– Сэм, – коротко ответила она на мой звонок.
Я не знал, что говорить, и просто молчал. Меня захлестнул стыд.
– Алло? – устало сказала она. – Лео, прекрати мне звонить. Ты пьян?
– Нет.
– Я кладу трубку.
– Подожди.
– Лео, что ты хочешь?
На заднем фоне кто-то зашумел, и обнаженный мужчина в кровати попытался заставить свою подругу прекратить общаться с человеком, который, вероятно, все еще любит ее. По крайней мере, я рисовал себе такую картину.
– Я скучаю по тебе, – низко сказал я.
Она ничего не ответила, и меня это обожгло.
– Не говори так, – пробормотала она.
– Но я скучаю.
– Нет.
– Откуда ты знаешь?
– Прекрати звонить сюда, Лео.
– Я не пьян. Я завязал.
Сэм фыркнула.
– Как же.
– На самом деле.
– Чего ты хочешь?
– Я же сказал. Я скучаю.
– Не думаю, что могу ответить тем же.
Мы выдохнули одновременно. Интересно, что это могло означать?
– Мне бы встретиться с тобой, – сказал я.
– Зачем?
– Мне нужна твоя помощь.
– Но в чем?
Я замялся.
– Ты слышала про женщину, убитую в «Чапмансгордене»?
– Да.
– Мне не нравится это дело. И, надеюсь, ты могла бы мне помочь.
– Ты это серьезно?
– Серьезней некуда.
– Завтра в двенадцать, может? – проговорила Сэм с сомнением. – У меня клиент в десять, а раньше я не успею.
– Спасибо. Договорились.
– Хорошо, – сказала она.
Страсть как хотелось прочесть ее мысли.
– Ты счастлива? – спросил я под конец.
Сэм оборвала разговор, и я не перезвонил.
Сейчас поздний вечер и вокруг темно. С балкона я наблюдаю дом, в котором находится БАР, и думаю об Анне, которая просила позвонить ей. Возможно, мне следовало бы так поступить. Для меня так было бы лучше. Потом я подумал, что мне следовало съездить в Салем еще раз, но одна эта мысль наводила тоску. В новостях по радио передавали ход расследования. Родителей Ребекки Саломонссон уведомили о гибели дочери. Как они восприняли это сообщение? Всегда больно терять близких.
На балконе холодно, и я курю последнюю сигарету. Захожу в квартиру, и тут в кармане начинает вибрировать мобильный телефон: текстовое сообщение с неопределившегося номера.
Я вижу тебя, Лео.
Ложусь на кровать и отсылаю ответ:
Кто это?
Слышал, ты ищешь убийцу.
Скажи, кто это.
Нажимаю на блистер, достаю таблетку «Собрила», проглатываю и делаю глубокий вдох.
Угадай, – следует ответ.
Это шутка?
Нет.
Внизу на улице кто-то повернул ключ зажигания в замке автомобиля. Я снова выхожу на балкон и смотрю, как он уезжает, как городские огни отражаются на матовой черной крыше, горящие красные стоп-сигналы, и слабое свечение мобильного телефона в кабине.
Мне двенадцать. Папа называет меня своим единственным настоящим другом, а все остальные – против него. По телевизору идет сериал «Беверли Хиллз». Папа говорит, что я похож на Дилана. Я не понимаю, что это значит, но мне хорошо от его слов. Он обнимает меня. Мы дома вдвоем. Потом мы садимся в машину. Мы никуда не собираемся, просто катаемся. Слушаем музыку, светит солнце. Стоит весна. По дороге нас прижимает к обочине полиция. Папа вынужден пройти алкотест. Мы выходим и едем на полицейской машине обратно домой. Папа уговаривает полицию остановиться, не доезжая до дома, чтобы мы смогли дойти до него пешком. Я не знаю почему.
Мама не ругается. Она ничего не говорит. Она никогда ничего не говорит. Следующей весной папа добровольно ложится в клинику на полугодичное лечение. Возвращается домой спустя три месяца, утверждая, что он теперь в порядке. Мы больше не разговариваем, потому что я больше ему не верю, и он знает об этом. Однажды я сказал ему об этом прямо. Он бросил в меня стул. Я убегаю в свою комнату и запираю дверь. Папа стоит за ней, хочет зайти и поговорить. Злится, когда я так и не открываю. Я прибавляю громкость магнитофона, чтобы не слышать его голос. Папа стучит кулаком в дверь. Он бьет так сильно, что на дешевом дереве остается дыра. Щепки глубоко режут ему руку, и он вынужден взять такси и поехать в больницу, чтобы наложить швы.
Что ты делал, пока я сидел в машине с отцом? Где ты был в это время? Один? Сейчас я часто один, вспоминаю раннее детство, то время, когда мы с тобою еще не встретились. Времена, когда мы были чужими друг другу…
IX
Уже наступает утро, а я все сижу в квартире, усталый, с красными от бессонницы глазами. По радио звучит какой-то безумный джаз. Его, видимо, пустили в эфир специально, чтобы разбудить тех, кто забыл выключить радио перед сном. Музыка тяжелая, какая-то злая, и кажется, что она никогда не закончится – лишь стихает, чтобы потом опять заиграть чересчур громко. Сэм. Мне нужно встретиться с Сэм. Ее голос все еще в моей голове после вчерашнего разговора. А ведь казалось, что я забыл, как грубо и в то же время мягко он звучит.
Я смотрю на телефон.
Я слышал, что ты ищешь убийцу.
Кто-то хочет заявить о себе. Я должен выяснить, кто за мной наблюдает.
Психолог, которого я посещаю уже некоторое время, – довольно известная личность. Его часто показывают по телевизору. Не имею понятия, кто направил меня именно к нему и кто оплачивает эти сеансы. Вначале я посещал психолога, специализировавшегося на лечении травм полицейских, но через какое-то время меня перенаправили к другому врачу. У него загорелая кожа, короткая щетина с проседью и острый подбородок. Он много рассказывает о будущих проектах: участие в телесериале о психическом здоровье, лекции в старших классах, книга о своем детстве, которую он хочет написать.
– Как дела? – неожиданно спрашивает он.
– Хорошо. Мне так кажется.
– Лето скоро закончится. Наступит осень.
– Думаю, да, – говорю я и смотрю на мобильный. Нахожу в телефоне фотографию застывшего лица Ребекки Саломонссон, потом переключаюсь на сообщения, пришедшие со скрытого номера.
– Вы чего-то ждете?
– Чего?
Врач бросает взгляд на мой мобильный.
– Вы можете его отложить? – спрашивает он.
– Нет, – отвечаю я.
Психолог улыбается, слегка опирается руками на стол и откидывается назад. Он меня не торопит. По его словам, именно так и нужно работать. Правда в том, что я не сказал ничего важного за месяц с лишним. Вначале психолог мною заинтересовался – возможно, потому, что знал о моем прошлом, – но весь интерес быстро остыл. Во время наших встреч я курю и пью воду. Я лгу, когда он спрашивает о причинах моего нахождения здесь и моих проблемах. Порой я кричу на него, иногда плачу, но чаще всего просто молчу. Целый час может пройти в тишине. Изредка я сижу в течение всего приема, но могу встать и просто выйти из комнаты, не проронив ни слова.
В этот раз я покидаю кабинет психолога через сорок пять минут.
Что-то не так с этим городом. Есть нечто неправильное в том, как улыбается бармен в кафе только тем, кто хорошо одет, и никому больше, в том, как люди толкаются локтями в метро. И в том, что мы стараемся не встречаться взглядами, словно вообще не видим друг друга. Все ждут, что бог придумает что-то новое, такое, что будет проще вынести.
В основном Стокгольм – старинный город. Но все можно использовать заново, всего лишь обновив. Глубинный смысл отсутствует. Там, где раньше были квартиры, теперь магазины, и наоборот. Ресторан неподалеку от полицейского участка на Кунгсхольмсгатан раньше был парикмахерской. Магазин с аксессуарами для готов на Рингвеген стал стрипклубом. А в стрипклубе на улице Ярла Биргера раньше торговали антиквариатом.
Я в районе Сёдермальм. Смотрю, как обеденный час пик замедляет, а потом и вовсе парализует движение на Етгатан. Толпы пешеходов ждут на тротуаре у каждого светофора. На мне солнечные очки, в которых я всегда захожу и выхожу от психолога. Сворачиваю на маленькие улочки к востоку от Етгатан, принимаю таблетку «Собрила» и вижу вывеску ТАТУИРОВКИ С. Студия Сэм находится в помещении старой аптеки, которая была тут с пятидесятых годов.
Новая, покрашенная в черный цвет дверь с ударопрочным стеклом, защищенным вдобавок толстой решеткой, закрыта, но не заперта. На стуле, наклонившись вперед, сидит раздетый по пояс молодой парень с волосами тошнотворно зеленого цвета и пирсингом на лице. Его глаза закрыты, кажется, что он спит. Сэм нигде не видно.
Но вот она появляется из глубины студии, неся в руке красно-черную бутылку. Я неосознанно делаю глубокий вдох и поднимаю руку, чтобы постучать в дверь.
Одна рука на ручке открытой двери, другая на дверном косяке – передо мной стоит Сэм. Ее взгляд быстро темнеет, а челюсти сжимаются.
Позади нее парень с зеленой шевелюрой поднимает голову и с интересом смотрит на нас.
– Привет, – говорит она.
– Привет.
– Ты в них так и будешь ходить?
– Что? – Но тут я понимаю, что она имеет в виду, и снимаю солнечные очки. – Нет. Я был у своего психолога.
– Понятно, – произносит Сэм.
Она выглядит смущенной, опускает глаза на узкую полоску бетонного пола, разделяющего нас. Отпустив дверь, Сэм говорит, что у нее клиент и мне нужно подождать.
– Ничего, – отвечаю я. – Думаю, я не сильно тороплюсь.
Внутри помещения сильно пахнет обеззараживающей жидкостью и красками. Я сажусь на большой, протертый кожаный диван темно-коричневого цвета. Кресло стоит в углу студии, рядом с проемом в стене, где хранится запас красок, игл, повязок, антибактериального мыла, бухгалтерская отчетность и многое другое. На стенах висят изображения разных частей тела: работы Сэм на спинах, плечах, шеях, лицах, руках, животах, груди, бедрах.
На ней темные джинсы и белая рубашка. На предплечье заметен змеиный хвост, который скрывается под тканью и обвивается вокруг ее руки. Она надевает пару новых перчаток и продолжает доделывать на спине парня татуировку – существо из подземного мира с головой быка и крыльями дракона черного, красного и желтого цветов. Татуировочная машинка по внешнему виду сильно смахивает на бормашину, особенно когда Сэм контролирует ее скорость нажатием ноги на педаль.
Лицо ее клиента становится бледным, затем красным и снова бледным. Он вцепился в стул так сильно, как будто боится, что взлетит в воздух.
– Думаю, нам придется встретиться еще раз, – говорит Сэм. – Мне осталось доделать только одно крыло.
– Ммм, – бледнеет парень, чьи глаза неестественно широко раскрыты, а губы пересохли. – Хорошо, – произносит он в ответ, смущаясь.
Когда клиент покидает салон, Сэм все еще стоит спиной ко мне. Кажется, она провожает парня глазами, но я не уверен. Сэм делает глубокий вдох, поворачивается и проходит мимо меня на свой склад. Оттуда она возвращается с двумя банками лимонада. На диван садится так далеко от меня, насколько это возможно. Открывает банку и делает глоток. Глядя на нее, я понимаю, что она выглядит еще красивее, чем год назад.
– Мне нужна твоя помощь, – говорю я.
– Я так и поняла. – Она смотрит на настенные часы. – У меня есть десять минут.
Я достаю мобильный и нахожу в нем фотографию убитой.
– Ты знакома с ней?
Сэм переводит глаза с экрана телефона на меня.
– Ты совсем обалдел? Как ты можешь совать мне под нос фото мертвой женщины без предупреждения?!
– Прости. – Я делаю глубокий вдох. – Я… прости меня. Ты не узнала ее?
Сэм протягивает руку. Когда я передаю ей телефон, наши пальцы соприкасаются.
– Ты покраснела, – сказал я.
– Мне просто жарко. И настроение пропало после того, что ты мне показал.
Сэм пристально смотрит на фотографию, ее губы плотно сжаты, она медленно моргает и затем хмурит брови. Смотреть на мертвое тело – не самое приятное занятие. Она отдает мне телефон, как будто не в силах вынести такую картину. Наши пальцы вновь сталкиваются.
– Ребекка, – говорит она. – Да?
Я пересаживаюсь поближе к ней. На лице Сэм я замечаю следы прошлого: я помню, как она выглядит, когда смеется. Когда плачет. Когда спит. Я помню, что во сне ее лицо становится спокойным и безмятежным, словно у ребенка.
– Откуда ты знаешь, как ее зовут?
– Мы встречались с нею несколько месяцев назад, на тусовке. Она была там и пыталась продавать наркотики. Я не знала, как ее зовут, до вчерашнего дня.
– Кто тебе сказал ее имя?
– Ты же знаешь, что я не могу тебе ответить. Одно то, что ты просто тут сидишь, уже риск для меня.
Угрозы от некоторых клиентов салона стали звучать, когда стало известно, что Сэм Фальк встречается с полицейским. Однако это привело к тому, что сюда стали заходить те, кто раньше посещал другие салоны. Когда все успокоилось, доходы Сэм практически вернулись на старый уровень. Затем мы расстались, и я не имею понятия, что тут происходило. Знаю только, что иногда ей все еще приходится выслушивать неприятные вещи.
– Она умерла в моем доме, Сэм, – говорю я, глядя на нее.
– Я знаю.
– Она встречалась с Мирославом Джукичем. Тебе это имя не знакомо?
Сэм удивленно приподнимает брови.
– Они были вместе? Я думала, что он умер.
– Умер. Но ты знаешь, чем он занимался при жизни?
– Не очень. Отброс общества из Ношборга.
– Феликс полагает, что Ребекка, может быть, жила у кого-то из его друзей.
– Я с такими людьми больше не общаюсь.
Я согласно киваю, хотя это вранье.
– Можешь еще что-нибудь рассказать о Ребекке? Что угодно?
Сэм закусывает нижнюю губу. Раньше, когда она так делала, я смотрел на нее, не отрываясь. Замечая мою реакцию, она резко перестает.
– Ты знаешь, где она жила? – спрашиваю я.
– Нет. Только то, что она не жила в «Чапмансгордене».
– Откуда ты знаешь?
– У меня была клиентка пару месяцев назад, которая иногда проводила там ночи, если ее парень вел себя агрессивно. Она рассказывала, что в этом приюте никто не может жить – не та атмосфера. Можно переночевать, поесть, получить еду, но только не назвать это место домом.
Я чешу щеку. Обычно я так делаю, когда думаю. Ну, по крайней мере, Сэм однажды это сказала.
– Тут что-то не сходится, только я никак не могу понять, что именно.
Я рассказываю все, что знаю о Ребекке Саломонссон: о том, как нелогична ее смерть и насколько профессионально действовал преступник.
– Если верить Феликсу, – произносит Сэм, когда я замолкаю, – никто не желал ей смерти?
– По крайней мере, он так сказал. Конечно, он выгораживал себя – мол, что он не может знать всего.
– А ты не думал о… – Сэм обрывает себя.
Она снова закусывает губу. Я стараюсь не смотреть на нее.
– О чем?
– Не уверена, что это как-то с нею связано.
– О чем ты говоришь?
– Тут скорее дело не в человеке, а в месте.
– Ты имеешь в виду «Чапмансгорден»?
– В этом городе так много вариантов ночлега, как на улице, так и под крышей… Переулки, парки, наркопритоны, подвалы. Люди типа Ребекки обычно приходят именно в такие места. Если мы говорим сейчас о ней, то почему бы убийце не расправиться с нею в одном из них? Почему именно «Чапмансгорден», приют, где риск быть пойманным намного выше?
– Преступник, наверное, спешил, – говорю я. – Ее, скорее всего, выслеживали.
– И человек, зная это, просто приходит и ложится спать?
Я отрицательно мотаю головой.
– Конечно, нет, особенно если речь идет о таком открытом месте, как «Чапмансгорден». Куда может зайти кто угодно.
Вопрос, наверное, не в том, почему она умерла. Вопрос в том, почему она умерла в «Чапмансгордене»? Или, вообще, почему кто-то умер именно в этом приюте. Что-то зашевелилось в темных уголках моего сознания. Я знаю это чувство: проблема еще не решена, вопрос не получил ответа, но дело сдвинулось с мертвой точки. Это то, над чем нужно поразмыслить, направление, в котором необходимо работать. Работать – вот слово, о котором я думаю. Эти мысли приятны.
Дверь в тату-салон открывается, и входит женщина средних лет.
– Я получила подарок на сорокалетие, – говорит она, слегка неуверенно.
– Китайский дракон, если я правильно помню, – произносит Сэм.