Глава 50
Колибри продолжала собирать нектар.
Чистые белые чашки наполнял только что сваренный эспрессо.
— Сколько детей ходили в подготовительную школу? — спросил Тим.
— Пятьдесят два.
— И скольких убедили вспомнить про игры голышом?
— Семнадцать. Прокуратура допустила утечки самых непристойных подробностей.
— Дети прошли физический осмотр?
— Первый психиатр сказал, что осмотр может травмировать детскую психику.
— Если окружной прокурор с этим согласился, значит, подозревал, что ничего найти не удастся.
— Может, он собирался закрыть дело после переизбрания.
— Но пресса уже ухватила кость, — догадался Тим.
Солнечный свет играл на тёмной поверхности эспрессо.
— Психиатр проводил долгие часы с теми семнадцатью.
— Тот самый, что обнажался перед тобой.
— В конце концов, перед самым судом он дал добро на физический осмотр.
Мужчина прошёл мимо кофейни с собакой на поводке.
Линда наблюдала за собакой, энергично виляющей хвостом, пока она не скрылась из виду.
— У двух девочек нашли признаки предшествующего растления.
За соседним столиком ножки стула скрипнули о каменный пол.
— На мягких тканях обнаружились шрамы. Одной из них была Хлоя.
— Та самая, с которой всё началось.
— К тому времени Хлоя принимала не только риталин.
— Что ты хочешь этим сказать?
— Родители наняли психиатра, чтобы тот постоянно лечил и наблюдал за ней.
Красные цветы на лианах колыхал ись под ветерком.
— Господи.
— Он посадил Хлою на другие препараты. Как составляющую общего лечения.
— Девочки теперь рассказывали о чём-то ещё... помимо игр голышом?
— Они уже прямо говорили о растлении.
Из-за столика под новозеландской елью донёсся
смех молодых женщин.
— Они говорили, что моя мать держала их, когда мой отец...
У одной смех был серебристый, у второй — пронзительный.
Потревоженные, с веток поднялись три воробья.
— Психиатр присутствовал при записи показаний.
— Разве такие записи должны приниматься судом?
— Нет, но судья разрешил.
— Основание для подачи апелляции.
— Как выяснилось, напрасные надежды.
Коричневое пёрышко мягко планировало с высоты.
— Мой отец получил двадцать лет. Его отправили в Сан-Квентин.
— Сколько тебе тогда было?
— Десять, когда всё началось. Почти двенадцать, когда вынесли приговор.
— А твоя мать?
— Она получила от восьми до десяти лет. Её отправили в женскую тюрьму в Короне.
На какое-то время Линда занялась эспрессо.
Тиму хотелось потянуться к ней, но он понимал, что сочувствия она не примет. Слишком долго она страдала от несправедливости. И утешала её только злость.
— Отец пробыл в тюрьме пять месяцев. Прежде чем его убил другой заключённый.
Её история согнула шею Тима.
— Четыре раза ударил заточкой в живот, дважды — в лицо.
Тим закрыл глаза, но темнота ему не понравилась.
— У матери начался рак поджелудочной железы. В тюрьме не смогли поставить правильный диагноз.
Подняв голову, он увидел, что она смотрит на пёрышко на столе.
— В больнице у неё не было сил держаться за мою руку.
Молодой человек с букетом роз пересёк внутренний дворик.
— Я держала её руку своими двумя, но она выскользнула.
Мужчина с цветами присоединился к смеющимся женщинам.
— Судебный процесс обанкротил их. У Ангелины денег было мало.
Одна женщина встала, чтобы поцеловать молодого человека. Он выглядел счастливым.
— Наша фамилия была Локадио, но теперь она пользуется дурной славой.
Тим вскинул голову.
— Я был тогда маленьким, но эту фамилию помню.
— Дети называли меня дочерью монстров. Некоторые мальчишки приставали.
— Фамилия Ангелины — Пейкуэтт?
— Да. Я официально взяла её. Меняла школы. Не помогало.
Колибри, улетавшая по своим делам, вернулась.
— Поэтому я училась дома.
— Похоже, это пошло тебе на пользу.
— Потому что я хотела знать все. Чтобы понять почему.
— Но тут нет никакого почему, — указал Тим. — Есть только... зло.
— Вторая девочка, которую растлили, нашла меня два года тому назад.
— Она начала отделываться от ложных воспоминаний?
— У неё их и не было. Она солгала насчёт моего отца, как от неё и требовали.
— Требовал... психиатр? Она его боялась?
— До смерти. Он и растлил её во время их сессий.
— Шрамы на мягких тканях.
— Она страдала. Стыд. Страх. Вина за смерть моего отца.
— И что ты ей сказала?
— Поблагодарила за то, что она попыталась меня найти.
— Она его обвинила?
— Да. И он говорит, что подаст на неё в суд за клевету.
— А как насчёт Хлои? Она сможет подтвердить слова другой девочки?
— В четырнадцать лет Хлоя покончила с собой.
Теплота солнца на коже, природа, тянущаяся к нему, колибри и большие красные цветы, собака, виляющая хвостом, и её хозяин, молодой человек с розами и смеющиеся женщины... несмотря на всю красоту и радость жизни, мир тем не менее — зона войны.
Глава 51
Пока женщина пела, Крайт осмотрел гостиную.
Светло-жёлтый цвет наружных стен перекочевал и сюда. Вся отделка и дверцы встроенных шкафов были белыми. На полированном красноватом паркете лежал золотисто-каштановый ковёр с вытканными пальмовыми листьями и пёрышками, дешёвая, современная копия персидского ковра.
В мебели ничего особенного, но отвращения она не вызывала. В комнате ни цветочных репродукций, ни рюшей, ни оборочек, однако чувствовалось женское тепло.
Большинство людей сказало бы, что в комнате уютная семейная атмосфера. У Крайта семьи никогда не было, так что он такого вывода сделать не мог.
Женщина перестала петь.
Крайт поставил матерчатую сумку на кресло, расстегнул «молнию», достал устройство, с помощью которого мог мгновенно подавить её сопротивление.
Он ожидал услышать приближающиеся шаги, представлял себе, что женщина застыла, тоже прислушиваясь, но вскоре она запела вновь. Песня называлась «Кто-то смотрит на меня».
Над камином висела картина: дети в купальных костюмах бежали по пляжу. Солнце просвечивало насквозь накатывающую на берег волну. Детей переполняла радость.
Крайт терпеть не мог детей, но нашёл картину столь мерзкой, что, вот уж парадокс, его потянуло к ней.
Художник, вероятно, реалист до мозга костей, в точности передал не только пропорции и детали, но даже игру света и тени.
Чем дольше Крайт смотрел на картину, тем сильнее нарастало его отвращение к ней, хотя он никак не мог понять, в чём причина столь острой антипатии.
Интуитивно он знал, что картина представляет собой нечто такое, против чего он всегда боролся, что ненавидел всеми фибрами души, что требовало безжалостного уничтожения.
На кухне женщина допела «Кто-то смотрит на меня» и начала «Эти глупые слова», и Крайт отошёл от картины, говоря себе, что нужно подавить враждебность, которая нервировала его, и вернуть привычное спокойствие, больше соответствующее его таланту и статусу.
В гостиной стоял и книжный шкаф. Из названий, которые он знал, Крайт не одобрил ни одного.
На полках компанию книгам составляли семейные фотографии в рамках, как групповые, так и портреты.
Хотя мать и отец присутствовали на некоторых групповых фотографиях, чаще встречались лица детей, Тимоти и Захари.
Мальчиков снимали в период от трёх-четырёх лет до, возможно, двадцати. Иногда они позировали, иногда — нет.
Крайт не мог вспомнить, где ещё он видел столько улыбок. Столько смеющихся лиц. Семью Кэрриер, похоже, всегда переполняли радость и веселье.
Что ж, Крайт полагал, что в самом ближайшем будущем все изменится.
Часть третья
В НЕПОДХОДЯЩЕМ МЕСТЕ, НЕ ВОВРЕМЯ
Глава 52
Коридором Крайт прошёл к кухне и остановился у открытой двери.
У раковины, спиной к нему, стояла женщина. Она снимала кожицу с яблока и вычищала середину.
«Эти глупые слова» удавались ей очень даже хорошо, пела она легко и медленно, словно выговаривая текст, отчего он приобретал столь необходимую меланхолическую нотку.
Кухня и семейная гостиная плавно переходили одна в другую. Разделял их стол с приставленными к нему шестью стульями с высокими спинками.
Крайт мог легко представить себе Тима, сидящего за этим столом. Мальчиком Тим, должно быть, ел за ним много-много раз, в силу своих габаритов напрягая семейный бюджет.
Над столом висела красивая бронзовая люстра: стилизованные птицы, сцепленные друг с другом, кружили вокруг восьми ламп под медными резными абажурами.
Закончив чистить яблоко, женщина взяла другой нож, разрезала им яблоко пополам и начала резать на дольки над миской, которая стояла на разделочном столике у раковины.
Руки у неё были проворные, с длинными пальцами. Крайту они понравились.
Когда женщина допела песню, Крайт её позвал:
— Мэри?
Он ожидал, что она вздрогнет. Вместо этого она спокойно повернулась к нему, разве что глаза раскрылись чуть шире.
Лет пятидесяти с небольшим, она могла бы быть его матерью, если у него когда-либо была мать, но оставалась стройной и привлекательной женщиной.
— Вы знаете «А время проходит мимо» из «Касабланки»? — спросил он.
Она не спросила: «Кто вы?»или « Что вы тут делаете?»,продолжая лишь смотреть на него.
— Я смотрел этот фильм сорок два раза, — продолжил Крайт. — Нравится мне смотреть одни и те же фильмы. Всегда знаешь, что тебя ждёт.
Он видел, что она думает о ноже, который держала в руке. И при этом прикидывает расстояние до кухонной двери, хотя и не смотрит на неё.
Прежде чем она окончательно оценила ситуацию, Крайт выстрелил в неё. Пневматический пистолет, который он достал из матерчатой сумки, издал негромкий звук, и дротик-шприц вонзился в её правую грудь.
На ней была клетчатая жёлто-синяя блузка и, скорее всего, бюстгальтер. Два слоя материи не могли помешать поступлению препарата в кровь.
Укол дротика заставил Мэри зашипеть от боли. Она выдернула его из груди и бросила на пол, но быстродействующий транквилизатор впрыскивался мгновенно.
— Может, потом вы споёте мне «А время проходит мимо», — сказал Крайт. — Я уверен, слова вы знаете.
Она схватила нож, которым снимала кожуру и вычищала середину яблока, и швырнула в Крайта. Конечно же, промахнулась.
Повернулась к кухонной двери со вторым ножом в руке, но ноги её подогнулись. Свободной рукой схватилась за столик, чтобы не упасть.
Крайт обошёл центральную стойку, направляясь к ней.
Голова женщины стала опускаться, но она вскинула её. Глаза сверкнули.
Нож выскользнул из пальцев, упал на пол.
Крайт ногой отшвырнул его и подхватил потерявшую сознание Мэри до того, как та упала.
Отнёс её к столу. Тело стало таким податливым, что чуть не соскользнуло со стула, на который он усадил Мэри.
Крайту пришлось наклонить её вперёд, положить руки на стол, голову — на руки. В таком положении она вроде бы держалась на стуле.
Закрыв парадную дверь на врезной замок, он вернулся на кухню. Положил матерчатую, сумку на обеденный стол.
На случай, если у Кэрриеров такие же соседи, как у Бетани и Джима, привыкшие заходить без стука, Крайт опустил жалюзи на кухне и сдвинул шторы в семейной гостиной.
Вытащил из матерчатой сумки две пары полицейских наручников. Приковал левое запястье Мэри к левому подлокотнику стула.
Она же, лёжа головой на столе, начала похрапывать.
Второй парой Крайт соединил ножки стула и стола. Быстро прошёлся по дому, не для того, чтобы посмотреть, как жила эта семья: хотел убедиться, что в доме, кроме него и Мэри, никого нет.
Увидел лишь своё отражение в нескольких зеркалах, больше никого. Подмигнул одному отражению, показал кулаки с вскинутыми вверх большими пальцами другому.
У Кэрриеров было два автомобиля: шестилетний «Субербан» и более новый «Форд Экспедишн». Уолтер уехал на «Субербане» на работу, но «Экспедишн» стоял в гараже, готовый верой и правдой послужить Крайту.
На кухне он взял дольку яблока из миски. Хрустящую и вкусную. Побаловал себя второй долькой.
За столом в горле у Мэри что-то булькнуло, она перестала храпеть.
В редких случаях аллергическая реакция на транквилизатор могла привести к анафилактическому шоку и смерти.
Он подошёл к Мэри. Она дышала. Пульс медленный и ровный.
Он посадил её прямо. На этот раз она не упала вперёд. Только склонила голову набок.
Сев на соседний стул, он отбросил волосы с её лица. Кожа гладкая, лишь несколько морщинок в уголках глаз.
Приподнял одно веко, другое. Радужки серые, с зелёными точками. Как только он отпускал веко, оно падало.
Челюсть Мэри отвисла. Губы разошлись. Полные губы.
Крайт прошёлся по ним кончиками пальцев, она не отреагировала.
Из матерчатой сумки он достал резиновый шланг и синюю пластиковую коробочку. В коробочке лежало два шприца и ампулы с янтарной жидкостью.
Крайт снял упаковку с одного шприца, отломил кончик ампулы, набрал в шприц нужную дозу, выпустил из шприца короткую струйку, чтобы убедиться, что в игле не остались пузырьки воздуха.
Повернул правую руку Мэри ладонью вверх, резиновым шлангом перетянул её на бицепсе, чтобы набухла вена. Воткнул в вену иглу и, медленно нажимая на поршень, ослабил турникет. Наблюдал, как из шприца уходит янтарная жидкость.
Место укола спиртом он не протёр. Если б и началось заражение крови, критический момент для Мэри наступил бы дня через два. А к тому времени она бы уже не представляла для него никакой ценности.
Когда он вытащил иглу, на месте укола появилась капелька крови. Он не мог оторвать от неё глаз.
То была кровь матери самого серьёзного противника, с которым довелось столкнуться Крайту. И он сомневался, что столкнётся с таким в будущем.
Вдыхая запах её кожи, Крайт наклонился и слизнул кровь.
Логика не могла объяснить, почему он счёл необходимым попробовать эту алую субстанцию, но Крайт был уверен, что поступил правильно.
Янтарная жидкость нейтрализовала действие транквилизатора, который находился в шприце-дротике. Предназначалась для того, чтобы человек проснулся быстро и с ясной головой.
Крайт откинулся на спинку стула и наблюдал, как под веками Мэри начали подёргиваться глаза.
Появился язык, облизал губы.
Когда её глаза открылись, взгляд ещё плавал. Она их закрыла. Открыла вновь, закрыла.
— Не притворяйтесь, — сказал Крайт. — Я знаю, что вы в сознании.
Мэри выпрямилась на стуле, посмотрела на наручник, который приковывал её левую руку к подлокотнику, посмотрела на правую руку, в которую
он сделал укол, на использованный шприц, лежащий на столе.
Когда наконец встретилась с ним взглядом, Крайт ожидал вопроса, что он с ней сделал, но Мэри молчала. Смотрела на него, ожидая, что он скажет.
Такая выдержка произвела на него впечатление, он улыбнулся.
— Дорогая моя, должен признать, вы относитесь к другому виду животных.
— Я — не животное, — ответила она.
Глава 53
Волны, набегая на чёрные камни, разлетались мириадами брызг. Ритмично сменявшие друг друга удары и шуршание убегающей воды напоминали шёпот миллионов людей на разных языках, словно в голосе прибоя слились голоса всех тех, кого забрал к себе океан.
Парк протянулся на несколько кварталов вдоль берега. Рабочие, пришедшие сюда в обеденный перерыв, ели за столиками для пикника, расставленными под пальмами. Любители бега трусцой отмеряли мили по дорожкам, мрачные и сосредоточенные.
Тим и Линда прогуливались от одной смотровой площадки к другой, облокотившись на перила, наблюдали, как море напрыгивает на берег, чтобы потом скатиться с него.