Что бы мы сделали, услышав его крики и увидев, как он сражается с морем в сотне метров от нас?
Ничего. Стояли бы и смотрели, как волны колотят его о камни, раз за разом. К утру от него осталось бы мокрое место.
Я попытался заставить себя добыть большой прожектор, чтобы поискать Ральфа в море, но мне не хотелось. Что если я его обнаружу? Это зрелище не покинет меня до конца дней… Видеть, как он умирает в луче моего фонаря, бешеные глаза горят в пене нахлынувшей волны, потом он исчезает…
Голос Эккермана послышался в тот момент, когда гигантская волна ударила по бассейну, подбросив в небо тонны четыре воды.
Я сиганул с крыльца и припустил к подъездной дорожке. Возвышенность, думал я. Нужно лезть на гору. Подальше отсюда.
Эккерман взывал ко мне с балкона коттеджа сторожа. Я взлетел по ступенькам, мокрый насквозь. Он сидел за столом с пятью-шестью людьми, преспокойно пившими виски и курившими марихуану. Весь мой багаж, включая печатную машинку, был сложен в углу на веранде.
Никто не утонул, никто не пропал без вести. Невеста протянула мне косяк, я глубоко втянул. Ральф, доложили мне, испарился в районе полудня, когда красная липкая волна швырнула ему на крыльцо 25-килограммовую связку зеленых бананов. На лужайку выбросило сотни мертвых рыбин, дом внезапно наводнили летучие тараканы, а море подкатилось к полу.
Сторож сказал, Ральф отвез семью в отель "Король Камехамеха" у причала в центре Кайлуа, после того, как обломался с билетами на ночной рейс в Англию.
– Где собака? – спросил я.
Я знал, что Сэйди очень привязалась к зверю, но его трупа в этой разрухе я не наблюдал.
– Они взяли ее с собой, – ответил сторож, – тебе просили передать записку.
Он вручил мне скомканный клочок гостиничной бумаги, влажный и грязный от пачкотни Ральфа. В записке говорилось: "Я больше не могу. Шторм нас чуть не убил. Не звони. Оставь нас в покое. Гостиничный врач позаботится о Руперте и вышлет его после карантина. Пожалуйста, организуй все как надо. Сделай это для Сейди. Она седеет. Все было хуже некуда. Я с тобой поквитаюсь. С любовью, Ральф".
– Боже, – проговорил я, – Ральф готов. Совсем расклеился.
– Он знал, что ты так скажешь, – отреагировал сторож, принимая у Эккермана косяк и делая глубокую затяжку, – вот почему он оставил тебе собаку. Он сказал, так будет правильно.
Я сложил записку и убрал в карман.
– Разумеется, – согласился я, – Ральф – художник. Он очень остро чувствует что хорошо, что плохо.
Мы посидели на веранде, смоля свежую марихуану и слушая "Асов Атасных Ритмов", а потом поехали ночевать к Эккерману. Наше поселение затопило, вода пропитала все полы. Нечего было и пытаться здесь заснуть.
Ральф уехал, а я слишком притомился, чтобы ему звонить. Скоро он и родные сядут на самолет до Англии, отчаянно вцепившись друг в друга и слишком истощенные, чтобы спать дольше двух-трех минут в один присест – как уцелевшие в жутком кораблекрушении и лишь наполовину осознавшие, что же с ними приключилось. Они непременно будут досаждать пассажирам своими стонами и плачем, пока стюардесса не угомонит их снотворным.
В эти дни жизнь на побережье Коны течет неторопливо. Рыба все так же питательна, солнце светит, с Таити дует ветер…
Но в воздухе висит какое-то новое спокойствие, не имеющее отношения к погоде. Свирепствует скверная тоска. Люди снимаются и – на корабль. Все побережье выставлено на продажу, и даже прелестные сестры-дикарки Чан собираются двинуть на материк. Бум Коны недавно сошел на нет, и серферы спешно выписываются.
Никакие мои доводы не заставят их передумать. Здешним людям я по душе, но моим суждениям они не доверяют.
Поэтому я коротаю ночи на балконе номера 505, в люксе Королевы Каламы в отеле "Король Камехамеха", из которого открывается вид на все – целиковая прибрежная часть Коны, вулканы Мо в снежных шапках и особенно городской волнорез в бухте Кайлуа, возле которого всегда кто-то трется.
Мне здесь нравится. Культивирую у себя вкус к балконной жизни. Счет оформлен на имя Ральфа, но не суть. Менеджеры покроют.
Они сами взвалили на себя ответственность за все неполадки с собакой Ральфа, которую все еще держат в международном карантине. В питомнике она рехнулась от блох, будучи под личным наблюдением гостиничного ветеринара, и теперь они официально за нее в ответе. Причем, не только за Руперта, но и за любое мое повреждение мозга, опухоль, слепоту, пропущенные дедлайны, снижение дохода или какое бы то ни было другое огорчение, боль или психические муки, полученные от укуса осы в глаз в баре у бассейна. Тварь впечаталась в меня и застряла между лицом и очками, после чего трижды тяпнула в глазницу. Голова угрожающе вспухла, и все, что мне дали – это грязный носок со льдом, от которого все разаболелось похлеще, чем от укуса. Попросив о помощи, я обрек себя на общение с доктором Хо, ветеринаром "по большим зверушкам".
Так или иначе, теперь я у них на руках. В некотором роде я удерживаю господствующую высоту и отказываюсь выехать, пока мы не найдем консенсус.
Дабы управиться с необъятным иском, я нанял адвоката-корейца из Гонолулу… тем временем, я научился кайфовать в отеле, который на поверку оказался не так плох для проживания. Внизу навалом приятных магазинов и три бара. Правее – большой голубой бассейн, левее, на берегу через бухту – «Халихи-палас» и тьма зеленых лужаек, сбегающих к молу, Дому Лоно и месту похорон Камехамехи Великого.
Он кинул кони в хижине под соломенной крышей в тени королевских пальм 8 мая 1819 в возрасте 61 года. Его старшие шаманы бросили тело в кратер вулкана, а кости предали земле в секретной пещере, которую никто так и не нашел. В честь Камехамехи воздвигли множество памятников на Гавайях, но только не могильную плиту. Те же шаманы, что участвовали в погребении костей, съели его сердце из-за силы, заключенной в нем – так же, как когда-то сам Камехамеха съел сердце капитана Кука.
Разборки по-конски
В конце городского мола Кайлуа – громадные весы, установленные япошками из местного ледохранилища, которые регулярно покупают каждую рыбину в порту и отправляют в Токио, там ее шинкуют на суши, повторно замораживают и высылают обратно в Лос-Анджелес. Суши – популярный бизнес по всему Тихому, а японские рыбные брокеры контролируют большую его часть.
Лицензии на суши на Гавайях куда прибыльней, чем на игровые автоматы в аэропорту Лас-Вегаса. На суши всегда больший спрос, чем рынок может предложить. Единственное, что варьируется – это цена, которая простирается от 10, а порой 20 долларов за килограмм на Рождество до 40 центов за кило в пик сезона рыбной ловли, открытого на побережье Коны с мая по сентябрь. Количество суши для рынка при этом колеблется от 10 до 20 тонн ежедневно.
Ахи, большой желтоперый тунец – далеко не бестселлер, но стоит кучу денег. Ахи – это суши в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, равно как и в Токио – а в рождественские недели, когда спрос взлетает, складская цена за крупную ахи в Коне доходит до 10 или даже 20 долларов за кило.
Обычно она не идет ниже доллара, что делает ее заманчивой для ловли. Но ахи не самая обаятельная рыба в Коне. Эти места славятся марлином. КРУПНЫМ марлином. Именно его все здесь хотят видеть на тарелке. Любая лодка под традиционным темно-синим марлиновым флагом на корме враз меняет настроение толпы.
Побережье Коны – рыбная столица Гавайев, бухта Кайлуа – это социальная и коммерческая ось побережья Коны, а громадная «висельная» установка на весах на моле перед моим отелем – то самое место, где рыбные профи Коны живут и умирают каждый день на всеобщем обозрении.
Спортивная рыбалка в Коне – серьезный бизнес, а в 4 пополудни на кончике мола начинается шоу местных чартерных капитанов. Сюда они привозят взвешивать рыбу и фотографируются рядом с ней, если поймали что-то стоящее. Весы-весищи на самом краю служат для триумфаторов и их улова, а неудачники здесь даже не показываются.
Лодки без пятен крови на палубе к молу не подходят; они быстренько чешут домой – в порт, что в 13 километрах к северу. Последние километры от буя зачастую превращаются в долгую и суровую прогулку для шкипера с полной нагрузкой лодки, если клиенты выложили $500 за день за то, чтобы вернуться ни с чем. Хонокау на закате – далеко не рай на земле. В сумятице всех этих неудачников прибой все больше колотится о кромку черной лавовой скалы, смотрящей на док, и начинает рявкать. Всем подавай недоеденное в обед мясо, а не рыбу, и ужасная сцена предстает перед их глазами после дня, угробленного на безнадежные попытки что-то поймать.
Каждый день большинство лодок возвращается в Хонокахау. Но немногие прибудут к молу, где разыгрывается совсем иной спектакль – особенно в "жаркий денек", когда полгорода уже оповещены о чьей-то победе по рации, вещающей из открытого океана о том, чтобы приготовили весы для нешуточного действа по прибытии судна.
В районе трех толпа начинает собираться на моле. Джимми Слоан, профессиональный фотограф, прикрепленный к молу, чтобы вкроить в историю снимки 8 на 10 по $10 каждый. Парень из "Таксидермии Грея" непременно будет охотиться на тех, кто захочет увековечить свой трофей.
А для тех, кто не захочет, рядом будет стоять пикап «Датсун» из ледохранилища, всегда готовый отстегнуть за добычу налом. Марлин идет по дешевке: 50 центов за кило, так как есть его станут только японцы, и основной рынок – Токио, расположенный почти за 5 тысяч километров отсюда.
Парни, которые заправляют весами почти всегда в курсе, чего им ждать, но понятия не имеют, когда… отчего к 16.00 у них сдают нервы. Любой шкипер, отрапортовавший о крупной рыбине, прибудет не раньше сумерек, а ждать его никому не охота.
Толпа осведомлена. Разносится молва, туристы затаривают фотоаппараты. Лодки подваливают с запада прямиком к закату. В тихий летний денек можно стоять на моле и за 15 километров наблюдать, как к берегу чешет судно. Сперва это лишь белая точка на горизонте… Затем – отблеск солнечного света от шпиля тунцовой башни… Вскоре белая точка брызг за кормой взбалтывается струей от быстро приближающегося корпуса.
Вот она лодка – достаточно подошла, чтобы обладатели хороших биноклей могли различить флаг, который полощется на мачте утлегаря. На фоне алеющего неба Тихого океана у белого стяга ахи ощутимо выигрывает синий – он подтолкнет толпу к весам куда расторопнее, когда спадет первый выкрик "Синий!"
Любой успешный чартерный капитан понимает разницу между рыбным бизнесом и шоубизом. Первый имеет место там, в глубоких водах, второй помыкает чудаками раскошеливаться за рыбалку. Поэтому когда тебя приносит в бухту Кайлуа на закате с громадной амфибией, торопиться тебе не с руки. Просочись в бухту, заложив протяжную изящную дугу на фоне парусников и вулканов, потом разверни лодку к молу, преисполнившись форсу бандитского и проверни такую шлюпочную драму, на какую только способны ты и твой экипаж.
Шкипер – на ходовом мостике, обозревает толпу и ведет судно обеими руками, заложенными за спину: одна рулит, другая на тормозе.
Палубный матрос и клиенты при этом стоят на корме, тоже встречая взглядом толпу и вылезая из кишок, чтобы не сделать что-то неправильно или неуклюже в этот критический для всех момент, по мере того, как лодка пятится к весам, а цепная лебедка тянется за их уловом.
Большинству морских чертей, выложивших свои кровные за привилегию поохотиться на крупняк в компании больших шишек, идя на мировой рекорд в водах Коны, до лампады, что станется с пойманной рыбиной после того, как они снимутся рядом с бестией, висящей во весь рост на дыбе на краю мола. Прибытие Рыбы в город – фактически единственное действо за день; ибо рыбалка-спектакль – именно то, что характеризует побережье Коны (не считая всех слухов об урожаях марихуаны и неправдоподобном риэлторском кидалове).
Разборки по-Конски подразумевают вторжение в порт к весам с одной БОЛЬШОЙ рыбой, а не тремя-четырьмя сдохляками, и толпа на моле это осознает. Они во весь голос высмеют любой улов, который можно извлечь из лодки чем-то мельче подъемного крана.
На заходе солнца в воздухе носится жажда крови. К пяти толпа пьяна и безобразна. Пара, впервые выехавшая на каникулы из Питсбурга, стоит на моле и, как дуэт прожженных экспертов, рассуждает о габаритах рыбы размером с компактное авто, которое они арендовали в аэропорту.
– Насколько велика эта штука, Генри?
– РЕАЛЬНО большущая штука, дорогая. На весах цифра 1.21, но это может быть только голова. Тело, как у коровы, думаю, весит с тысячу.
Настроение вокруг весов на закате в бухте Кайлуа – серьезная драма, и с каждой новой лодкой напряжение растет.
К пяти вечера в удачный день они требуют 500-килограммовых и клянут капитанов, приносящих что-то меньшее.
Линчевания не избежать никому, ибо даже 50-килограммовая ахи уходит япошкам из ледохранилища по $2,78 за полкило в июне – этого достаточно, чтобы оплатить горючее за весь день и стоимость самого похода – а цена за то, чтобы не представить рыбу на суд толпы и щедрых япошек слишком высока даже для серьезных шкиперов. Они сшибают кучу денег за оказанные услуги, и одна из них – фотографировать клиентов на моле с добычей – даже за скромного 45-килограммового марлина, чуть не оторвавшего руки тому, кто его ловил, вплоть до момента истины на весах "будет стоить не менее пяти сотен".
Любая рыбина выглядит огромной, когда пружинит в 6 метрах на конце твоей лески. 50 килограмм кажутся миллионом, когда ты провоевал с ними пару-тройку часов; а за $500 многие клиенты влюбляются в нее к тому моменту, как наконец затащат на борт.
Они жаждут фотографий 8 на 10 – начиная с момента входа в порт и заканчивая вздергиванием рыбины на виду у целой толпы, хорошо то или плохо. Хуже того, чтобы приволочь «выдру» – не приволочь ничего вообще.
* * *Король Джеймс волновался не меньше. Он первым из высадившихся на берег заметил пропажу ялика. Его окликнул Берни, подгребая к «Дискавери» по пути на «Резолюцию». Клерке только что вернулся на корабль, а Король прибыл на борт в критический момент – когда Кук отважился на решительную и опасную акцию.
Когда Король начал излагать детали происшествий предыдущего вечера, Кук, как пояснил потом Король, "резко его перебил".
– Вот что я намерен сделать, мистер Король, – угрюмо объявил Кук, – доставить короля и кое-кого из вождей на борт и содержать под стражей в качестве заложников до возвращения ялика.
Кук удовлетворенно закончил заряжать мушкет.
– Ваша задача – охладить пыл индейцев на вашей стороне бухты. Сообщите им, что никто не пострадает. И вот еще, что мистер Король, не давайте им разбредаться и выходить из-под контроля охраны.
Король зашел на борт в тот момент, когда капитан погрузился в шлюпку. Он наблюдал, как шлюпка в сопровождении Уильямсона на баркасе и Ланьона в ялике двинулись на север от «Резолюции» – к месту высадки на Каауалоа. Король высадился на пляже и был встречен Бейли, взволнованно ожидавшим вестей. Вражеский говор едва доносился до них, уносимый восточным ветром. В лагере, среди моряков, плотников и остальных стояло возбуждение, равно как и среди аборигенов, тревожно стоявших вокруг.
Несколько каноэ сошли на воду, включая одно под командованием величавого и энергичного вождя Калирну. Их постигла та же участь, что и каноэ из Каауалоа. Король вспомнил слова Кука, приказавшего Ледьярду расставить людей с мушкетами, заряженными дробью, и открывать огонь при провокации, а потом направился в дом верховного жреца Коа.
Коа и остальные жрецы нервничали. "Я объяснил им, как смог, цель наших приготовлений, – написал Король в отчете, – я понял, что они уже слышали про кражу ялика, и заверил в том, что хотя Капитан Кук и намерен вернуть его и наказать виновников, жрецы и жители деревни на нашей стороне острова не должны даже допускать возможность того, что кто-нибудь из них хоть малейшим образом пострадает от наших рук".
Ричард Хью «Последнее путешествие капитана Джеймса Кука»