В сильном возбуждении он заходил взад и вперед, размахивая руками. Снова повернувшись к репортеру, который стоял у фабричной стены и крутил выхоленные усики, Мак-Грегор крикнул:
— А разве вы сами не видите? Смотрите, как они маршируют. Они узнали, в чем моя идея. Они поняли ее, ее дух, ее значение.
Он начал объяснять, быстро бросая отрывистые фразы:
— В течение многих веков люди твердят о братстве. Люди всегда болтают о братстве. Но слова ровно ничего не стоят. Слова и вечная болтовня породили только породу людей с отвислыми челюстями. Зато ноги людей умеют крепко стоять на земле.
Он снова зашагал взад и вперед, неистово жестикулируя и влача за собой несколько испуганного репортера:
— Вот смотрите, начинается! Начинается на этом поле. Ноги рабочих, сотни тысяч ног создают своего рода музыку. Вскоре их будут тысячи, сотни тысяч. Настанет время, когда люди перестанут быть отдельными индивидуумами; они превратятся в единую могущественную массу, перед которой ничто не устоит. Они не станут облекать мысли в слова, но тем не менее мысли будут все более овладевать ими. Они вдруг поймут, что они часть чего-то необъятного и могучего, чего-то непреодолимого, что ищет себе новых выражений. До сих пор рабочим твердили об их силе, но теперь они воистину станут наконец этой силой. — Мак-Грегору, взволнованному собственной речью и, возможно, ритмом, исходящим от движущейся человеческой массы, страстно захотелось, чтобы этот франт до конца уяснил себе смысл его слов. — Вспомните, может быть, и вы в детстве слыхали, что когда войска переходят через шаткий мост, они не идут в ногу, а врассыпную: в противном случае ритмичная маршировка расшатает мост, и он рухнет.
По телу молодого репортера пробежала дрожь. В свободные минуты он писал повести и драмы, и его тренированный ум сразу усвоил поэтому мысль Мак-Грегора. Он вспомнил маленькую сценку из жизни родной деревушки, когда перед ним с барабанным боем проходили солдаты. Он вспомнил их мерную маршировку и дружный топот ног, и вдруг ему захотелось самому смешаться с этими людьми и, выпятив грудь, маршировать, как тогда, когда он был мальчиком.
Он начал взволнованно говорить.
— Понимаю! — воскликнул он. — Вы хотите сказать, что в этом топоте ног заключается мысль, великая мысль, которую люди до сих пор не понимали.
Как раз в это время рота «Марширующего Труда» прошла мимо них, дружно и мерно шагая, плечом к плечу.
Молодой репортер задумался.
— Понимаю. Я начинаю понимать! Я уверен, что всякий, кто наблюдал маршировку солдат, испытывал то же чувство, что и я. Но все скрывают его под маской равнодушия. А в ногах у них точно такая же дрожь, и души переполняет тот же безудержный воинственный ритм. И вы это поняли, не так ли? Вы хотите этим путем повести рабочих за собой?
Молодой репортер с открытым ртом смотрел на массу марширующих и думал: «Это воистину великий человек! Это Наполеон или Цезарь из рабочих, объявившийся в Чикаго! Он не похож на обычных ничтожных вожаков. Его мозг не затуманен болтовней. Он знает, что нельзя не считаться с великими порывами людей. Он ухватился за нечто такое, что сделает свое дело. Берегись этого человека, ветхий мир».
Вне себя от возбуждения и дрожа всем телом, репортер зашагал по полю.
От марширующих рабочих отделился один и направился к Мак-Грегору. Молчание нарушилось, с поля послышались голоса. Повелительный голос капитана потерял свою уверенность. Репортер внимательно прислушался:
«Вот это испортит все. Люди потеряют интерес к этому делу и забудут о нем», — думал он, наклонившись вперед, словно чего-то ожидая.
— Я весь день работал и не могу маршировать здесь всю ночь, — пожаловался рабочий.
Молодой репортер увидел, как от кирпичной стены отделилась тень; дойдя до рабочего, выступившего с жалобой из рядов марширующих, Мак-Грегор взмахнул кулаком, и рабочий распластался на земле.
— Теперь не время тратить попусту слова, — крикнул он рабочим. — Вернитесь на свои места. Вы, вероятно, думали, что это детская забава? Вы ошиблись. Это начало эпохи, когда люди начнут понимать самих себя. Вернитесь на свои места и держите язык за зубами. Если вы не в состоянии маршировать с нами, убирайтесь прочь. Наше движение не может считаться с плаксивыми слюнтяями.
В рядах марширующих раздались дружные крики одобрения. Молодой репортер, стоявший у стены, возбужденно запрыгал на месте. Снова раздалась команда капитана, и линия рабочих, дружно шагая, прошла мимо. На глазах у репортера выступили слезы.
— Это движение будет иметь успех! — воскликнул он. — Эта идея должна осуществиться! Наконец-то явился истинный вождь рабочих.
Глава II
Джон Мур, составитель реклам, отправился однажды под вечер в контору велосипедной фабрики «Молния», расположенной в самом конце западной части города. Фабрика представляла собой кирпичную громаду с широким цементным тротуаром вдоль фасада, с узенькой зеленой лужайкой и несколькими цветочными клумбами. Здание, в котором помещалась контора, было значительно меньше, его веранда выходила на улицу, а стены были обвиты плющом.
Как и репортер, который наблюдал за ротой «Марширующего Труда», Джон Мур был весел, молод и носил маленькие усики. В свободное время он играл на кларнете.
— Это дает человеку возможность оставаться чему-то верным, — говорил он друзьям. — Я смотрю, как протекает жизнь, и чувствую себя не просто щепкой на волнах житейского моря. Правда, как музыкант я ничего не стою, но это по крайней мере дает пищу мечтам.
В отделе рекламы, в котором работал Джон Мур, он слыл дураком, способным только сыпать красивыми фразами. Он носил толстую черную цепь для часов и ходил всегда с тростью. Он был женат, но его жена вскоре после замужества принялась изучать медицину и с ним больше не жила. Иногда они в субботу вечером встречались в каком-нибудь ресторане и часами сидели там, распивая вино и весело хохоча. А когда жена шла к себе, Джон Мур продолжал ходить из одного кабака в другой, произнося длинные речи, в которых излагал свою философию.
— Я индивидуалист, — говорил он, гордо похаживая и размахивая палкой. — Я эксперименталист, если хотите. Я мечтаю открыть какое-нибудь особенное свойство жизни, — раньше, чем сойду в могилу.
На этого молодого человека было возложено составление брошюрки, в которой красивыми стихами описывалась история велосипедной компании. Когда брошюрка будет закончена, ее разошлют всем, кто отозвался на рекламу компании в газетах и журналах. Велосипедная компания «Молния» изготовляла какие-то необыкновенные колеса, и эту особенность нужно было особо подчеркнуть в брошюрке.
Остроумно сконструированное колесо велосипеда, которое должен был воспеть Джон Мур и которому компания была обязана своим успехом, в действительности было изобретено одним рабочим. Он умер нищим. Глава компании решил использовать его изобретение. После тщательного размышления он пришел к убеждению, что это изобретение отчасти принадлежит ему самому.
«Наверное, это так, — решил он, — в противном случае оно бы не было таким удачным».
Глава велосипедной компании, рослый седой старик с маленькими глазками, шагал по своему кабинету, пол которого был устлан толстым ковром. Возле стола сидел молодой человек из отдела рекламы и что-то записывал в блокноте. Глава компании, заложив большие пальцы в проймы жилета, поднимаясь на носки, рассказывал ему изумительную повесть, героем которой был он сам.
То был рассказ о воображаемом молодом рабочем, который в течение многих лет тяжело трудился. Вечером он убегал из мастерской, где работал, к себе на чердак и там учился без устали; в конце концов, он открыл тот секрет, которому велосипеды «Молния» обязаны успехом. Потом этот рабочий открыл собственную небольшую фабрику и стал пожинать плоды своих трудов.
— Этот рабочий — я, — торжественно закончил толстый хозяин велосипедной компании. В действительности же ему было уже за сорок, когда он купил ту долю акций, которая поставила его во главе всего предприятия. Он в течение нескольких минут барабанил пальцами по груди, словно был не в состоянии продолжать под влиянием сильных чувств. Слезы стояли у него в глазах: воображаемый молодой рабочий, о котором он только что рассказывал, начал принимать в его представлении вполне реальные очертания.
— Весь день, бывало, я хожу по фабрике и кричу: «Качество! Дайте мне лучшее качество!» Я и теперь делаю то же самое. Качество — мой лозунг. Я не ради денег изготовляю велосипеды, а во имя той гордости, которую я, труженик, испытываю от своей работы. Вы можете это записать. Можете даже указать, что это мои собственные слова. Вы особенно должны подчеркнуть, что я горжусь своей работой.
Молодой человек кивал головой и быстро записывал слова хозяина в блокнот. Он мог бы все это написать и дома. Ему ужасно хотелось, чтобы толстый председатель компании ушел и предоставил ему возможность побродить по фабрике.
Накануне Джон Мур принимал участие в небольшой попойке. Вместе с другом, карикатуристом большой газеты, он отправился в ресторан, и там они встретили знакомого журналиста. За беседой и пивом они просидели до поздней ночи. Второй журналист и был тот юркий молодой человек, который глядел на марширующих рабочих Мак-Грегора; он-то и рассказал об этом своим друзьям.
— Поверьте мне, из этого вырастет нечто колоссальное, — сказал он. — Я видел этого Мак-Грегора, а потому знаю, о чем говорю. Верьте или нет, как вам угодно, но он открыл что-то новое. Это факт. В человеческой душе кроются страсти, которых до сих пор никто не понял. В груди рабочего таится мысль, великая, невысказанная мысль, являющаяся частью не только его мозга, но и мускулов. Теперь вообразите: что, если этот Мак-Грегор понял и сумел использовать эту мысль?
По мере того как росло количество выпитых стаканчиков, молодой репортер приходил все в больший экстаз и наконец принялся строить дикие предположения насчет будущности мира. Стукнув кулаком по столу, залитому пивом, он обратился к Джону Муру.
— Есть в мире много такого, что инстинктивно знают животные и чего еще не понял человек! — воскликнул он. — Посмотрите на жизнь пчел. Подумали ли вы хоть раз о том, что люди никогда еще не сделали попытки выработать коллективный ум? Почему бы человеку не поломать головы над этим?
Его голос стал глухим и напряженным.
— Когда вам случится побывать на какой-нибудь фабрике, держите ухо востро и обращайте внимание на каждую мелочь, — сказал он. — Войдите в какое-нибудь отделение, где занято много рабочих. Стойте совершенно неподвижно. Не пытайтесь думать. Ждите!
Репортер вскочил и возбужденно стал ходить взад и вперед перед столиком, за которым сидели его друзья. Мужчины, стоявшие у бара, прислушивались к его речи, задержав стаканы у рта.
— Я вам говорю, что уже существует «Гимн Труда». Он выражен еще не вполне ясно, он не совсем и не всем еще понятен, но он раздается на каждой фабрике, всюду, где люди трудятся. Каждый рабочий чувствует этот «Гимн», хотя и будет смеяться над вами, если вы заговорите с ним на эту тему. «Гимн» ритмичен и груб, он составлен из низких нот, он исходит из самого нутра рабочего. Он сродни тому ощущению формы, что живет в художнике. Мак-Грегор — первый вождь, понявший рабочего. Мир еще услышит о нем. Пройдет еще немного времени, и его имя прогремит по всему свету.
Сидя в кабинете директора велосипедной компании, Джон Мур думал о словах популярного репортера. Он слышал гул машин, доносившийся с фабрики. Толстый хозяин, упоенный собственными словами, продолжал ходить взад и вперед по кабинету, рассказывая о тех лишениях, с которыми столкнулся когда-то воображаемый молодой рабочий, пробивший себе, в конце концов, путь к успеху.
— Мы слышим очень часто разговоры о силе рабочих, но это грубая ошибка. Сила — это люди вроде меня. Мы вышли из массы, и мы ведем ее вперед! — воскликнул он с пафосом.
Толстый директор остановился и, подмигнув Джону Муру, сказал:
— Вы можете не писать этого. Во всяком случае незачем приписывать эту мысль мне. Наши велосипеды в большом ходу среди рабочих, и было бы глупо оскорблять клиентов. Но то, что я сказал, — правда. Разве не люди, подобные мне, — люди с тренированными мозгами и колоссальным терпением, — вносят великую организацию в современное общество?
Толстяк широким жестом указал на фабрику, откуда доносился скрежет и гул машин. Джон Мур рассеянно кивал головой. Ему хотелось различить в этом шуме тот трудовой гимн, о котором говорил вчера полупьяный репортер. Пробило пять часов, и рабочие зашабашили. Послышалось громкое шарканье ног, и гул машин замер.
Директор снова заходил по кабинету, рассказывая о карьере того рабочего, который пробил себе путь к богатству и могуществу. Из ворот фабрики потянулись рабочие. На цементном тротуаре послышался тяжелый топот ног. Внезапно говоривший умолк. Джон Мур словно застыл, и карандаш остановился в его руке на полпути к бумаге. Снаружи донеслись отчетливые слова команды. Снова послышался топот. Директор велосипедной компании и Джон Мур из отдела рекламы подбежали к окну. Они увидели изумительную картину: на цементном тротуаре стояли фабричные рабочие, по четыре человека в ряд, разбитые на взводы и отделения. Во главе роты стоял капитан. «Шагом марш!» — раздалась команда.
Толстый директор с открытым ртом посмотрел на рабочих.
— Что там происходит? Что это значит? Прекратить немедленно! — заревел он.
Под окном послышался насмешливый хохот.
— Смирно! Правое плечо вперед! Шагом марш! — раздалась команда капитана.
Рабочие мерным шагом свернули с широкого тротуара и прошли мимо окна, у которого стояли высокий, толстый директор и Джон Мур из отдела рекламы. Лица рабочих выражали суровую решимость. Болезненная усмешка скользнула по лицу седовласого директора велосипедной компании, но тотчас же исчезла. Джон Мур не отдавал себе отчета в том, что, собственно, происходит, но видел, что старик испуган. Страх отражался на его лице, и молодой человек с радостью отметил это.
Старик возбужденно заговорил:
— Что это может значить? Что происходит здесь? Неужели мы, представители индустрии, живем на вулкане? Неужели у нас было мало неприятностей с рабочими? Что они теперь затевают?
Он снова заходил взад и вперед, а Джон Мур наблюдал за ним.
— Мы оставим на сегодня брошюру, — сказал старик. — Приходите завтра. Приходите когда угодно. Сейчас я хочу заняться этим делом. Я должен узнать, что происходит.
По выходе из конторы велосипедной компании Джон Мур пустился бежать. Он не последовал за марширующими рабочими, а в страшном возбуждении слепо устремился вперед. В голове его звучали слова репортера о великом «Гимне Труда», и Джон Мур был опьянен мыслью, что он уловил размер и дух этой песни. Он сотни раз видел, как рабочие в конце дня выходили на улицу. Но раньше это была масса, состоявшая из отдельных индивидуумов. Каждый думал о своих делах, каждый в отдельности уходил своей дорогой и терялся между высокими зданиями. А теперь все переменилось: эти люди не плелись поодиночке, а плечом к плечу маршировали по улицам.
Джон Мур почувствовал, что к его горлу подкатил комок, и он тоже, как и тот репортер, начал говорить про себя:
— Это «Гимн Труда», великий «Гимн Труда»! Его уже запели! — крикнул он вне себя от восторга.
Джон Мур вспомнил, как побледнело от испуга лицо упитанного хозяина фабрики. Он остановился возле какой-то лавки и вскрикнул от радости. Затем он пустился в пляс, страшно испугав стайку детей, глядевших на него с разинутыми ртами.
Глава III
Уже несколько месяцев по всему Чикаго, сильно волнуя деловых людей, носились слухи о каком-то новом, непонятном движении среди рабочих. Рабочие отчасти понимали, какой страх внушает их маршировка. Подобно Джону Муру, который от радости заплясал на улице, они чувствовали себя счастливыми от этого сознания: их сердцами овладела жажда мести. Они вспоминали свое детство и тот гнетущий страх, который входил в дома их родителей каждый раз, когда наступал индустриальный кризис и рабочие тысячами выбрасывались на улицу. Теперь они наслаждались мыслью, что в свою очередь сеют страх в душах людей богатых и сильных. Год за годом они слепо плелись по путям жизни, пытаясь забыть нужду и лишения; теперь же они чувствовали, что жизнь имеет какую-то цель и что они маршируют по направлению к ней. Раньше, когда агитатор им говорил, что в них кроется могучая сила, они этому не верили.