Сделав первые наброски, он вызвал секретаршу:
— Разыщите мне Стивена Мэллори.
— Мэллори, мистер Рорк? Кто это? А, скульптор-стрелок.
— Стрелок?
— Он ведь стрелял в Эллсворта Тухи, не так ли?
— В самом деле? Ну да, конечно, стрелял.
— Именно он вам нужен, мистер Рорк?
— Именно он.
Два дня секретарша обзванивала картинные галереи, торговцев произведениями искусства, архитекторов, редакции газет. Никто не знал, где находился Стивен Мэллори и что с ним сталось. На третий день она доложила Рорку:
— Я разыскала адрес, по которому, как мне сказали, его можно найти в Гринич Виллидж. Телефона нет.
Рорк продиктовал письмо к Мэллори с просьбой позвонить в контору.
Письмо не вернулось, но неделя прошла без ответа. Потом Стивен Мэллори позвонил.
— Алло, — произнес Рорк в трубку, когда секретарша переключила телефон на него.
— Говорит Стивен Мэллори, — произнес молодой, четкий голос, оставляя нетерпеливые агрессивные паузы между словами.
— Я хотел бы встретиться с вами, мистер Мэллори. Не могли бы вы прийти ко мне в контору для разговора?
— Зачем я вам нужен?
— Речь пойдет о работе. Я хочу, чтобы вы выполнили скульптурные работы для здания, которое мне заказано.
Последовало долгое молчание.
— Хорошо, — сказал Мэллори. Голос, звучал тускло. Он добавил: — О каком здании речь?
— Храм Стоддарда. Возможно, вы слышали…
— Да, слышал, что вы взялись построить его, — кто об этом не слышал? Вы готовы платить мне столько же, сколько агенту по связям с прессой?
— Я не оплачиваю никаких агентов. Вам я буду платить, сколько вы запросите.
— Вы знаете, что это не будет много.
— Когда вам удобно прийти ко мне?
— Да что там, как скажете. Вы ведь знаете, что я не занят.
— Завтра в два часа?
— Хорошо. — Он добавил: — Мне не нравится ваш голос. Рорк рассмеялся:
— А мне ваш нравится. Ну ладно, оставим это, жду вас завтра в два.
— Ладно. — Мэллори повесил трубку.
Рорк сделал то же и ухмыльнулся. Но усмешка тотчас исчезла, он уставился на телефон в серьезной задумчивости.
Мэллори в срок не появился. Прошло три дня. Никаких известий. Тогда Рорк лично отправился на его поиски.
Мэллори снимал жилье в обветшавшем старом доме из бурого песчаника. Он был расположен на неосвещенной улице, пропахшей ароматами рыбного рынка. На нижнем этаже дома по обеим сторонам узкого входа размещались прачечная и сапожная мастерская. Неряшливо одетая хозяйка дома ответила на его вопрос: «Мэллори? Пятый этаж, со двора», — и, не выказав никакого интереса, отправилась к себе, шаркая ногами. Рорк поднялся по просевшей деревянной лестнице, освещенной редкими лампочками, натыканными здесь и там среди труб. Он постучал в почерневшую дверь.
Дверь отворилась. На пороге стоял худой широкоплечий молодой человек с растрепанной шевелюрой. У него был крепкий рот с упрямой нижней губой и глаза, выразительнее которых Рорку не доводилось видеть.
— Что вам надо? — резко спросил он.
— Вы мистер Мэллори?
— Да.
— Я Говард Рорк.
Мэллори засмеялся. Он прислонился к косяку, перекрыв рукой дверной проем и не собираясь отступать в сторону. Он был заметно пьян.
— Ну и ну! — сказал он. — Собственной персоной.
— Можно войти?
— Зачем?
Рорк присел на перила:
— Почему не пришли в назначенное время?
— Вы о встрече? Тут такое дело, — с серьезным видом начал Мэллори, — я действительно собирался прийти и даже направился к вам, но по дороге на глаза попалось кино, показывали «Две головы на одной подушке». Я и зашел, я просто обязан был посмотреть «Две головы на одной подушке». — Он расплылся в улыбке, опершись рукой на дверной косяк.
— Будет лучше, если мы войдем, — спокойно сказал Рорк.
— А что, можно и войти.
Жильем ему служила узкая, как нора, комната. В углу стояла неприбранная кровать, кругом в беспорядке валялись старые газеты, одежда. Там же стояла газовая плита. На стене в рамке висел пейзаж: какая-то нездорового коричневого цвета лужайка с овцами. Никаких эскизов, рисунков, статуэток — никакого намека на профессиональные занятия жильца.
Рорк сбросил с единственного стула книги и сковородку и уселся. Мэллори остался стоять перед ним, слегка покачиваясь и ухмыляясь.
— Вы поступаете неправильно, — сказал Мэллори. — Так дела не делают. Здорово вас должно быть поджимает, если вы бегаете за скульптором. А делать-то надо иначе: вы договариваетесь со мной о встрече у вас, и, когда я прихожу к вам первый раз, вас нет на месте. Во второй раз вы заставляете меня дожидаться часа полтора, потом появляетесь в приемной, жмете мне руку и спрашиваете, знаю ли я Вилсонов из Подунка, говорите, как мило, что у нас есть общие знакомые, но сегодня вы ужасно торопитесь, однако через какое-то время пригласите меня на ленч, и тогда мы потолкуем о деле. Далее вы выжидаете пару месяцев, а потом уже даете мне заказ. Однако затем вы мне говорите, что у меня ничего не получилось, и что вообще я мало чего стою, и что это было ясно с самого начала, и выбрасываете мою работу на помойку. Наконец вы нанимаете Валериана Бронсона, и он выполняет заказ. Вот так делают дела. Только на этот раз все по-другому.
Между тем его глаза напряженно изучали Рорка, и это был уверенный взгляд профессионала. Постепенно из его речи исчезла пьяная бесшабашность, и, в конце концов, осталась лишь мрачная решимость последних фраз.
— Да, — откликнулся Рорк. — Все по-другому.
Молодой человек молча стоял и смотрел на него.
— Так вы Говард Рорк? — наконец продолжил он. — Мне ваши постройки нравятся. Вот почему я не захотел встречаться с вами. Чтобы меня впредь не тошнило, когда я буду на них смотреть. Мне хотелось и дальше думать, что их возвел человек, который их достоин.
— А если так оно и есть?
— Так не бывает.
Но он присел на край скомканной постели и, наклонившись вперед, без смущения изучающе смотрел на Рорка, взвешивай, как на весах, все детали его внешности, голоса и поведения.
— Послушайте, — заговорил Рорк очень отчетливо, взвешивая каждое слово, — я хочу заказать вам статую для храма Стоддарда. Найдите лист бумаги, и мы с вами сейчас составим контракт, в котором будет сказано, что я обязуюсь выплатить вам миллион долларов неустойки, если найму другого скульптора или откажусь использовать вашу работу по назначению.
— Можно говорить нормально. Я не пьян. Не настолько. Я все понимаю.
— И что же?
— Почему вы выбрали меня?
— Потому что вы хороший скульптор.
— Это неправда.
— Что вы хороший скульптор?
— Что вы выбрали меня по этой причине. Кто посоветовал вам обратиться ко мне?
— Никто.
— Кто-нибудь из женщин, с которыми я спал?
— Я не знаю, с кем вы спите.
— Туго с деньгами?
— Нет, меня финансируют без ограничений.
— Из жалости?
— Нет. Почему я должен вас жалеть?
— Хотите получить рекламу в связи с моим покушением на Тухи?
— О Боже! С какой стати?
— Тогда что же?
— Почему вы вытаскиваете на свет какую-то чушь вместо очевидной причины?
— А именно?
— Мне нравятся ваши работы.
— Ну конечно. Все так говорят. Так нам положено говорить и верить сказанному. Представьте, что было бы, если бы не такие утеплительные сказочки. Ну хорошо, вам нравятся мои работы. А настоящая причина?
— Мне нравятся ваши работы.
Мэллори заговорил серьезным, трезвым голосом:
— Вы хотите сказать, что видели мои работы и они вам понравились, вам… одному… самому, без подсказок со стороны; никто вам не внушал, что они должны вам понравиться и почему. И вы решили, что я вам подойду по одной только этой причине, ничего больше не зная обо мне и не желая знать… только потому, что это мои работы и вы в них нашли нечто, что вам нравится. И поэтому-то вы решаете нанять меня, разыскиваете по всему городу, находите, выслушиваете оскорбления — все ради того, что вы усмотрели в моих работах, ради чего-то в них, что придало мне такую значимость в ваших глазах, что вы почувствовали: мне без него не обойтись, он мне нужен. Вы это хотите сказать? Это имеете в виду?
— Именно это, — сказал Рорк.
Глаза Мэллори округлились, на них страшно было смотреть. Он тряс головой и повторял, будто утешая себя, одно короткое, простое слово — «нет».
Он еще больше наклонился вперед. Голос его, умирая, молил:
— Послушайте, мистер Рорк. Обещаю не держать на вас зла. Мне просто надо знать. Хорошо, я вижу, что вы настроились заполучить меня, и вы знаете, что получите меня на любых условиях, нет нужды подписывать миллионный контракт, достаточно посмотреть на эту комнату, и вам ясно: я ваш со всеми потрохами. Тогда почему бы вам не сказать мне правду? Для вас это ничего не изменит, а для меня это очень важно.
— Что очень важно для вас?
— Чтобы я не… чтобы не… Послушайте. Я не думал, что кому-нибудь когда-нибудь понадоблюсь. Но вам я понадобился. Хорошо. Согласен еще раз пройти через все. Только теперь я не хочу думать, что работаю на кого-то, кому нравится моя работа. Вот на такое я больше не согласен. Мне будет лучше, если вы мне скажете… Спокойнее будет. Зачем вам разыгрывать передо мной спектакль? Я ничто. Я не стану хуже думать о вас, если вас это волнует. Неужели вы не понимаете, что благородней, порядочней сказать правду. Тогда все будет просто и честно. Я буду больше уважать вас. Нет, правда.
— Что с тобой, малыш? Что они сделали с тобой? Почему ты говоришь такое?
— Потому что… — Мэллори внезапно взревел, потом у него перехватило горло, голова опустилась, и закончил он равнодушным шепотом: — Потому что я провел два года, — он вялым движением очертил комнату, — вот как я провел два года, приучая себя к мысли, что всего, что вы сейчас говорите обо мне, не существует…
Рорк подошел к нему, поднял его подбородок, вздернув одним движением, и сказал:
— Какой же ты дурачок! Ты не имеешь права переживать из-за того, что я думаю о твоих работах, кто я такой и зачем пришел. Ты слишком талантлив, чтобы страдать от таких мелочей. И если все же хочешь знать мое мнение, лучшего скульптора, чем ты, у нас нет. Я так думаю, потому что твои статуи изображают человека не таким, каков он есть, но таким, каким он мог бы и должен быть. Потому что ты вышел из круга вероятного и позволил увидеть возможное — ставшее возможным благодаря тебе. Потому что в твоих работах меньше, чем у кого-либо, презрения к человечеству. Тебе присуще великое уважение к человеку. Твои статуи воплощают героическое в человеке. Так что я пришел не для того, чтобы сделать тебе одолжение, и не потому, что пожалел тебя, не потому, что ты крайне нуждаешься в работе. Меня привела к тебе простая корыстная цель, та же, что заставляет человека искать самую чистую пищу, какую можно найти. Ведь это закон выживания — не правда ли? — искать лучшее. Я пришел не ради тебя. Ради себя.
Мэллори рванулся прочь от него, рухнул лицом на постель, вытянул перед собой руки, сжал кулаки и закрыл ими голову. Тонкая ткань рубашки затрепетала у него на спине — он рыдал. Кисти рук извернулись и погрузились в подушку. Рорк видел, что перед ним человек, никогда ранее не рыдавший. Он присел на край кровати и все никак не мог оторвать взгляда от скрученных запястий, хотя вид их был невыносимо тяжел.
Через некоторое время Мэллори поднял голову. Он посмотрел на Рорка и увидел самое спокойное и доброе из лиц — лицо без намека на жалость. Это не было лицо человека, которому агония другого доставляет тайное наслаждение, которому приятен вид нищего, нуждающегося в сострадании; это не была маска жадной души, питающейся унижениями ближнего. Лицо Рорка выглядело усталым, кожа на висках натянулась, будто его только что побили. Но глаза были безмятежны и спокойно смотрели на Мэллори уверенным, чистым взглядом понимания и уважения.
— Приляг, — сказал Рорк, — полежи немного спокойно.
— Как только разрешили тебе жить на свете?
— Ложись. Отдохни. Поговорим после.
Мэллори встал. Рорк взял его за плечи, уложил на кровать, поднял его ноги с пола, опустил его голову на подушку. Молодой человек не сопротивлялся.
Отступив назад, Рорк натолкнулся на заваленный всякой всячиной стол. Что-то полетело на пол. Мэллори дернулся подхватить. Рорк отвел его руку и поднял упавшую вещь.
Это была небольшая гипсовая дощечка с изображением вроде тех, что продают в дешевых сувенирных лавках. Ребенок, растянувшийся на животе, с пухленькой, в ямочках попкой, лукаво смотревший назад через круглое плечико. Изумительный талант, который невозможно скрыть, обнаруживал себя в линиях тельца, в структуре мышц и складках кожи. Талант яростно рвался наружу. Остальное было намеренной попыткой казаться банальным, привычным, вульгарным — неуклюжим, мучительно неубедительным усилием скрыть истину. Это был предмет, уместный в камере пыток.
Мэллори увидел, как задрожала рука Рорка. Потом она двинулась назад и вверх, поднялась над головой — медленно, как бы спрессовывая воздух в изгибе локтя. В сущности, она взметнулась, показалось, что движение длилось долго, рука застыла вверху и вдруг — резкий взмах вперед, и гипсовый барельеф полетел через комнату и разбился вдребезги, ударившись в стену. Редко можно было видеть Рорка в таком убийственном гневе.
— Рорк.
— Да?
— Рорк, жаль, что я не встретил тебя до того, как ты пришел ко мне с заказом. — Он говорил без всякого выражения, закрыв глаза, откинув голову на подушку. — Тогда ничто не примешивалось бы. Понимаешь, я очень тебе благодарен. Не за работу. Не за твой приход. Не за что-либо, что ты сделаешь для меня. Просто за то, что ты есть.
Потом он лежал без движения, вытянувшийся и обмякший, как человек, который давно уже перешел за грань всякого страдания. Рорк стоял у окна и смотрел на убогую комнату и мальчика в кровати. Он спрашивал себя, откуда у него ощущение ожидания. Он как будто ожидал, что над их головами грянет взрыв. В этом не было смысла. Потом он понял. Он подумал: вот что чувствуют люди, попавшие в западню; эта комната не просто свидетельство нищеты, это след войны, она опустошена и растерзана взрывчаткой более мощной и зловещей, чем та, что хранится на военных складах. Война?.. Против кого?.. У противника не было ни лица, ни имени. Но этот юноша был соратником, его опалила война, и Рорк стоял, склонившись над его телом, испытывая странное незнакомое чувство, желание поднять его на руки и отнести в безопасное место… Только неизвестно, где именно ад, а где — безопасное место… На ум ему пришел Кент Лансинг, и он пытался припомнить что-то сказанное им…
Потом Мэллори открыл глаза и поднялся на локте. Рорк подтянул стул к кровати и сел.
— Теперь, — велел он, — говори. Говори о том, что действительно надо высказать. Не говори о семье, детстве, друзьях или чувствах. Говори о том, о чем ты думаешь.
Мэллори недоверчиво взглянул на него и прошептал:
— Но как ты догадался?
Рорк улыбнулся и ничего не сказал.
— Как ты догадался, что мучает меня? Медленно, годами, заставляя меня ненавидеть людей, тогда как я не хочу ненавидеть… Ты тоже это испытал? Тебе тоже пришлось узнать, что лучшие друзья любят в тебе все, за исключением того, что действительно важно? А то, что действительно важно, для них ничто, пустой, никчемный звук. Ты в самом деле хочешь услышать? Хочешь знать, что я делаю и почему? Ты хочешь знать, о чем я думаю? Тебе это не скучно? Это для тебя важно?
— Рассказывай, — сказал Рорк.
И он сидел, слушая, долгие часы, пока Мэллори рассказывал о своей работе, о том, что он вкладывал в нее, об идеях, которые формировали его жизнь, рассказывал, как изголодавшийся, как утопавший, которого выбросило, наконец, на берег и он ненасытно хватает глотки пьяняще чистого воздуха.
На следующее утро Мэллори пришел в контору Рорка, и Рорк показал ему эскизы храма. Когда Мэллори стоял у кульмана, когда он решал проблему, это был другой человек — никакой неуверенности, никаких болезненных переживаний; движения рук, перебиравших чертежи, были четкими и уверенными, как у солдата на посту. Эти движения говорили, что теперь никакие превратности судьбы не помешают функционированию того механизма внутри него, который был запущен. Он излучал непреклонную безличную уверенность, он обращался к Рорку как равный.