подробно.
— Надо же… — подивилась Светлова.
— Вот одна женщина, англичанка, просыпается однажды в своем доме викторианской эпохи — где-то в Рейтгете, кажется, — от грохота и звяканья такого стеклянного — ну, как будто проехал фургон с молоком. И вдруг слышит: всхлипывания из угла спальни доносятся. Садится англичанка эта на постели и чувствует, что это не сон. Смотрит, а в углу…
— Ну в точности как Вера Алексеевна Глинищева… — задумчиво пробормотала Светлова.
— Смотрит, а в углу девушка в старомодном платье — ну, как из прошлого века… И лицо у нее такое грустное-грустное. Сидит и всхлипывает, представляешь?
— С трудом.
— Конечно, женщина сразу же инстинктивно почувствовала, что это — призрак.
— Догадалась?
— Ну! Когда же ей показалось, что девушка ее заметила, видение исчезло. Оно поднялось вверх под углом в сорок пять градусов, а затем растворилось под потолком.
— Ты где все это прочитала?
— Да есть у меня одна книжечка… А страшновато все-таки, Ань, да? Вот так проснешься ночью — а в углу спальни… — Генриетта поежилась. — Или глупости все это?
— Глупости, конечно. Под каким углом, говоришь? Сорок пять градусов?
— Ага…
— Ну, хорошо. Ты мне эту книжечку одолжи… О’кей? Итак… Если уж мы с такой «точки зрения» взялись все объяснять, то пусть… Согласна: видение, проклятие, привидение в образе старика — назовите как хотите! — является, существует, примерщивается. А старик Ропп? Он ведь реальный… Куда он делся? Каким образом он растворился без осадка и без остатка? Через какую стену прошел? У него ведь адрес есть, прописка, паспорт, соседи, коллеги… Детей и родственников, правда, нет.
— Во!
— Что — во?
— Заметь, подозрительно.
— Что — подозрительно?
— Где они? Дети? Родственники?
— Ну где… где… Всех пережил, наверно. Он ведь очень древний.
— Именно что «очень древний».
— И что?!
— Согласна, всех родственников старик пережил. Но насколько?
— Насколько?! Что ты имеешь в виду?
— То и имею… Вопрос — насколько он их пережил? Что, если лет этак на пятьсот… А?
— Геничка, окстись! Ты уже и до Агасфера добралась?!
— Чего-чего?
— Ну, был вечный такой старикан… осужденный на вечные скитания.
— Как Маклауд, что ли?
— Не совсем, Геничка, хотя принцип тот же…
— Ну вот видишь!
— Ничего я не вижу… В общем-то, бывали случаи, не спорю. Но это, разумеется, были мистификации. Был, например, граф Сен-Жермен, который, как мы знаем от классика, «выдавал себя за вечного жида».
— Точно, Аня! Вечного! Лучше не скажешь. И никакие это не мистификации. Я в той книжке прочитала: говорят, все эти истории про вечных странников имеют научное объяснение. Понимаешь?! Иногда, очень редко, но в генном механизме человека происходит сбой. Вечный ген! Понимаешь? И тогда живет человек лет этак пятьсот или тысячу… Мучается бедняга.
— Да ну тебя, Тенька… Начиталась своих книжек! Совсем мне голову заморочила… Мало ли одиноких стариков!
— Мало. Таких мало. Там написано: один случай в несколько столетий.
— Правда, немного, — вздохнула Светлова.
— И надо же такому, Ань, было случиться, чтобы он нам как раз и достался!
Глава 14
Светлова натянула тонкий свитер и вышла на улицу. Ноги сами собою привели ее на Якиманку.
Точнее, привела ее туда, по всей видимости, глупая голова, не дававшая этим ногам покоя.
Соседка Роппа отчего-то ее появлению уже нисколько не удивилась. Может быть, она даже обрадовалась, что кто-то разбавляет ее одиночество в этой пустынной огромной квартире?
— Давайте чаю попьем, — предложила она.
— Светлана Дмитриевна… — Аня отпила глоток из фарфоровой синей чашки. — Вы его давно знаете?
— Я? Всю жизнь.
— Всю жизнь?
— Когда я родилась, он уже тут был, этот старик.
— Ну, тогда-то он еще, верно, не был стариком? Когда вы родились, он наверняка выглядел помоложе… — поправила Светлова женщину, которой на вид было не меньше шестидесяти лет.
Светлана Дмитриевна рассеянно потерла виски.
— Он — не был стариком? — переспросила она.
— Ну да…
— Знаете, — растерянно сказала она. — Он всегда был стариком, сколько я себя помню. И всегда выглядел одинаково — как будто его законсервировали. Он всегда был стариком, понимаете? А люди старшего поколения, которые тут прежде жили, говорили, что он и до них тут был, в этой квартире.
«Ну и квартирка… — подумала Светлова. — Прямо как у Кокушкиного моста — вместе «с титюлярным советником…»
— У него есть дети?
— Нет.
— Внуки?
— Нет.
— Родственники какие-нибудь есть?
— Да нет же!
— Никого?
Светлана Дмитриевна отрицательно покачала головой.
— Вообще?
— Вообще.
— Как же так?
— А так… — Светлана Дмитриевна вздохнула. — Наша соседка из комнаты справа, тетя Маня — царствие ей небесное! — мне как-то говорила… Ну, когда я еще маленькой девочкой была… Говорила, будто бы Ропп хвастал ей, что у него есть фамильный склеп, а там после тире ничего нет.
— После какого тире?
— Ну, какого… Знаете, на памятнике могильном есть дата рождения, потом тире, а потом дата смерти.
— Так вы хотите сказать…
— Да… это я и хочу сказать. Мы в детстве туда на кладбище ходили. И, знаете, это правда.
— Может, ошибка какая-то?
— Может. Только какая?
«Тоже, что ли, на ошибку в генном механизме намекает?» — подумала Светлова.
— А где этот склеп? — поинтересовалась Аня.
— Где? На кладбище, конечно.
— Да на каком?
— Ясно на каком — на Даниловском!
— Почему — ясно? — изумилась Светлова. — Что тут ясного?
— А он гулять всегда туда ходил. Мы в детстве сколько раз за ним следили с девчонками… Всегда у него один маршрут — сядет на трамвай и потрюхает по Шаболовке в ту сторону… И вот бродит среди могил, что называется, «с легкой улыбкой на лице». У нас с девочками аж мурашки по коже… И знаете, возвращается оттуда — как будто ему порцию витаминов ввели. Помолодевший — клянусь! А на следующий день опять — к родным пенатам…
— Почему к «родным пенатам»?
— Соседка тетя Маня всегда так говорила: «Ну, поехала наша летучая мышь в родные пенаты — сил набираться!»
— Летучая мышь?
— Ну, разве вы не знаете? Их ведь, этих тварей, «упырями» еще в народе называют…
— Ах вот что! — оценила намек Светлова.
— Да, миленькая моя, упырями. — Светлана Дмитриевна покосилась на дверь Роппа.
— Ну, может, он действительно там только гулял, на этом кладбище? — неуверенно заметила Светлова. — Это ведь не очень далеко. Удобно… — уже очень неуверенно промямлила она. — И зелени там много…
Светлана Дмитриевна иронически кивнула:
— Ну разумеется. Удобно! Парк культуры от нас, видите ли, тоже недалеко. И там тоже — зелень.
— Ну, не знаю… — пожала плечами Светлова, — если кто-то любит гулять на кладбище, это еще ни о чем таком не говорит…
— Еще, знаете… у него что-то было! — почему-то шепотом продолжала Анина собеседница. — Что-то такое — в маленьком черном кожаном мешочке! Он его всегда с собой брал. Забудет — вернется сам не свой. Это, говорит, моя жизнь.
— Так и говорил?
— Да.
— Талисман, может быть, это был?
— Хуже.
— Хуже — это как?
— Тетя Маня говорила, ну, вроде как у Кащея…
— У какого, извините? У Бессмертного?
Светлана Дмитриевна молча, с отчаянием в глазах кивнула. Все-таки она была кандидатом педагогических наук, и такие откровения давались ее закаленному на лекциях по научному коммунизму «менталитету» очень нелегко.
— Иголка у него была там, что ли, в этом мешке? — деловито уточнила Светлова. — У Кащея-то в пещере — сундук, а в нем яйцо, а в нем иголка, и вот если ее обломить, то…
— Нет, — сурово покачала головой Светлана Дмитриевна. — Тетя Маня говорила: никто этого не знает. Это его тайна. Понимаете, конечно, повзрослев, я выкинула из головы эти смешные суеверные сплетни… А сейчас, представьте… — Светлана Дмитриевна оглянулась на комнату своего исчезнувшего соседа, — снова отчего-то вся эта ерунда вспоминается — и в голову лезет! Все вот про тетю Маню, покойницу, думаю… Ну не сочинила же она это все?
— Это-то как раз понятно, — попробовала успокоить собеседницу Светлова. — Под влиянием стресса детские страхи иногда оживают. Обычная вещь. Все-таки вы одна в такой квартире… своеобразной… А что Ропп еще тете Мане говорил?
— Ну… Говорил, например, такое… «Вас, Манечка, я, конечно, переживу, как и многих других… очень многих. Но и мой срок наступит. Еще до скончания этого века».
— Спасибо, — поблагодарила Светлова. — Ваша тетя Маня просто кладезь бесценной информации. Жаль, не довелось с ней пообщаться.
На пороге Аня задержалась:
— Светлана Дмитриевна, вы, извините, к сериалу «Горец» как относитесь?
— Я?
— Да.
— А что?
— Ну так…
— Люблю…
— Просто «люблю» или «очень люблю»?
— Очень люблю.
— Понятно. Ну что ж… Еще раз спасибо за чай, за все… До свидания.
Из мистической тишины, затхлости и полумрака пустынной квартиры Светлова вышла наконец на шумную широкую и яркую от солнца улицу Якиманку, по которой безостановочным вечным потоком неслись автомобили.
И это подействовало отрезвляюще.
Итак, вечный Ропп и бессмертный Борис Эдуардович…
Приехали! Маклауд с Якиманки… Как там сказано в примечаниях к «Штоссу»? Представляет собой «опыт фантастической повести из современной жизни»?
Кажется, и у Светловой события начинают развиваться в том же жанре.
— До скончания века… — пробормотала она вслух.
«А век-то… — вдруг подумала Светлова, — век-то кончается! Всего осталось ничего. Да что там — век! Тысячелетие. Может, это и есть тот самый «срок», о котором толковал старик?»