Он похлопал Мак-Грегора по плечу.
— Если же некоторые из нас всей душой стремятся кое-что сделать и побивают женщин их же оружием, то разве мы не заслуживаем победы?
— Временами мне кажется, что я хотел бы найти женщину, с которой можно было бы посидеть и поговорить, — сказал Мак-Грегор.
Парикмахер рассмеялся. Шумно пыхтя трубкой, он продолжал путь.
— Ну конечно, конечно! Я тоже хотел бы этого. Всякий хотел бы! Иногда вечером я люблю посидеть и побеседовать с вами, но я бы не хотел бросить свои скрипки и быть обязанным в течение всей своей жизни служить вам и вашим целям.
В коридоре дома, в котором они жили, парикмахер взглянул на комнату черноглазой девушки, дверь которой открылась при появлении Мак-Грегора, и сказал:
— Держитесь подальше от женщины. А когда вы почувствуете, что уже больше не в состоянии выдержать, приходите ко мне, и мы поговорим об этом.
Мак-Грегор кивнул головой и направился к себе в комнату. Не зажигая огня, он подошел к окну и стал глядеть во двор. В нем снова проснулось сознание дремлющей силы и способности подняться над болотом, в котором погрязло современное общество.
Мак-Грегор нервно зашагал по комнате. Когда он наконец опустился в кресло и, нагнувшись, склонил голову на руку, он испытал такое чувство, словно пустился в долгое, опасное путешествие по незнакомой стране и вдруг встретил попутчика.
Глава IV
Вечером жители Чикаго торопятся с работы домой.
Изумительная картина, если пристально всмотреться в нее! У большинства людей неприятные рты. Какие-то расхлябанные. И челюсти тоже словно неправильно подвешены; они напоминают их обувь, которая потрепалась от слишком долгого трения о камни мостовых. Невольно кажется, что людские рты скривились от невыносимой усталости души.
Что — то неладное творится в жизни современной Америки. А мы, американцы, не желаем обращать на это внимание. Мы предпочитаем считать себя великим народом и на том успокаиваемся.
Настал вечер, и жители Чикаго возвращаются с работы домой.
Кляк-кляк-кляк — стучат каблуки по твердым тротуарам и мостовым. Челюсти вздрагивают. Ветер несет с собой мельчайшую пыль, и толпы рабочих пропитываются ею. У всех грязные уши. На улицах и в трамваях — невыносимое зловоние. Старые мосты, перекинутые через реки, запружены пешеходами. Пригородные поезда, построенные на скорую руку, вечно грозят крушением. Народ, называющий себя великим, обитающий в городе, тоже именуемом великим, расходится по домам, представляющим собой беспорядочное нагромождение дешевых строений. Повсюду дешевка. По возвращении домой люди садятся на дешевенькие стулья и едят дешевую пищу на дешевых столах. Они продали свою жизнь за дешевку. Самый бедный пахарь в Европе окружен большей поэзией, чем американский рабочий. Даже его орудия труда более основательны.
Современный американец довольствуется дешевкой и уродством, потому что надеется когда-нибудь подняться над массой. Всю свою жизнь он тратит на эту жалкую мечту и тому же обучает своих детей. И Мак-Грегор тоже не избежал этого. Его мысли перепутались под влиянием полового голода и слов парикмахера, и он тоже вознамерился разрешить проблему самым дешевым путем.
Однажды вечером, приблизительно через месяц после беседы с Фрэнком Тэрнером, юноша торопливо проходил по Лэйк-стрит с твердым намерением воспользоваться советом парикмахера. Было около восьми часов, и уже темнело. Мак-Грегор должен был в это время сидеть в вечерней школе, но вместо того он шагал по улице, вглядываясь в грязные деревянные домишки. Тело его лихорадочно горело. Им овладело желание, которое в настоящую минуту было сильнее стремления, удерживавшего его по вечерам за книгой, и сильнее любого другого желания. Мак-Грегор вглядывался в освещенные окна. Он шел быстро, горя желанием, от которого тупел мозг и парализовалась воля. Женщина, сидевшая в окне маленького домика, улыбнулась и кивнула ему головой[24].
Мак-Грегор по дорожке через кошмарно грязный двор направился ко входу в дом. По зловонию этот двор не уступал тому, в который выходили окна Мак-Грегора. И здесь точно так же ветер оголтело гонял по земле выцветшие газеты. Сердце юноши бешено билось, во рту пересохло, в нем появился какой-то неприятный вкус. Что и как сказать этой женщине, когда он окажется перед ней? Ему безумно захотелось ударить кого-нибудь. Ему вовсе не нужна была любовь, только облегчение. Он гораздо охотнее затеял бы драку.
Стоя в темноте перед дверью, Мак-Грегор чувствовал, как у него на шее надулись жилы. Он принялся шагать взад и вперед по улице, но небо, вид которого мог бы ему помочь, заслоняла собой надземная железная дорога. Он громко выругался, толкнул дверь и вошел в дом. В полумраке трудно было что-нибудь различить. Внезапно откуда-то вынырнула человеческая фигура, и пара могучих рук стиснула локти Мак-Грегора. Юноша быстро оглянулся. Какой-то человек, такого же роста, как он сам, крепко прижал его к двери. У этого человека один глаз был стеклянный. Лицо его было покрыто черной щетинистой бородой, и в полумраке он казался помешанным. Рука женщины, поманившей к себе Мак-Грегора, быстро стала шарить в его карманах и выхватила пачку кредиток. Он увидел ее лицо, — такое же безобразное, как и физиономия ее сообщника.
В то же мгновение сухой и неприятный вкус во рту Мак-Грегора исчез. Он испытал сильное облегчение и очень обрадовался, что дело приняло такой оборот.
Удар коленом в живот, и он вырвался из рук человека, который его держал. Удар кулака, и грабитель со стоном свалился на пол. Мак-Грегор прыгнул, схватил женщину за волосы и круто повернул ее.
— Отдавай деньги! — свирепо крикнул он.
Женщина подняла руки и начала молить о пощаде. От боли у нее выступили слезы. Она сунула ему в руку пачку кредиток и задрожала всем телом, в полной уверенности, что теперь он убьет ее.
Мак-Грегора охватило другое чувство. Он испытывал отвращение при мысли о том, что пришел в этот дом по приглашению продажной женщины, и не понимал, как оказался способным на такой скотский поступок. Он стоял в полумраке комнаты и смотрел на женщину, но думал только о том, почему совет парикмахера, который представлялся таким ясным и разумным, на деле оказался просто идиотским. И как только его мысли вернулись к парикмахеру, он почувствовал прилив безумной ярости, направленной не против этих двух грабителей в зловонной комнате, а против себя самого и своего ослепления. Снова его обуяла ненависть к тому хаосу, который царил в жизни, и, словно весь сумбурный мир воплощался в этой несчастной женщине, он стал трясти ее, изрыгая проклятия.
— Трус! Негодяй! Осел! — бормотал он, думая о себе как о каком-то гиганте, на которого напал отвратительный зверь. Женщина закричала от ужаса. По выражению лица этого человека она не могла понять его мыслей. И снова она испугалась, что он убьет ее. Протянув руку, она вытащила из-под подушки другой сверток кредиток и протянула его Мак-Грегору.
— Уходите отсюда! Пожалуйста, уходите! Мы ошиблись. Мы приняли вас за другого.
Мак-Грегор направился к двери, мимо человека, все еще корчившегося на полу. Дойдя до Мэдисон-авеню, он сел в трамвай и отправился в вечернюю школу. Сидя в вагоне, он пересчитал деньги, которые женщина сунула ему в руки, и так громко расхохотался, что публика в трамвае в изумлении уставилась на него.
«Тэрнер за два года истратил одиннадцать долларов, а я на том же деле в одну ночь заработал двадцать семь», — подумал Мак-Грегор. Он спрыгнул с трамвая и пошел пешком, чтобы привести свои мысли в порядок.
— Нельзя ни на кого полагаться, — бормотал он. — Я сам должен проложить себе путь. В голове парикмахера такой же хаос, как и у всех прочих, только он этого не понимает. Есть только один выход из этой неразберихи, и я найду его. Но искать мне придется одному. Чужим советам верить не следует.
Глава V
Вопрос об отношениях к женщинам отнюдь не был разрешен трагикомической дракой в домике на Лэйк-стрит. Мак-Грегор сильно привлекал к себе женщин, и не раз его решимость готова была отступить при виде лиц, глаз и прочих женских прелестей.
Ему казалось, что с этим вопросом покончено. Он забыл про черноглазую девушку и думал только о месте старшего на складе и о своих занятиях по юриспруденции. Время от времени он позволял себе урвать вечерок и отправлялся бродить по улицам или по аллеям парка.
На улицах Чикаго, при вечернем освещении, Мак-Грегор, шагавший среди человеческой лавины, был фигурой заметной. Сам он, впрочем, иногда совершенно не замечал окружавшей его толпы, слоняясь по улицам в таком же состоянии, в каком некогда бродил по холмам Пенсильвании. Он постоянно был занят одной и той же мыслью, желанием уловить какое-то ускользающее представление о жизни; оно постоянно стояло перед ним и ни за что не давалось ему.
— Собственно, я вовсе не желаю быть ни юристом, ни заведующим складом. Чего же я хочу?
Шагая по улицам, он искал ответа на этот вопрос, а так как не отличался сдержанностью, то страшно злился и громко бранился вслух.
Переходя Мэдисон-авеню, он что-то невнятно бормотал себе под нос. В кабаке на углу кто-то играл на рояле. Группы девушек проходили мимо, болтая и весело смеясь. Мак-Грегор подошел к мосту, который вел через реку в деловую часть города, но затем повернул назад. На тротуарах, вдоль канала, околачивались без дела какие-то люди. Одежда на них была грязная, а в лицах не было и признака решимости. В тонких швах их платья скопилась вся грязь города, а души их были пропитаны смрадом и хаосом современной цивилизации.
Мак-Грегор продолжал свою прогулку, и в нем все сильнее разгоралось чувство злобы. Свернув на одну из боковых улиц, он попал в ту часть города, где по вечерам на тротуарах собираются итальянцы, русские и поляки.
Желание как-нибудь проявить свою активность стало доводить Мак-Грегора до безумия. Все его тело содрогалось от стремления положить конец беспредельному хаосу жизни. Со всем пылом юности он жаждал охватить человечество сильными руками и вывести его из состояния оцепенения. Мимо него прошел пьяный человек, а вслед за ним огромный детина с трубкой во рту. Последний двигался вперед лишь в силу инерции. Он напоминал огромного младенца с жирными щеками и большим, не привыкшим к ходьбе туловищем, младенца без мускулов и мужества, который цепляется ручонками за жизнь.
Вид этого детины вывел Мак-Грегора из себя; ему почудилось, что тут воплотилось все, против чего так возмущалась его душа. Он остановился, слегка пригнулся, и в его глазах появился свирепый огонек.
Верзила не издал ни одного звука и свалился в канаву, оглушенный ударом кулака Мак-Грегора. Ползая на коленях, он стал звать на помощь. Его трубка куда-то укатилась. Мак-Грегор стоял на тротуаре и ждал. Группа людей, находившихся поблизости, бросилась на помощь. Мак-Грегор снова пригнулся. Он молил небо, чтобы эти люди дали ему возможность подраться. В предвкушении боя его глаза сверкали, мускулы подергивались.
Но вот огромный пьяница, лежавший в канаве, встал на ноги и бросился бежать. Тогда люди, поспешившие к нему на помощь, остановились и повернули назад. Мак-Грегор продолжал путь с тяжелым сердцем, словно потерпел поражение: ему отчасти было жалко человека, которого он ударил и который так смешно ползал на руках и коленках. И сильнее, чем когда-либо, мысли Мак-Грегора пришли в смятение.
* * *Он снова сделал попытку разрешить проблему пола. Случай на Лэйк-стрит в маленьком деревянном домике, где его хотели ограбить, доставил ему большое удовольствие, и на следующий день он купил на те двадцать семь долларов, которые испуганная женщина сунула ему в руку, книги по юриспруденции. Придя домой, он устало потянулся, как лев после удачной охоты, и подумал о маленьком чернобородом парикмахере, который в другом конце коридора возился со своими скрипками. Чувство злобы против этого человека у него уже пропало. Вспомнив его совет, он расхохотался.
«Тут кроется нечто такое, чего надо остерегаться, — подумал он. — Это все равно что провести жизнь, копаясь под землей».
Второе приключение ожидало Мак-Грегора в субботу вечером. Он снова дал вовлечь себя в глупую историю. Ночь была удушливо-жаркая. Молодой человек сидел у себя в комнате и подумывал о том, что неплохо было бы побродить по городу. Безмолвие, царившее в доме, отдаленный гул трамвая, звуки музыки, доносившиеся издалека, — все это встревожило и отвлекло его от работы. Хорошо бы сейчас побродить по холмам, как в ранней юности.
Дверь отворилась, и вошел парикмахер. В руке у него было два билета. Опершись о подоконник, он принялся объяснять:
— На Монроу-стрит состоится бал. Я получил два билета. Какой-то политикан заставил хозяина парикмахерской купить их.
Закинув голову, он расхохотался: его очень забавляла мысль, что хозяин вынужден был купить билеты на танцы.
— Они стоят два доллара штука, — крикнул он, содрогаясь от смеха. — Надо было вам видеть, как мой хозяин юлил. Он не хотел покупать билеты, но боялся отказаться. Дело в том, что хозяин обделывает какие-то темные делишки на бегах и, конечно, этот политикан мог бы ему, при желании, подложить свинью. Бранясь сквозь зубы, он заплатил четыре доллара, а когда политикан ушел, швырнул билеты мне.
— Бери их, — кричал он, — мне не нужна эта дрянь! Разве человек — корыто в конюшне, из которого может хлебать всякая скотина?
Мак-Грегор и парикмахер сидели в комнате и смеялись над хозяином парикмахерской, который против воли вынужден был купить билеты. Парикмахер стал настойчиво звать Мак-Грегора на бал.
— Мы закатимся на всю ночь, — сказал он. — Там будут интересные женщины: двух из них я знаю. Они живут над мелочной лавкой. С одной из них я уже ходил на бал. У вас откроются глаза. Вы никогда не знали таких-женщин. Они смелы, умны и на них можно положиться.
Мак-Грегор встал и стянул с себя сорочку. Волна лихорадочного возбуждения пробежала по его телу.
— Ладно, посмотрим, — ответил он. — Хотя я уверен, что вы снова толкаете меня на ложный путь. Идите переодеваться. Я сейчас буду готов.
На балу Мак-Грегор сидел у стены с одной из тех двух девушек, которых парикмахер ему так сильно расхвалил. Рядом с ним сидела еще одна тщедушная, малокровная женщина. Он уже давно потерял интерес к этому веселому приключению. Оживление бала не нашло отклика в его душе. Он глядел, как пары, прижавшись друг к другу, извиваются, вертятся, раскачиваются взад и вперед, засматриваясь друг на друга. Он отвел взгляд, всей душой желая быть теперь у себя дома, среди своих книг.
Парикмахер шутил и флиртовал с обеими женщинами. Мак-Грегору казалось, что глупее и пошлее таких разговоров быть ничего не может. Они болтали ни о чем, временами туманно намекая на свои прошлые похождения, о которых ему было ничего не известно.
Парикмахер ушел танцевать с одной из женщин, которой едва достигал до плеча. Его черная борода зловеще выделялась на фоне белого платья дамы. Мак-Грегор понял из разговора, что тщедушная девушка работает в шляпной мастерской. Что-то в ней привлекало его. Он откинулся назад и глядел на нее, уже не прислушиваясь более к разговору.
Какой-то молодой человек подошел к другой девушке и пригласил ее танцевать. На противоположном конце зала стоял парикмахер и манил Мак-Грегора к себе.
Внезапно Мак-Грегор подумал, что эта тщедушная, малокровная женщина похожа на бледную девушку из Угольной Бухты, и почувствовал в ней что-то интимно-близкое. Это было то самое чувство, которое он испытывал к дочери гробовщика, когда они сидели на холме и глядели вниз на видневшиеся в долинах фермы.
Глава VI
Эдит Карсон — модистка, с которой судьба свела Мак-Грегора, — была тщедушная женщина лет около тридцати. Она жила в двух комнатах, расположенных в глубине шляпной мастерской. Во всей ее жизни никогда не было ничего яркого. По воскресным утрам она писала подробные письма родным, жившим на ферме, затем надевала одну из шляп, служивших моделями, и машинально шла в церковь, где сидела одиноко, не воспринимая ни слова из того, что там говорилось.